Старшая школа Йокай
Шрифт:
Я выдохнул, прогоняя лишние мысли. Мало мне было проблем, так еще нужно выбрать совершенно ненужное и бесполезное занятие, которое сожрет часть и без того драгоценного времени. Как там, проблемы нужно решать по мере их поступления?
Изаму-кун, словно услышав мои мысли, подошел неслышными шагами и протянул мне книгу. Я прищурился. «Скоростное чтение», гласила надпись на обложке.
— Не повредит, наверное. Это сейчас редкость, моя, не библиотечная. Вернешь, как осилишь.
Я был искренне благодарен. Мне бы не пришло в голову специально искать такую информацию. Репетитор, паршивец, ни словом о подобной технике чтения не обмолвился.
— Спасибо, Изаму-кун. А ты, наверное,
— И не только. Но запах страниц я нежно люблю, этого не отнять.
— Кощеев-кун, а пойдешь на рукопашный?
До меня долго доходило, что таким незамысловатым образом Томоко приглашает посетить клуб рукопашного боя, одновременно адаптируя для гайдзина сложные японские понятия. Мне было известно порядка двенадцати-тринадцати стилей рукопашек, и подобное упрощение на пользу не пошло.
— Ещё найдётся клуб флористики (ИКЕБАНА, поправил я мысленно), развития художественных способностей, кэндо, трехмерное моделирование, написание приложений под Android, надевания традиционной одежды, — продолжала перечислять Томоко. Мне оставалось лишь надеяться, что ее не интересует одновременно всё, что она только что перечислила.
Изаму не замедлил вылезти из книги:
— И ещё из интересного есть лингвистика и ораторское искусство. И клуб АСМР.
— Клуб каких мр?
— Ааааа, — протянул шерстяной волчара. — Ты не знаешь. Значит, тебе туда лучше не ходить.
Следующим уроком была биология. Крошечная преподавательница, одетая в зеленую юкату, была чем-то похожа на наш российский одуванчик: ее миниатюрное тело напоминало тонкий стебелек, а голова с объемной прической, украшенной тяжелой национальной заколкой с каким-то травяным мотивом, мерно раскачивалась в процессе лекции. Студенты обожали ее и называли исключительно «Ая-годзэн», что означало примерно «достопочтенная храбрейшая Ая, жена самурая», или еще что-то столь же многословное. Оставалось только догадываться, какой воительницей эта милая женщина была в далекой молодости.
К концу урока я знал базовые свойства метаболизма хищных йокаев, нормальное количество позвонков в хвосте трехлетней кицунэ и особенности пищеварения каппы, переселенного в другую реку после полового созревания. Отсутствие знаний о последнем я однозначно смог бы пережить.
Я уже почти привык оперативно двигать линейку по нужным строчкам, но голова продолжала закипать при попытке прочитать предложение на японском с наскока, а не вникая в каждое слово. Книжка по скоростному чтению, изучение которой было назначено на ближайший вечер, добавляла оптимизма откуда-то из недр сумки.
Я отчетливо начал уставать уже к концу второго урока, но пришлось до кучи высидеть еще почти час химии. От органики, привычной для меня по российским занятиям, она отличалась только тем, что была записана иероглифами. Ну, хоть что-то не нужно осиливать с нуля. У меня забрезжила надежда, которую подпитывало ожидание обеда.
Всё это время за моей рукой, медленно двигающей линейку, вполглаза наблюдал малозаметный парень, торчавший за соседней партой. Если бы меня спросили, что он за йокай, я бы не рискнул ответить без длительного раздумья. Почему его так интересуют линейки? Может, что-то личное? Все-таки слишком мало я знаю о йокаях.
Как выяснилось, о еде тоже.
— А гречки у вас не бывает, да?
— Соба? — удивилась Томоко. — Так вот же она.
Я разглядывал странного цвета лапшу, пытаясь понять, как сказанный ответ связан с заданным вопросом.
— Нет, Томоко-тян, не лапша, а гречка. Мелкая крупа коричневого цвета, ее варят с солью, потом кладут туда масло.
— Что такое «крупа»? — поинтересовалась девушка.
Кажется, я слегка махнул с ее происхождением от великанов-земледельцев.
— Кощеев-кун, — пришел на помощь Изаму, — то, что ты назвал, у нас едят только в таком виде.
Кому пришло в голову перемолоть гречку в муку и слепить из этого квадратные макароны, я решил не выяснять, но мысленно записал этому бака-хентай огроменный минус в карму.
— А вообще что на обед?
Изаму устроил мне краткую экскурсию по подносу, уложившись в тридцать секунд. Соба — гречневая лапша, вызвавшая во мне бурю возмущения. Карааге — обжаренная в крахмале курица небольшими кусочками, ее маринуют в какой-то особой смеси. Скромная миска овощного салата. Стакан чая, какая-то сладкая булка. И тарелочка бульона. Призрак бабушкиного борща вознесся над столом, образовавшись прямо из облачка пара от горячей еды. В бульоне грустно плавала какая-то зеленая субстанция. На борщ похоже не было. Цвет поражал воображение, заняв среднюю позицию между оттенком жидкого черного кофе и отблеском лужицы на асфальте.
— Суп с чем?..
Одноклассник объяснил еще раз.
Я мысленно застонал. С водорослями. Без мяса. Из забродивших бобов, поросших грибами.
Кажись, мне пи… не очень хорошо здесь придется, потому что умру я не от жары, а от голода. Резко захотелось домой, к бабулиным пельменям, маминым пирожкам, фирменным тетиным котлетам и прочим разносолам, которыми щедро баловали меня женщины в моей семье.
Как следовало из моей горестной мысли, готовить я умел никак, а лежащего передо мной обеда хватит на один зуб. Есть приходилось много: мое тело по сути было магическим конструктом и требовало просто дохрена энергии. Вчера я перехватил горсть каких-то рисовых колобков, купленных чуть ли не в автомате за углом. А утром я разнервничался и поесть забыл, к тому же ни одного колобка в сумке не завалялось.
Обед исчез подозрительно быстро. На вкус терпимо.
— Кощеев-кун, а ты не хочешь глянуть на пару клубов? Они даже во время обеда продолжают заниматься.
— Можно просто Константин. Спасибо, Изаму-кун, я бы взглянул, раз обед всё.
— Кстати, я знаю, как решить твою проблему с едой. Единственное — придется подождать до завтра. Доживи уж как-нибудь.
Клуб лингвистики для иностранцев при первом рассмотрении смахивал на секту, в которой впаривают гербалайф. Сэнсэй стоял на подиуме, вытянув позвоночник как стрелу, анфас к аудитории и рисовал что-то рукой в воздухе, а ученики сидели перед ним на татами и смотрели на него завороженно, напоминая кроликов, отслеживающих каждое движение опытного удава. По всей периферии татами в страшном беспорядке были разбросаны дощечки, испещренные скандинавскими рунами. «Главное в рунистике — это никогда не вырезать знаки железным инструментом», — вспомнил я. Кажется, руны от этого или вообще не функционировали, или работали не в ту сторону, поскольку обижались.
Сэнсэй не произносил ни слова, но иногда кто-то из учеников хватал блокнот, записывал что-то на первой попавшейся странице и снова концентрировался на размахивании учительской конечностью. Что здесь происходило — оставалось загадкой. Кажется, в эту секту идти не надо.
По соседству через две стены сидел клуб ораторского искусства и современной музыки. Именно так мне его описали, в результате чего я захотел посмотреть, как одно совмещается с другим, а главное — зачем. О да, это стоило внимания. Куратор клуба был очень занят чтением буддийских мантр вслух и, судя по секундомеру в руке старшего ученика, разогнался уже где-то до пяти слов в секунду. Как только он делал заметную паузу для вдоха, весь клуб забывал японскую национальную сдержанность и буквально взрывался восторженными воплями и аплодисментами. Шумно здесь было, как на небольшом концерте.