Старый английский барон
Шрифт:
В совокупности эти произведения ознаменовали, вероятно, один из последних взлетов дидактической мысли в литературе английского Просвещения; дидактический дискурс стремительно уходил в прошлое, сменяясь качественно иными, более сложными и не столь прямолинейными формами художественного убеждения, что неизбежно обрекало значительную, если не большую, долю написанного Кларой Рив, независимо от содержания высказанных ею идей, на скорое забвение. Миновать этой судьбы, по крайней мере отчасти, удалось, наряду со «Старым английским бароном», литературно-критическому трактату «Развитие романа: в веках, странах и стилях». Построенный в виде серии диалогов, которые вечерами ведут у камина трое друзей — эрудированная и остроумная Юфразия (как уже говорилось, очевидно являющаяся рупором авторских идей) [204] , защищающая и уточняющая позицию подруги Софрония и насмешливый Гортензий (выполняющий роль сомневающегося простака, но в итоге неизменно признающий правоту суждений своих собеседниц), трактат дает широкую панораму развития европейского романа от античности до последней четверти XVIII века и утверждает высокую эпическую природу этого жанра [205] . Сама писательница, ценившая «Развитие романа» выше всех прочих своих сочинений, в письме ирландскому антиквару Джозефу Куперу Уокеру от 29 апреля 1790 года назвала эту книгу, потребовавшую «несопоставимо большего времени и труда, чем любая другая», «самой несчастливой из своих публикаций»: по прошествии пяти лет с момента выхода в свет приблизительно треть тиража (300 или 400 экземпляров из 1000 напечатанных) оставалась нераспроданной, не давая воплотиться идее исправленного и дополненного переиздания, на которое надеялась и которое готовила Рив [206] . Однако спустя время трактат стал восприниматься (несмотря на дидактическую окраску и гендерную пристрастность ряда его положений) как серьезный и основательный историко-литературный труд, к материалам и наблюдениям которого не раз обращались критики XIX века — в частности, упоминавшиеся выше Данлоп и Скотт. Сегодня «Развитие романа» — с его гендерно детерминированными взглядами главной участницы бесед, которая аргументированно и со знанием дела защищает высокий статус жанра, традиционно слывшего непритязательным женским чтением, — считается, и не без оснований, ранним образцом феминистской литературной теории [207] .
204
Именно Юфразии принадлежит известное и часто цитируемое определение двух разновидностей романного жанра, близкое формулировкам Рив в «Предуведомлении» к «Старому английскому барону»: «Romance —
205
Подробнее о трактате Рив см.: Григорьева Е. В.Эстетическая рефлексия Клары Рив о жанре «romance» // Вестник Тамбовск. ун-та. Сер. Гуманитарные науки. 2011. Вып. 12(104). С. 226—231.
206
См.: Kelly G.Introduction: Clara Reeve. P. LXX.
207
См.: Ibid. P. LXIX—LXX.
«Старый английский барон», на долгое время выпавший из поля зрения читателей и исследователей, в последние десятилетия стараниями зарубежных издателей и ученых избавился от незавидной репутации «подстрочного примечания к истории литературы» и возвратился в канон английского классического романа, оказавшись, кроме того, в кругу активно переосмысляемых произведений, которые способствовали формированию британской национально-культурной идентичности. Расценивавшийся некогда лишь как полузаконный «отпрыск „Замка Отранто“», предтеча сентиментально-готических романов Анны Радклиф и исторической прозы Вальтера Скотта, дебютный роман Клары Рив, при всей внешней архаичности его поэтики, включается сегодня в контекст масштабного и непрерывно развивающегося феномена женской готики, который является объектом многочисленных междисциплинарных исследований [208] . Теперь с полным и аутентичным текстом этой примечательной книги имеет возможность ознакомиться и российский читатель.
208
Подробнее см.: The Female Gothic / Ed. by Julian E. Fleenor. Montreal; L.: Eden Press, 1983; Clery E. J.Women’s Gothic from Clara Reeve to Mary Shelley. Plymouth: Northcote House, 2000; Kelly G.General Introduction // Varieties of Female Gothic: In 6 vol. / Gen. ed. Gary Kelly. L.: Pickering & Chatto, 2002. Vol. 1: Enlightenment Gothic and Terror Gothic. P. XI—LX; The Female Gothic: New Directions / Ed. by Diana Wallace and Andrew Smith. Basingstoke; N.Y.: Palgrave Macmillan, 2009.
В. Э. Вацуро
РОМАН КЛАРЫ РИВ В РУССКОМ ПЕРЕВОДЕ [209]
История проникновения в Россию готического романа и восприятия его русским читателем и русской литературой являет собою целую главу в истории русского литературного развития, и не будет слишком большой смелостью утверждать, что без ее учета наше представление об эволюции стилей и формировании романтизма окажется неизбежно неполным и даже искаженным. Широкая волна переводных готических романов захватывает русский книжный рынок в 1810-е годы; к этому времени она, как правило, предстает в глазах критики как нерасчлененная масса низкопробного чтива, рассчитанного на удовлетворение нетребовательного вкуса. Иначе относятся к ней читатель, поглощающий всю эту массу, и издатели, выпускающие двумя и тремя изданиями романы «славной Радклиф», а заодно и другие романы под ее именем, «для большего расходу оных на русском»; [210] иначе относится к ней и «большая литература» — от Карамзина и далее, вплоть до Достоевского, вольно или невольно впитывающая в себя художественные достижения этого Trivialroman’а. Восприятие готического романа в России прошло несколько этапов, и есть основания думать, что в 1790-е годы отношение к нему русской литературы было отнюдь не пренебрежительным, а заинтересованным и серьезным. Как бы то ни было, ранний период проникновения готического романа в русскую литературную среду заслуживает специального внимания, и примером тому является история перевода второго крупного романа данного типа (после «Замка Отранто» Г. Уолпола) — а именно романа Клары Рив «Старый английский барон» (1777). Нам уже приходилось мельком указывать [211] , что как раз этот роман был выпущен в 1792 году без имени автора под следующим полным заглавием: «Рыцарь добродетели, повесть, взятая из самых древних записок Английского Рыцарства. Издание, посвященное всему Российскому Рыцарству. Перевел с Французского Корн. Лубьянович. Печатано с дозволения указного у Вильковского. В Санктпетербурге 1792 года» [212] . Скудные данные, которыми мы располагаем об этом переводе и его авторе, и более обширные — о литературной среде и обстоятельствах его появления — позволяют расценить упомянутое издание как совершенно закономерный факт общественно-литературной жизни 1790-х годов.
209
От редакции.Статья выдающегося российского филолога В. Э. Вацуро о первом русском переводе «Старого английского барона» была впервые напечатана в тематическом сборнике ИРЛИ АН СССР (Пушкинский Дом) «Россия и Запад. Из истории литературных отношений» (Л.: Наука, 1973. С. 164—183) и долгое время оставалась единственной отечественной работой о романе Рив. Позднее в несколько измененном виде она вошла отдельной главой в посмертно изданную книгу ученого «Готический роман в России» (М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 52—68). В настоящем издании статья печатается по первой публикации с уточнением библиографических сведений и транслитерации имен персонажей, а также с частичным сокращением авторского пересказа событий романа Рив, избыточного ввиду появления на русском языке его полного аутентичного перевода.
210
Ср. примечание известного российского библиографа нач. XIX в. B. C. Сопикова к описанию первого русского издания (1802—1803) романа М. Г. Льюиса «Монах» (1794, опубл. 1796): «Известно, что автор сей книги есть Левис; но для большего расходу оной, на русском издана под именем Радклиф» ( Сопиков B. C.Опыт российской библиографии, или Полный словарь сочинений и переводов, напечатанных на славянском и российском языках от начала заведения типографий до 1813 года: В 5 ч. СПб.: Тип. Императорского театра, 1816. Ч. 4. С. 268 (№ 9392)). ( Примеч. ред.)
211
См.: Вацуро В. Э.Литературно-философская проблематика повести Карамзина «Остров Борнгольм» // XVIII век. Л: Наука, 1969. Сб. 8: Державин и Карамзин в литературном движении XVIII — начала XIX века. С. 192.
212
В дальнейшем в ссылках это издание обозначается как: Лубьянович. ( Примеч. ред.)
Имя Корнилия Антоновича Лубьяновича упоминается исследователями радищевского литературного круга. В 1810-е годы он был известен как крупный чиновник (управляющий Экспедицией о государственных доходах), дослужившийся до чина действительного статского советника, кавалер орденов Анны 1-й степени и Владимира 2-й степени. Он скончался 5 июля 1819 года в своей деревне Новоладожского уезда, и знавший его лично А. Е. Измайлов посвятил ему прочувствованный некролог, в котором отдельно подчеркнул его человеческие качества: «бедные, особенно вдовы и сироты, имели в нем благодетеля и покровителя. ‹…› Никому в жизнь свою не сделал он зла, и нередко, очень нередко платил добром за зло» [213] . Измайлов отмечал его «острый, беглый и самый основательный ум», трудолюбие, бессребреничество — но особенно благотворительность: «Долго жил в нужде и, уже будучи женат, нередко имел недостаток в самых необходимых для жизни потребностях», наконец, уже в преклонных годах, заняв место управляющего Экспедицией о государственных доходах, «получал в сем звании значительные денежные награды и пособия, был совершенно доволен своим состоянием, жил спокойно, умеренно и помогал еще многим» [214] . Нет сомнения, что Измайлов намеренно подчеркивал филантропическую деятельность Лубьяновича, так как видел в «благотворении» одну из задач своего журнала; однако здесь он ничуть не отходил от истины, и красноречивые подтверждения тому мы находим в переписке Лубьяновича с М. И. Антоновским, а также в мемуарах В. И. Сафоновича, прожившего с Лубьяновичем несколько лет [215] .
213
Измайлов А. Е.Некрология // Благонамеренный. 1819. № 14. С. 130. Курсив Измайлова. — В. В.
214
Там же. С. 132—133.
215
Материалы переписки Лубьяновича с Антоновским (1810-е годы, неизд., ИРЛИ) см. ниже; воспоминания о нем Сафоновича см.: Воспоминания Валерьяна Ивановича Сафоновича // Русский архив. 1903. Кн. 1. С. 114—117; кн. 2. С. 160—167.
Все это имеет некоторое значение, так как характеризует не только индивидуальный, но и социальный облик переводчика романа К. Рив. Лубьянович был убежденным масоном; его филантропия была практической реализацией этической программы масонства, усвоенной еще в ранней юности. С такого рода примерами мы встречаемся неоднократно: подобными явлениями была полна история новиковского кружка, биография Карамзина, деятельность масонских лож в 19-м столетии; Пушкин называл «практическую филантропию» в числе ярких отличительных качеств знакомых ему «мартинистов» [216] . Идейная закваска масонства оказалась сильна в Лубьяновиче; она наложила отпечаток на все, вплоть до его бытового поведения.
216
Пушкин А. С.Полн. собр. соч.: [В 16 т.]. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Т. 12. С. 32. Материалы о «практической филантропии» в идеологии масонов см.: Вернадский Г. В.Русское масонство в царствование Екатерины II. Пг.: Тип. Акц. о-ва тип. дела в Пг., 1917. С. 198 и след.; об отражении ее в литературе см.: Степанов В. П.Повесть Карамзина «Фрол Силин» // XVIII век. Сб. 8: Державин и Карамзин в литературном движении XVIII — начала XIX века. С. 229—244.
Корнилий Антонович Лубьянович родился в 1756 или 1757 году и являлся выходцем из демократических кругов: его отец был «небогатый гражданин» из Нежина; однако он сумел дать сыну образование в Киевской академии, где Лубьянович окончил курс философии после восьмилетнего обучения. Лубьянович приезжает в Петербург и готовится стать врачом; он служит учеником в одной из петербургских аптек, но, «увидя там некоторые злоупотребления», сообщает Измайлов [217] , поступает копиистом в Сенат; в 1780 году он занимает должность подканцеляриста в только что организованной Экспедиции о государственных доходах, где и продолжает службу до конца дней своих. В 1784 году мы находим его имя в числе учредителей Общества друзей словесных наук [218] ,
217
Измайлов А. Е.Указ. соч. С. 131.
218
См.: Бабкин Д. С.А. Н. Радищев: Литературно-общественная деятельность. М.; Л.: Наука, 1966. С. 306.
Мы мало знаем о деятельности Лубьяновича в Обществе друзей словесных наук. Он был дружен с секретарем Общества М. И. Антоновским, вместе с которым учился в «риторическом классе» Киевской академии; [219] заметим кстати, что он был однокашником также А. А. Прокоповича-Антонского и И. П. Сафоновича, отца мемуариста и члена того же Общества. Таким образом, чисто биографические узы связывали его с кружками московских и петербургских масонов, а тем самым и с Обществом университетских питомцев. Устав Общества друзей словесных наук, в создании которого Лубьянович принимал непосредственное участие, рассматривал оба эти общества как части единого целого и предписывал постоянный контакт и непрерывную взаимную информацию; несомненно, что рекомендуемое уставом упражнение в переводах книг, выбираемых с общего согласия и одобрения членов, было непосредственным продолжением деятельности московских Переводческой и Филологической семинарий по переложению на русский язык нравоучительных произведений лучших авторов [220] . Просветительские и пропагандистские устремления Лубьяновича, следовательно, вне сомнения, но какова была его индивидуальная позиция в Обществе — об этом у нас есть лишь отрывочные данные. Он был участником «Беседующего гражданина» (1789), где поместил «Завещание уездного дворянина своим детям» — с резким выпадом против злоупотреблений крепостным правом — и известный «Список с дневной записки городской думы», где брались под защиту интересы ремесленников, угнетенных дворянами [221] . Конечно, этого недостаточно, чтобы ставить вопрос об его идейной близости к Радищеву, и слишком мало, чтобы говорить об индивидуальных особенностях позиции. Нам известно лишь, что Лубьянович исповедовал принципы масонского гуманизма и увлекался масонскими же политическими, философскими и богословскими сочинениями; уже много позднее В. И. Сафонович видел у него разбросанные повсюду книги Юнга-Штиллинга, Эккартсгаузена и других мистиков, чтению которых Лубьянович предавался «со страстью» [222] . Этот-то человек и стал в 1792 году переводчиком сочинения, которое он озаглавил «Рыцарь добродетели».
219
См. письмо М. И. Антоновского Лубьяновичу от 11 июля 1815 г. (см.: ИРЛИ. Ф. 405. № 3. Л. 82об.). В 1810-е годы, когда Антоновский впал в ужасающую нищету, Лубьянович помогал ему и выплачивал ежемесячный «пенсион» в размере 25 рублей; во время одной из размолвок вспыльчивый Лубьянович писал ему: «Я не знаю, мой друг, кого ты бранишь, что в прежнее время тебя объедали, а ныне и помогать тебе не хотят. Я тебя никогда не объедал, а что ел хлеб твой, то, кажется, меня в этом неблагодарностию тебе упрекать не следовало бы, ибо, я так думаю, мы были всегда хорошие и друг другу усердные друзья, друг у друга ели хлеб как когда случалось, и бессовестно теперь тебе меня, а мне тебя упрекать» (Там же. № 5. Л. 20); и далее: «‹…› за что же ты беспрестанно по очам меня хлещешь неблагодарностию?» (Там же. № 5. Л. 20об.). По-видимому, в годы юности Антоновский оказывал Лубьяновичу какую-то поддержку; об этом как будто говорит тон приведенного отрывка и ответ Антоновского, намеренно самоуничижительный: «Я вам не смею указывать в ваших всех делах — и тем, как вы горько меня упрекаете, беспрестанно по очам вас хлестать неблагодарностию»; «Не вы мне, а я вам, за премногие ваши оказанные и оказываемые нам благодеяния, обязан вечно благодарностию, хотя бы вы и перестали быть нашим благодетелем, прогневавшись на меня» (Там же. № 3. Л. 105).
220
См.: Вернадский Г. В.Указ. соч. С. 208—211.
221
Анализ этих статей см.: Семенников В. П.Литературно-общественный круг Радищева // А. Н. Радищев: Материалы и исследования. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. С. 263, 282 и след. Возможно, Лубьяновичу принадлежали и другие статьи; так, была выдвинута гипотеза, что он являлся автором «Рассуждения о том, в чем состоит разум любомудрия» (см.: Лотман Ю. М.Из истории литературно-общественной борьбы 80-х годов XVIII века: А. Н. Радищев и А. М. Кутузов // Радищев: Статьи и материалы. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та им. А. А. Жданова, 1950. С. 100—101); сомнения в этой атрибуции высказал П. Н. Берков (см.: Берков П. Н.История русской журналистики XVIII века. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 373).
222
Воспоминания Валерьяна Ивановича Сафоновича // Русский архив. 1903. Кн. 2. С. 163; ср.: Измайлов А. Е.Указ. соч. С. 132. Некоторые сведения о круге чтения Лубьяновича (правда, позже, в 1815—1816 гг.) мы получаем из писем М. И. Антоновского: 1 февраля 1816 г. Антоновский просит вернуть ему взятые книги: «L’an 2440», «Essai sur les Hi'eroglyphes», «La France en perspective», «Merveilles du Ciel et d’Enfer» (2 т.) Э. Сведенборга и др. (см.: ИРЛИ. Ф. 405. № 3. Л. 99об.); в том же 1816 г. Антоновский просит у него для прочтения Штиллинга (см.: Там же. Л. 93). Вообще библиотека Лубьяновича была, по-видимому, довольно велика; в 1815 г. он просил Антоновского помочь ему в ее разборе и составлении описи (см.: Там же. Л. 107об. И др.).
Корнилий Лубьянович выбрал для перевода литературную новинку. Правда, первое английское издание романа появилось еще в 1777 году; однако лишь через десять лет, выдержав в Англии несколько переизданий, роман выходит в свет отдельной книгой во французском переводе П. А. де Лапласа [223] и в том же году переиздается под названием, объединявшим заголовки первого и второго английских изданий: «Поборник добродетели, или Старый английский барон» («Le Champion de la Vertu, ou Le Vieux Baron anglois») [224] . Это издание, по-видимому, и послужило оригиналом Лубьяновичу [225] .
223
См.: Le Vieux Baron anglois, ou les Revenans veng'es: Histoire gothique, imit'ee de l’anglois de Mistriss Clara Reeve, par M. D. L. P*** [de la Place]. Amsterdam; P.: Didot et Jombert, 1787.
224
См.: Killen A. M.Le roman terrifiant ou roman noir de Walpole `a Anne Radcliffe et son influence sur la litt'erature francaise jusqu’en 1840. P.: Champion, 1923. P. 226. В известном указателе Ж.-М. Керара отмечено одно издание 1787 г., озаглавленное «Le Vieux Baron anglois…»; к библиографической записи сделано примечание, что многие экземпляры его имеют иной титульный лист: Le Champion de la Vertu, ou le Vieux Baron anglois: Histoire gothique, traduite librement de l’anglois par M. D. L. [P.]. P., Hardouin et Gattey, 1787 (см.: Qu'erard J. M.La France litt'eraire, ou Dictionnaire bibliographique des savants, historiens et gens de lettres de la France, ainsi que des litt'erateurs 'etrangers qui ont 'ecrit en francais, plus particuli`erement pendant les XVIII еet XIX еsiecles. P.: Didot fr`eres, 1835. T. 7. P. 491).
225
Русский перевод воспроизводит контаминированное заглавие и так же, как и оно, не содержит указания на имя автора.
Уже одно простое сопоставление заглавий дает некоторую почву для наблюдений. Выбор заглавия вообще отнюдь не безразличен: оно рекомендует читателю произведение и дает первый толчок к его восприятию. В известной мере заглавие отражает и читательский вкус. Для самой Клары Рив «Старый английский барон» был «литературным отпрыском „Замка Отранто“» [226] и в большой степени фактом литературно-эстетической полемики, о чем речь пойдет ниже. Последовательница Ричардсона, тесно связанная с моралистической просветительской литературой, она подчеркнула эту связь в первом издании романа, назвав его «The Champion of Virtue», то есть «Поборник добродетели». Авторская замена названия во втором издании — «The Old English Baron» — давала читателю почувствовать, что перед ним — повесть из времен Средневековья, «картина готических времен и нравов» [227] , роман «тайн и ужасов», относящийся к традиции, начатой «Замком Отранто». Французские переводчики пошли по линии сгущения готического колорита: уже первое французское издание этого романа, осуществленное Лапласом, носило название «Le Vieux Baron anglois, ou les Revenans veng'es» («Старый английский барон, или Отмщенные привидения»): так оно и вошло в восьмитомное «Собрание романов и сказок, переделанных с английского» Лапласа [228] . Следующий перевод, сделанный в 1800 году, носил уже название «Edouard, ou le Spectre du Ch^ateau» [229] и т. д. Этот тип «рекламных» названий будут тщательно сохранять русские переводчики романов Радклиф и псевдо-Радклиф в 1800—1810-е годы. Лубьянович как будто намеренно избегает броского заголовка; из лапласовского названия, бывшего у него перед глазами, он сохраняет лишь первую и первоначальную «моралистическую» часть. Ссылка на «древние записки Английского Рыцарства» и посвящение проясняют замысел переводчика. Роман Клары Рив включается для него в круг дидактических масонских изданий.
226
См. «Предуведомление» в наст. изд.
227
Там же.
228
См.: Collection de romans et contes, imit'es de l’anglois, corrig'es et revus de nouveau par M. de la Place. P.: Cussac, 1788. T. 7. P. 5—247. Текст здесь подвергся, по-видимому, лишь незначительной технической правке. В дальнейшем в ссылках издание 1787 г. («Le Vieux Baron anglois…»; экземпляр получен из Национальной библиотеки в Париже) обозначаем как: La Place; вслед за тем в скобках даем указание на соответствующую страницу седьмого тома «Collection de romans…» как более доступного русскому читателю.
В ссылках на оригинальный текст «Старого английского барона» указываются страницы изд.: Reeve C.The Old English Baron. A Gothic Story / Ed. by James Trainer. L.; N.Y.; Toronto: Oxford University Press, 1967; далее: Reeve. ( Примеч. ред.)
229
«Эдуар, или Призрак замка». ( Примеч. ред.)
Посвящение книги содержит намеки чисто масонского характера, которые далеко не везде поддаются расшифровке. Одним из них — и важным для нас — является указание на древнее английское рыцарство, которое переводчик избирает в качестве образца для рыцарства, то есть масонства, российского. Нет сомнения, что здесь лежит одна из причин обращения Лубьяновича к произведению английского автора и из эпохи английского Средневековья. Однако как раз эта сторона дела остается скрытой от нас. Известно, что в конце 1760-х — начале 1770-х годов вождь русского масонства И. П. Елагин проявляет острый интерес к так называемой древней английской системе масонства, которая, как утверждалось, сохранила в чистоте утраченные древние обычаи. Вообще Елагин более других тяготел к английской системе; он был утвержден в качестве великого провинциального мастера именно «великою Аглицкою селенскою ложею» [230] и в дальнейшем сблизился с Великой ложей Йоркских масонов, с которыми нередко смешивали «древних». Однако к 1790-м годам английская система давно уже не удовлетворяла большинство масонов; сам Елагин после некоторой борьбы вынужден был пойти на союз с Рейхелем, сторонником «шведско-берлинской» системы Циннендорфа, которая, однако же, походила на древнеанглийскую преимущественным вниманием к моральным упражнениям и довольно безразличным отношением к внешней пышности [231] . Вместе с тем новиковский круг и тесно связанный с московскими университетскими масонами кружок петербургских «любителей словесности» принадлежали уже не рейхелевской системе, а во многом противоположному ей розенкрейцерству. Вряд ли можно сомневаться в том, что розенкрейцером был и Лубьянович. Его обращение к традициям «древнеанглийского рыцарства» поэтому не совсем понятно; не исключена возможность, что оно было результатом подспудных брожений в масонстве 1790-х годов.
230
[ Елагин И. П.] Новые материалы из истории масонства. Записка И. П. Елагина // Русский архив. 1864. № 1. Стб. 103.
231
См.: Вернадский Г. В.Указ. соч. С. 31—37. Ряд исследователей масонства приводят, впрочем, материалы, свидетельствующие о том, что стремление к «первоначальной простоте» масонских обычаев не угасало и позже возобладало в XIX в.; см., напр.: Пыпин А. Н.Русское масонство: XVIII и первая четверть XIX века. Пг.: Огни, 1916. С. 138 и след.; Соколовская Т. О.Русское масонство и его значение в истории общественного движения (XVIII и первая четверть XIX столетия). СПб.: Изд. Н. Глаголева, [1907]. С. 56 и след.