Старый Иерусалим и его окрестности. Из записок инока-паломника

Кавелин Леонид

Самое живописное место заключенного вертограда есть то, где из скалы стремится с шумом в долину источник, и около него высятся развалины какого-то древнего здания, которое арабы, здесь поселившиеся, называют «дворцом Соломона». Может быть, и действительно это остатки здания, сохранившиеся от времен мудрого царя, так же как сохранился и его водопровод. Известно, что Соломон, ущедренный мудростью и богатством, любил часто уединяться в этой долине, обильной водою и тенью. Покатости гор, между которыми заключено это место, были одеты виноградниками и разными деревьями: сюда по воле его были собраны отовсюду благовонные деревья, кустарники и травы. Посреди саронских роз и лилий, посреди гранатов, кипарисов, алое, нардов, шафранов, киннамонов, мирр и бальзамов он прохаживался по этим горам, и весь сад при малейшем движении ветра дышал благовониями. Тут возносились палаты из кедрового дерева с серебряными колоннами, полом, выложенным золотом, и стенами, одетыми пурпуром. Прохаживаясь и теперь в этой долине, кажется, слышишь, как изображаемый в книге Соломона Песнь Песней жених с приближением весны вызывает свою возлюбленную на прогулку по этому саду: «востани, – говорит он, – прииди ближвяя моя, добрая моя, голубица моя. Яко се зима прейде, дождь отъиде, отъиде себе: цвети явишася на земли, время обрезания приспе, глас горлицы слышан в земли нашей. Смоквь изнесе цвет свой, винограды зреюще даша воню» (Песн 2, 10–13). Здесь сиживал Соломон под тенью пальм и вкушал плоды дерев своих; или, вставши рано, шел в сад и смотрел, цветет ли винная леторосль, образуется ли гроздь и цветет ли граната, или приказывал ловить малых лисиц, которые портили виноградник. Однако этот эдем и услада Соломона вовсе не успокоили его. Наша бессмертная душа, предназначенная к высшим и особенным наслаждениям, хотя и легко пленяется образом земного счастья, никогда не находит в нем полного успокоения. Еще пока издали смотрим мы на эти вещи, тогда манит нас прекрасная надежда, но едва дотронешься до них рукой, они вянут и бледнеют. Послушаем, что говорит об этом сам древний мудрец: «Возвеличих творение мое, создах ми домы, насадих ми винограды. Сотворих ми вертограды и сады и насадих в них древес всякого плода. Сотворих ми купели водныя (пруды), еже напаяти от них прозябение древес. Собрах ми злато и сребро и имения царей и стран; сотворих ми поющих и поющия и услаждения сынов человеческих, виночерпцы и виночерпицы. И возвеличихся, и приложихся мудрости паче всех бывших прежде мене во Иерусалиме: и мудрость моя пребысть со мною. И все, егоже просиста очи мои, не отъях от них, и не возбраних сердцу моему от всякого веселия моего, яко сердце мое возвеселися во всяком труде моем: и сие бысть часть моя от всякого труда моего. И призрех аз на вся творения моя, яже сотвористе руце мои, и на труд, имъже трудихся творити: и се вся суета и произволение духа, и несть изобилие под солнцем. Смеху рекох: погрешение и веселию: что сие твориши?» (Еккл 2, 4–12). Не забудем, что в вертограде заключенном царь-поэт написал те вдохновенные песни, в которых пророчески воспевает он Церковь невесту Христову под образом смуглой суламитянки.

При долине «заключенного вертограда» есть узкое ущелье между двумя огромными скалами, которое соответственно наклонности скал понижается к садовой долине. В этом каменном ущелье видите три огромные пруда, высеченные большею частью в скале, в небольшом один от другого расстоянии, занимающие всю покатость ущелья, в прямой линии один за другим. Хотя в Палестине глаз легко свыкается с кроением скал, однако вид этой исполинской работы не может не возбуждать удивления. Все три пруда четвероугольной формы, имеют одинаковую ширину, то есть 90 шагов. Верхний пруд – самый малый, почти квадратный, и имеет длины 150 шагов; я застал его полным воды; этот водоем самый мелкий и в значительной части сложен из больших камней. Второй пруд ниже первого, более иссечен в скале, имеет 175 шагов длины и глубже первого, но воды в нем меньше. Третий, самый нижний и больший пруд имеет 230 шагов длины и самый красивый, ибо почти весь иссечен в натуральной скале, и вокруг спускаются в него гладко вытесанные ступени, шириною около двух аршин, а вышины на пол аршина. Все это сделано для купанья, чтобы каждый мог купаться и сойти глубже или мельче. Нижний пруд самый глубокий, ибо имеет 50 обыкновенных сходов в прямой линии до самого дна, что составит почти двадцать пять аршин глубины. Чрез эти иссеченные в скале ступени каждый пруд суживается на дне и расширяется вверху. Частью насыпь, частью натуральная скала составляют границу между прудами, но все соединяет подземный канал, и когда вода наполнит верхний водоем, тогда ее пускают в средний, а потом в нижний, который оканчивается отвесною стеною, сложенною из огромных камней во всю глубину долины «заключенного вертограда». Чрез малое, нарочно оставленное в стене отверстие вода падает отсюда и образует в долине ручей. От «источника запечатленного» вода течет каналом в верхний пруд, но одна она не могла бы наполнить столь огромных систерн и потому подземные водопроводы провожают воду из всех ближних источников, которых есть несколько; а сверх того огромные скалы, образующие это ущелье, имеют в боках своих малые ровики или пруды, высеченные с таким искусством, что вся вода дождевая стекает с гор в эти пруды и из них в большие водоемы.

Трудно представить то впечатление, какое производит вид исполинского дела и этой воды, искрящейся посреди скал, растрескавшихся от зноя. Воспоминание об этих водоемах в Библии, свидетельство Иосифа Флавия и талмудистов подтверждают непрерывное предание, что это дело мудрого Соломона. Но если бы не было даже никаких исторических свидетельств, самый вид этого труда достаточно убеждает в его древности. Жаль, что этот прекрасный памятник еврейского времени, представляющий сочетание поражающего величия и силы с поразительною простотою, остается в совершенном небрежении.

Недалеко от верхнего пруда над самою дорогою в Хеврон возносится опустевшее здание, которое народ называет «замком Соломона». Это четвероугольное здание укреплено по четырем углам башнями, а пятая над самыми вратами. Стены высокия толстые и вверху зубчатые. По всей вероятности это не что иное как арабский хан или караван-серай, где останавливались на ночлег караваны. Вокруг этого четвероугольника комнаты для путешественников, но теперь вовсе запущены, ибо торговля упала. Замок, по преданию вифлеемитов, построил какой-то богатый купец. Теперь в обширной развалине находятся несколько хижин, в которых живут несколько арабских семейств для стражи прудов, а в особенности «источника запечатленного».

Оттуда в 70 шагах на равнине под горою находится знаменитый «источник запечатленный», о присутствии которого никто бы не догадался, ибо на поле не видно ничего, кроме небольшого отверстия в земле, заложенного камнем. Зажегши свечу, не без труда спускаетесь вы в узкую яму. Там были правда прежде какие-то сходы, но теперь они так завалены камнем и так испорчены, что по крайней мере полторы сажени надобно спускаться в это подземелье почти отвесно. Спустившись, сперва очутитесь в большом покое, который был с готическими сводами; далее следует такой же точно покой древней работы, длинный и узкий, где сбоку выходят из земли три источника чистой как слеза и приятной для питья воды, а несколько поодаль находится и четвертый источник. На средине подземелья небольшое четвероугольное каменное ложе, в которое собирается вода чрез особенные каменные каналы из всех источников, а потом течет из этого ложа в три водопровода, то есть один направленный в верхний пруд, другой в Иерусалим, третий в упомянутый выше караван-серай. В самом конце длинного подземелья находится как бы лавка для сиденья, сделанная из земли, а при ней колодезь, полный воды, но не выходящий из берегов и не соединяющийся с источниками. Смотря на это здание, которого стены стройно сведены в красивые аркады, словно отлитые из одной каменной лавы, и обращая притом внимание на особую простоту, которая как бы пренебрегает всяким добавочным украшением, легко согласиться с преданием, что и это подземелье устроено Соломоном. На востоке все здания, украшающие или охраняющие источники, могут существовать чрезвычайно долго, ибо их все восточные народы имеют в почтении, готовы даже по временам исправить и поддержать такого рода памятники. Источники в длинном подземелье были запечатываемы царскою Соломоновою печатью, и именно при том небольшом на поверхности земли отверстии, которое теперь закладывается камнем, чтобы никто внутри не портил водопровода и не выбирал воды, которая нужна была для царских прудов и водохранилищ Иерусалима. По сей-то причине все эти подземные источники и назывались «источником Запечатленным» и отсюда берет Соломон сравнения, когда говорит: «сестра моя возлюбленная – источник запечатленный». Прежде над этим подземельем, вероятно, было какое-либо здание, но теперь нет и малейших следов его.

На четверть часа пути от Соломоновых прудов находится церковь и монастырь Св. Георгия Беджальского. Об основании сего монастыря рассказывают следующее предание: один купец был в этом месте обкраден ночью арабами и только на рассвете заметил свою убыль. Имея всегда особое благоговение к святому великомученику, он и в этом несчастье просил его о помощи; во время молитвы прибыл какой-то путешествующий воин на белом коне и, узнавши о случившемся, приказал купцу ехать за собою, и вскоре в глубоком ущелье они наехали на грабителей, делящих свежую добычу. При виде хорошо вооруженного воина сильный страх напал на арабов и, оставивши добычу, они разбежались в разные стороны. Когда же обрадованный купец хотел поблагодарить своего благодетеля, воин на белом коне внезапно исчез с глаз его. Догадавшись, что это был святой великомученик Георгий, и проникнутый благодарностью к нему, купец дал обещание выстроить на том месте, где он явился ему первый раз, церковь и монастырь во имя его. Между тем демоны – предвидя великий себе ущерб от этого предприятия, ибо и молитва, приносимая на этом месте, долженствовала быть всегда услышана и бесноватые должны были получать здесь свободу и здравие, – старались всемерно помешать предприятию и потому ночью всегда разрушали то, что было сложено днем. Долго купец боролся с этими кознями, но не мог помочь горю, ибо, как ни крепко были спаяны камни, ночью стена разваливалась сама собою. Тогда явился ему тот же воин на белом коне и, очертивши копьем довольно большой круг, воткнул его на средине. Этим способом огражденное от нападений врага место купец мог украсить монастырем и храмом, который по этой легенде и назван «Копьем святого великомученика Георгия». Монастырь по разорении от агарян долго был в запустении; один из паломников еще в 1830-х годах видел здесь четырех русских монахов, которые, согласившись между собою и испросив дозволение у Патриархии, заняли опустевшую обитель. Один из них ежегодно отправлялся в путешествие на Синай, в Вавилон и в другие страны, которых еще не видал; по возвращении его в монастырь на смену ему отправлялся странствовать другой и т. д. Они хорошо были знакомы с краем и всеми арабскими поколениями, у шейхов которых часто проводили целые месяцы, пользуясь их гостеприимством. Памятью их пребыванья в Георгиевском монастыре осталось несколько славянских богослужебных книг. Теперь монастырем заведует диакон из Патриархии, а настоятелем считается эконом оной. Вблизи монастыря есть обширные хорошо обработанные виноградники. Церковь не велика и не богата; в ней у западной стены есть несколько цепей, которыми приковывают снаружи бесноватых и сумасшедших, и этим способом, как говорят, возвращают им здоровье. Монастырь этот пользуется громкою в этом отношении известностью у окрестных арабов всех вероисповеданий и содержится их приношениями. В мое двукратное посещение этой обители однажды я видел одного из больных, прикованного к стене цепью, проходившею изнутри церкви, – он сидел на полу на соломе; а в другой раз застал здесь толпу арабов-мусульман, празднующих по-своему выздоровление подобного же больного жертвоприношением барана; в то же время монастырь получил от них в дар несколько баранов и козлят и пук свечей. Храм и монастырь обведены вокруг высокой каменной стеной. В алтаре этой церкви вставлены в стену три камня, составлявшие цельную доску престола, на котором один из священников близлежащего селения Беджаллы, во время совершения святой Литургии пролил на престол, сделанный по восточному обычаю из одного цельного камня, Святую Кровь по освящении Даров; в ту же минуту престол этот чудесною силою разломился натрое, впитав в себя Святую Кровь и окрасившись ее цветом.

Напротив церкви, на монастырской земле, живет несколько арабских семейств, которые занимаются обработкой полей и виноградников исполу, продавая или меняя на необходимые предметы причитающуюся им в уплату половинную долю сбора.

Из Георгиевского монастыря можно возвратиться в Иерусалим через Беджаллу, селение, которое издревле так любят посещать наши поклонники вместе с деревнею Пастырей, называя последнее «деревня Пастушки», а первое «село Бежалово». Еще наш знаменитый пешеход – Барский распространяется в похвалах жителям этого селения, восхваляя их усердие к Церкви и любовь к Православной вере. В бытность его здесь все жители были «христиане веры греческой и ни единого между ними не было либо римлянина, либо турка, либо коего иного»; и притом рассказывает и доселе сохранившееся предание, что в этом селении не может жить человек не христианской религии и если поселится турок, то он на третий день умирает. Это предание, утвердившееся между арабами, вообще довольно суеверными, делает то, что турки минуют Беджаллу, как бы зачумленную, и оттого жители ее сравнительно наслаждаются большею свободою и спокойствием. Беджалла, будучи живописно раскинута по скату горы на солнечной ее стороне, обращенной лицом к Вифлеему и Иерусалиму, вся тонет в садах и виноградниках. Плодородие земли, красивое местоположение и притом усердное занятие земледелием и садоводством делают это селение чрезвычайно приятным и здоровым местопребыванием.

У подошвы горы, на склоне которой рассыпано селение, протягивается длинная долина, на которой против селения растет маслиновая роща. Предание согласное с Библиею утверждает, что на этой долине высланные Моисеем соглядатаи земли обетованной отрезали ветвь с гроздом винограда, которая была так велика, что они на шесте донесли ее в пустыню Кадес. Тут есть источник, называемый ныне «источником Богоматери», а недалеко от него был взят этот грозд. На этой долине находились славнейшие в Иудее виноградники, и вино, выделываемое из этого винограда, имело сладкий вкус и желтоватый цвет. До сих пор эта плодоносная долина покрыта зеленью садов и виноградников, некоторые грозди которого, по свидетельству очевидцев, достигают такой величины, что один человек с трудом может поднять их.

Беджалла или Пецалла до последней Восточной войны (в 1853 году) наслаждалась полным спокойствием; но в этом году над мирными жителями ее неожиданно разразилась гроза, стоившая им многих скорбей, которые окончились водворением среди их надолго самого немирного соседа, латинского лжепатриарха Валерги, который посягает на драгоценнейшее их достояние – веру. Встретившись с важными затруднениями для своей энергической деятельности в Иерусалиме со стороны францискан, Валерга решился перенести на время центр своих действий (имеющих главною целью мирное завоевание Палестины под власть Папского престола) в окрестности Святого Града, и избрал для сего Беджаллу, где, как мы видели уже, до нынешнего столетия не было ни одного латинца, а до 1853 года лишь незначительное меньшинство жителей принадлежало к Латинской Церкви. В этой-то деревне Патриарх Валерга предположил основать свою латинско-арабскую духовную академию, устроенную наподобие лазарийских заведений для молодых арабов, чтобы под руководством иезуитов из окружающего его клира образовать себе будущих пособников для преднамереваемого им окатоличения жителей Палестины. Дело началось с того, что в 1853 году Валерга купил у одного из жителей Беджаллы латинского исповедания дом для устройства в нем церкви. Покупка дома сделалась тайно, но когда для приготовления к водворению здесь Валерга выслал в Беджаллу одного из своих клиентов, православные жители Беджаллы восстали против постоянного его водворения в селении, грозя смертью, если он поселится среди их. Узнавши об этом, Патриарх отправился сам в Беджаллу, и в то же время французский консул принес жалобу на Беджальцев паше. Но беджальцы не испугались и Валерги; лжепатриарх был просто выгнан силою, подвергся побоям, его влачили за бороду, одним словом, ему досталось порядком, но как иезуит он привык не отступать ни от каких препятствий в деле завоевания душ. Возвратившись поруганный в Иерусалим, Валерга вскоре оставил и Святой Град и водворился в Яффе, заявив чрез посредство французского консула иерусалимскому паше и Порте, что он вернется в Иерусалим не прежде, пока не будет торжественно введен во владение беджальским участком. Участие, принятое в этом деле французским посольством, имело следствием, что новый иерусалимский начальник Якуб-паша получил от великого визиря письмо с приказанием, чтобы он сам отвел Валерге участок земли в Беджалле, а если будет настоять надобность, то пусть купит таковой и отдаст латинам, а также, что он обязан оказать зависящую от него протекцию в построении латинской церкви в Беджалле, ибо, как гласил о сем султанский фирман, дружеские сношения с Франциею побуждают падишаха дать позволение на устройство в Беджалле латинской церкви. Как бы то ни было, а в конце 1854 года Валерга имел торжественный въезд в Иерусалим, а через несколько дней после этого началось построение в Беджалле латинской церкви, которая окончена и освящена в 1858 году. Церковь эта лишь составляет часть загородного дома, в котором живет летом Патриарх и помещается основанная им латино-арабская академия на двенадцат человек молодых арабов с их наставниками иезуитами. Недалеко от пышного дома Латинского Патриарха, напоминающего видом своим особенно издали рыцарский замок средних времен, находится убогая греческая церковь во имя святителя Николая и рядом с ней сельская школа для детей арабов православного исповедания, близкое соседство которой с латинской академией нельзя считать выгодным для школы. Беджалла отстоит от Иерусалима на полтора часа езды к юго-западу.

В день Рождества Христова ежегодно бывает в вифлеемском храме торжественное служение. Для сего накануне под вечер выезжает из Иерусалима патриарший наместник с двумя архиереями и многими духовными лицами. Им предшествует конная стража паши (башибузуки) с литаврщиком впереди, разыгрывая во время пути свои обычные «фантазии», что называется по-арабски джигитовка и метание копий (джириды). На половине пути около обители Св. Илии встречают поезд архиерейский все вифлеемские шейхи в красных нарядных плащах (аба) на статных лошадях и толпы пеших христиан обоих полов, выражая свою радость мужчины – выстрелами, а женщины – причитаниями, оканчивающимися пронзительным хоровым возгласом. В виду стен вифлеемского храма шум этот смолкает, уступая место церковной церемонии. Митрополит и свита его на площади спешиваются; навстречу ему выходят: настоятель вифлеемского монастыря с крестами и хоругвями; священники и диаконы в облачениях с кадильницами в руках следуют за хоругвями и при каждых девяти шагах останавливаются, чтобы кадить архиереев. И так крестный ход, двигаясь медленно, вступает внутрь великолепного храма вифлеемского; пройдя сквозь узкие двери, он тянется по широкой колоннаде и, склонившись еще раз для прохода чрез узкие двери преграды, отделяющей нижнюю ветвь креста от остального храма, вступает на его средину. Здесь патриарший наместник восходит на свое место и начинается вечерня. Шум разносоставной толпы, часть которой бывает привлечена одним любопытством, не позволяет спокойно внимать пению и чтению. В этот и последующий день за упомянутой выше преградой образуется род базара, что собственно и вынудило греков отделить эту часть от остального храма, предоставляя таким образом эту часть в жертву укоренившемуся временем и поддерживаемому тесными обстоятельствами обычаю и тем спасая от профанации остальное. Напрасно некоторые образованные паломники обвиняют греков в потворстве этой дикой толпе; она дика и необузданна, но достаточно заметить, что она принадлежит к разным исповеданиям, дабы понять, что влияние духовенства одного вероисповедания на это сборище бессильно. Притом, как мы заметили выше, в характере арабов совмещаются самые странные противоположности, и кто бы вздумал по этому шуму за перегородкой заключать о их неуважении к Церкви вообще, тот бы крайне ошибся; всмотритесь пристальнее в лица молящихся – и вы убедитесь в верности этого замечания.