Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
========== Глава 158 ==========
– Не знаю, что и делать, - сказала Феодора.
Они с Феофано лежали рядом, укрытые общим покрывалом из тонкой шерсти, - под этим покрывалом совершенно обнаженные.
Дверь, запертая на засов, охраняла их любовь от всех посягательств. Пройдя столько терний, они заслужили уголок, свободный от мужей и даже от детей!
Но освободить от мужей и детей свою голову было совсем не так легко. Лакедемонянка вздохнула, потом вдруг резко встала с постели, отбросив покрывало
Была ночь, и только слабый синеватый свет просачивался через колышущиеся занавеси. Сильное тело Феофано казалось совсем темным, будто вырезанным из темного камня.
Лакедемонянка потянулась, выгнувшись в спине; потом вдруг поднялась на руки и, перевернувшись в воздухе, встала на ноги снова.
Она засмеялась, глядя на Феодору, - а потом, оттолкнувшись от пола, опять прыгнула к ней в постель; московитка почувствовала, как от подруги пышет жаром. Феофано поцеловала ее и несколько мгновений сидела, обретая спокойствие. Потом сказала задумчиво:
– Мужчины обычно думают, что, когда мы запираемся, мы делаем это только для разврата… а мы делаем это, чтобы вновь обрести себя и свою силу, которую семьи и другие обязанности отнимают у нас! Когда мужчина уединяется со своими высокими мыслями или со своими любимцами, его никто не смеет беспокоить… а у женщины досуга не бывает, она никогда не может перестать быть матерью и женой! Женщины не могут объединяться так прочно, как мужчины, потому что слишком многое препятствует этому! И прежде всего – не могут объединяться разумом!
– Это верно, - прошептала Феодора. – Только такие мужчины, как Леонард или твой Марк, позволяют это нам…
– Нет, - строго возразила спартанка.
Феодора удивленно посмотрела на нее.
– Нет, любовь моя, - теперь Феофано улыбалась. – Мы сами прежде всего позволили это себе, а уже потом потребовали от мужчин! Власть не дают… власть берут, филэ. И это жизненно важно для нас… и, в конечном счете, для наших мужчин.
Феодора смотрела в ее огромные серые глаза, точно зеркало потустороннего мира; а потом закрыла глаза и потянулась к подруге.
– Не хочу говорить о мужчинах, - прошептала она.
Русская рабыня позволила своей покровительнице любить себя, а себе – отдаваться ей и брать: с закрытыми глазами, отчего им было еще слаще. Мужчины предпочитали видеть своих любовниц, любодействовать глазами; а женщины блуждали в своем темном, жарком мире, неведомом их повелителям и даже друзьям, союзникам… как бы тем ни казалось, что они понимают.
Иногда они открывали глаза и упивались улыбками, истомой и выражением власти, полного торжества, которое одна вызывала в другой. Катарсис… Феодора с некоторых пор могла думать о любви только греческими словами, потому что никакой другой народ не нашел для этого лучших выражений и лучших форм. Разве агапе, - жертвенная любовь, провозглашенная высшей со всемирным торжеством христианства, - не есть любовь греческая?
Успокоившись, подруги легли поверх шерстяного покрывала - их влажные тела овевал ветерок из приоткрытого окна. Амазонки улыбались, держась за руки и перебирая
Им было так хорошо друг с другом, потому что каждый раз был как последний.
Феодора встала с постели – тело поламывало после любовной борьбы; и она знала, двигаясь в лунном свете, что Феофано сейчас так же любуется ею, как она сама смотрела на лакедемонянку. Потянувшись, московитка нашарила на стуле рядом свою длинную, до пят, белую сорочку и с сожалением надела. Феофано немного погодя последовала примеру подруги.
– Завтра поговорим, - прошептала Феодора, когда они вернулись в кровать.
Феофано ласково тронула ее за нос и кивнула. Феодора увидела неподражаемую улыбку яркого твердого рта: насмешка лакедемонянки таила под собою самую искреннюю любовь, а любовь - насмешку. И русская рабыня, как всегда, почувствовала, что вместе с этой женщиной способна на все.
Они заснули поверх покрывала, но во вполне целомудренном виде; теперь любой, кто бы ни нарушил их уединения, не застал бы неподобающего зрелища и не смог бы сделать им никакого упрека.
Разбудил женщин Марк, который привел Леонида. Лаконец знал, что, входя к своей матери и ее подруге на рассвете, мальчик не увидит ничего, что должно быть скрыто от его глаз; и Феофано еще никогда не подводила своего охранителя.
Феофано еще не отняла сына от груди - и долго не собиралась, чтобы мальчик как следует налился материнской силой; но теперь она сцеживала молоко пальцами, чтобы итальянская нянька кормила ребенка, не беспокоя госпожу лишний раз. Так, по совету лакедемонянки, поступала и Феодора с Энеем. Хотя знатные итальянки просто отдавали детей кормилицам, пренебрегая здоровым вскармливанием и даже почитая грехом слишком об этом задумываться.
На Леонида же и сейчас было любо-дорого посмотреть – а видя перед собой отца мальчика, Феодора уже знала, в какого мужчину вырастет этот черноволосый крепыш.
Феофано немного поговорила с ребенком, – слушая его лепет и отвечая с такой серьезностью, точно беседовала со взрослым, - потом поцеловала мальчика и, оставив его, стала расспрашивать Марка. Все было хорошо и с отцом, и с сыном.
Феодора заметила, что Марк по-прежнему одевается так, как в Византии, - предпочитая рубашки-туники без рукавов, которые открывали его великолепные руки до самого плеча, и просторные турецкие – или греческие шаровары, не сковывавшие движений и не нарушавшие скромности.
Потом царица попросила своего возлюбленного увести ребенка и занять его на какое-то время: пока они с подругой не приведут себя в порядок и не обсудят все, что следует. Марк поклонился с торжественной серьезностью… он бы отсалютовал госпоже, как когда-то в Константинополе, будь у него в руке копье. Лаконец ушел вместе с сыном.
Феодора улыбнулась, глядя им вслед.
– Вы с ним все так же спите? – спросила она лакедемонянку вполголоса.
– Как раньше… раз в неделю, а то и реже. Но мы вполне этим довольствуемся, - ответила Феофано, встряхнув спутанными кудрями.