Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время
Шрифт:
3. Захоронения лошадей располагаются в определенной части могилы, чаще всего в западной, а также в западной и еще южной или восточной.
4. На курганах устанавливаются каменные изваяния общескифской формы с одинаковым набором аксессуаров и единой иконографией.
Если учесть, что отмеченные черты погребальной обрядности не только роднят между собой Прикубанье и Ставрополье, но и имеют единые истоки для первого типа погребальных сооружений в VIII–VII вв. до н. э. на территории южнорусских степей, то связь их со скифским кочевническим элементом станет еще очевиднее. Принимая во внимание и большую близость погребального инвентаря этих территорий, представляется, что во всяком случае на раннем этапе все Предкавказье было занято скифами, подчинившими себе местное население. Вероятно, подкурганные погребения воинской верхушки VII–VI вв. до н. э. мы с полным основанием можем рассматривать как скифские. Памятники более позднего времени, отражающие период сосуществования и взаимовлияний местных и скифского этносов, сложнее и несут в себе несравненно больше смешанных черт, органически вошедших в культуру нового населения, в котором значительно труднее выделить собственно скифский элемент. Поэтому вопрос даже о курганных погребениях V в. до н. э., тем более V–IV вв. до н. э., остается пока открытым, хотя вероятнее всего, что верхушечный слой общества и тогда был преимущественно скифским по происхождению. Именно в связи с этим в V и даже в IV в. до н. э. имеется много общих черт в культуре скифов Северного Причерноморья и аристократической прослойки населения Предкавказья.
Как уже отмечалось, инвентарь большинства ранних кочевнических погребений представлен очень фрагментарно, тем не менее раннескифская культура особенно ярко выражена в памятниках Предкавказья. Здесь мы имеем не только наиболее ранние формы оружия и конской узды, но и ряд переходных форм в различных категориях предметов (табл. 87, 1, 3, 53), свидетельствующих о том, что именно на территории Предкавказья происходил процесс сложения форм скифского акинака (Лесков А.М., 1979; Черненко Е.В., 1979; Шрамко Б.А., 1984в), скифской узды, отдельных типов наконечников стрел и элементов скифского искусства.
Глава седьмая
Меоты и другие племена северо-западного Кавказа в VII в. до н. э. — III в. н. э
(Каменецкий И.С.)
До недавнего времени, говоря об истории северо-западного Кавказа, имели в виду три основных составляющих: меотов Прикубанья, сарматов к северу от Кубани и Боспорское царство. В последнее время начинает выделяться еще одна группа племен — на территориях к югу от Кубани. Боспорское царство освещено в другом томе настоящего издания. Остальные группировки рассмотрим здесь.
По данным античных письменных источников, меоты — это большой массив оседлых племен, занимавших обширную территорию в Приазовье и Прикубанье. На основании археологических материалов сейчас можно сказать, что в VII в. до н. э. — III в. н. э. они жили по нижнему и среднему течению Кубани [6] , от станицы Прочноокопской до устья, в большой дельте Кубани вплоть до р. Кирпили на севере. В I в. до н. э. — III в. н. э. часть меотов занимала также, дельту Дона, где в настоящее время известна группа меотских городищ. Таманский полуостров и прилегающие к нему районы к югу от Кубани занимали синды, которых как письменные источники, так и современные исследователи то включают в состав меотов, то противопоставляют им. По Черноморскому побережью античные авторы указывают керкетов, торетов, зихов и другие племена, часть из которых причисляют к меотам.
6
В литературе отмечается путаница в членении Кубани. В географии принято считать нижним течением отрезок от устья р. Лабы до моря. См.: БСЭ, 1953. 2-е изд. Т. 23, с. 588.
Начало изучения меотских памятников связано с работами В.Г. Тизенгаузена в дельте Дона, который в 1865 г. произвел «20 пробных раскопов» на Кобяковском городище (Шелов Д.Б., 1972а, с. 177), а в 1866 г. раскопал Круглый курган около Нижне-Гниловского городища (ОАК за 1866 г., с. 15; Книпович Т.Н., 1949, с. 143–144). В 1875–1876 гг. он же, но уже на Кубани исследовал группу курганов «Семь братьев», а в 1878 г. — Семибратнее городище (ОАК за 1875, 1878 гг.). В 80-е годы XIX в. вели небольшие работы В.Л. Берешнтам (1882), Д.Е. Фелицын (ОАК за 1882–1888 гг.) и В.М. Сысоев (ОАК за 1895, 1896 гг.). В 1895 г. начинаются раскопки Н.И. Веселовского (ОАК за 1895, 1905 гг.), сразу выдвинувшие памятники Прикубанья на одно из первых мест, несмотря на слабость методики и ошибки в интерпретации. Дореволюционный период характеризуется раскопками преимущественно крупных курганов, поисками эффектных вещей, кроме того, раскапываемые памятники не связывались с меотами. Эта увязка произошла в 20-е годы XX в. В 1923–1928 гг. А.А. Миллер копает Кобяковское городище, Усть-Лабинский I могильник, Нижне-Гниловское городище (Миллер А.А., 1925а, 1926, 1929). Работы местных исследователей начинаются с новостроек. В 1927 г. Н.А. Захаров проводит в Краснодаре работы на городище при строительстве КРЭС (Захаров Н.А., 1928), а в 1929 г. М.В. Покровский в том же городе исследует могильник, обнаруженный при строительстве на Почтовой улице (Покровский М.В., 1937). В 30-е годы раскопки на ряде меотских городищ и могильников ведет преимущественно Н.В. Анфимов (1951а, 1960). Кроме Н.В. Анфимова, упомянем В.А. Городцова, раскопавшего в 1934–1935 гг. свыше 100 погребений на Елизаветинском I могильнике (Городцов В.А., 1935, 1936, 1941). На Дону в 30-е годы работали В.А. Городцов (1940), С.А. Вязигин (1940), М.А. Миллер (1940). Дальнейшие исследования на Дону война задержала до середины 50-х годов, а на Кубани Н.В. Анфимов возобновил работы уже в 1943 г., доследовав несколько погребений на Усть-Лабинском 4-м могильнике. С именем этого исследователя связаны и наиболее крупные раскопки, проводившиеся на меотских городищах и могильниках в 1944–1965 гг. (Анфимов Н.В., 1956, 1960, 1961б, 1984). Очень важны работы Н.В. Анфимова на протомеотских могильниках: в 1958, 1959 гг. на Николаевском (Анфимов Н.В., 1961а, 1971), в 1965 г. на Кубанском (Анфимов Н.В., 1971, 1975б). Работы других исследователей носят эпизодический характер, но роль их значительна. В 1947–1949 гг. К.Ф. Смирнов исследовал Пашковский 3-й могильник (Смирнов К.Ф., 1958), а в 1952 г. В.П. Шилов — Елизаветинское I городище (Шилов В.П., 1955).
На Дону в 50-х — начале 70-х годов И.С. Каменецкий произвел раскопки на Нижне-Гниловском и Подазовском городищах (Каменецкий И.С., 1957, 1963, 1974), С.И. Капошина — на Кобяковском (Капошина С.И., 1962, 1965), а И.Т. Кругликова — на Сухо-Чалгырском (Кругликова И.Т., 1974).
В 70-х годах начинается новый период, связанный с резким увеличением объема новостроечных работ. Н А. Анфимов исследует памятники на правом берегу строящегося Краснодарского-водохранилища. Одновременно приступают к работе молодые археологи: в 1974 г. Е.А. Ярковая копает Абинский могильник (Анфимов И.Н., 1981), в 1976–1977 и 1979 гг. А.М. Ждановский производит раскопки на могильниках Начерзий (Ждановский А.М., Дитлер П.А., 1977), у станицы Тбилисской (Ждановский А.М., Скрипкин В.П., 1978; Ждановский А.М., 1980). И.Н. Анфимов продолжает в 1978 г. раскопки Елизаветинского II могильника (Анфимов И.Н., 1984). Это были крупные работы, но в 80-х годах объем их еще более возрастает. И.С. Каменецкий исследует городище Пашковское 6 и его могильник (Каменецкий И.С., Рябова В.А., 1980; Каменецкий И.С., 1984а) и могильник Лебеди III (Каменецкий И.С., 1980, 1981); у хут. Ленина ведут очень крупные работы В.А. Тарабанов, И.И. Марченко, А.М. Ждановский (Ждановский А.М., 1981), О.П. Куликова (1981), А.З. Аптекарев (1981а, б) и Н.Ю. Лимберис (1984). Одновременно на Псекупских могильниках копает Н.Г. Ловпаче, а на Ново-Вочепшийском городище — Л.М. Носкова (1984). В Абинском р-не Северокавказская экспедиция Института археологии АН СССР в 1984 г. исследует керамический комплекс I в. до н. э., а в 1985 г. — могильник первых веков Мингрельский II. Этот последний период, кроме увеличения размаха работ, характеризуется также повышением их методического уровня.
К сожалению, весь огромный материал, накопленный за период полевых работ, не подвергнут еще серьезной обработке, опубликован только в очень незначительной части и потому лишь в небольшой степени может быть использован для общих исторических построений. Сказывается и отсутствие фундаментальных, обобщающих исследований.
Две диаметрально противоположные точки зрения на меотов должны быть отмечены. Первая сводится к тому, что меоты не этнос, а географическое понятие, — это все племена, жившие на берегах Меотиды (Азовское море). Некоторые письменные источники дают основание для такого понимания. Вторая точка зрения, явно господствующая, безоговорочно признает меотов этносом, группой родственных племен, единых по культуре и языку. Нет единства в определении языковой принадлежности, что тесно связано с вопросом о дальнейшей судьбе меотов и этногенезе адыгейцев. Наиболее распространено мнение, что меоты являются предками адыгейцев. Однако прав был Л.И. Лавров, когда писал, что вопреки общему убеждению эта точка зрения совсем не доказана (1978, с. 38 сл.). Что касается археологии, то не было даже попыток проследить эту преемственность. Вторая гипотеза считает возможным относить меотов к иранцам. Она основывается на том, что часть меотских этнонимов объясняется с иранского (Абаев В.И., 1949, с. 37, 162, 163; Лавров Л.И., 1978, с. 39). Только принимая последнюю гипотезу, можно было создать термин «меото-сарматы», хотя, как представляется, употребляющие его не всегда осознают эту связь (Гайдукевич В.Ф., 1963, с. 298). Наконец, сравнительно недавно появилась еще одна гипотеза, согласно которой меоты также являются индоевропейцами, но не иранцами, а индо-иранцами (Трубачев О.Н., 1978; Николаева Н.А., Сафронов В.А., 1983, с. 67 сл.).
Культура меотов прослеживается на протяжении тысячелетия и, естественно, делится на ряд этапов. Периодизация создана Н.В. Анфимовым (1954). Выделяются периоды: раннемеотский — конец VII — начало IV в. до н. э., среднемеотский — IV — первая половина I в. до н. э. (различаются две группы: первая — IV–III вв. до н. э. и вторая — III–I вв. до н. э.), позднемеото-сарматский — вторая половина I в. до н. э. — III в. н. э. После раскопок Николаевского могильника Н.В. Анфимов добавил протомеотский период, который датировал VIII — первой половиной VII в. до н. э. (Анфимов Н.В., 1961а, с. 119).
Границы протомеотского периода достаточно условны и зависят от датировки разными исследователями некоторых категорий инвентаря, главным образом удил, мечей и наконечников стрел. В связи с этим начало его помещают в промежутке от начала VIII в. до н. э. (Анфимов Н.В., 1961а, с. 119; Тереножкин А.И., 1976, с. 198) до начала VII в. до н. э. (Членова Н.Л., 1984, с. 31 сл.). Окончание достаточно единодушно относится к концу VII в. до н. э. Между протомеотским и раннемеотским периодами нет принципиальной границы. Развитие идет эволюционно. Происходит важное событие — вытеснение бронзы железом, но этот процесс не носит скачкообразного характера и не приводит к резкому переоформлению культуры.
Решительные изменения заметны на рубеже раннемеотского и среднемеотского периодов, когда распространяется гончарная сероглиняная керамика. Она явно находится под влиянием греческой керамики, но удивительно, что и лепная керамика также меняет формы. Смена форм сосудов должна означать смену бытовых, а может быть, и хозяйственных навыков. Одновременно кое-что меняется и в погребальной обрядности. Одним словом, в культуре происходят принципиальные изменения, суть которых пока не ясна. Н.В. Анфимов, а затем К.Ф. Смирнов относят появление сероглиняной керамики к середине IV в. до н. э., связывая с этой датой и появление относительно обильного античного импорта. Сейчас эта дата должна быть пересмотрена. На ряде памятников, где IV в. до н. э. уверенно засвидетельствован обильным импортом, преобладает гончарная сероглиняная и красноглиняная керамика. Греческий импорт в небольших размерах фиксируется в Краснодарской и Усть-Лабинской группах с VI в. до н. э., а в заметных размерах — с начала V в. до н. э. И на всех известных нам памятниках импорт V в. до н. э. сочетается уже с гончарной керамикой и новыми формами лепной. Следовательно, конец раннемеотского периода следует удревнить на полтора века, до начала V в. до н. э. Дальнейшее развитие идет без заметных скачков, эволюционно. По мнению Н.В. Анфимова (1954), позднемеото-сарматский период отличается «общей сарматизацией», что выражается главным образом в распространении черешковых стрел и зеркал-подвесок. Однако вопрос о сарматизации меотской культуры еще не очень ясен, во всяком случае не столь глобален, чтобы чуждый этнический термин вводить в название периода развития меотской культуры, тем более что в последнее время подвергнута сомнению сарматская принадлежность ряда признаков (Абрамова М.П., 1969, 1971).