Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время

Горбунова Наталья П.

Возможно, правы и те исследователи, которые говорят еще об одной этнокультурной группе населения, локализуемой в предгорьях Алтая и выделившейся в раннескифское время (небольшие земляные насыпи, неглубокие грунтовые ямы, погребенные лежат скорченно, головой на запад с отклонением к югу, при них — кости барана) (Полторацкая В.Н., 1961, с. 74–88). Позже эти черты обряда с некоторыми изменениями прослеживаются в располагающихся здесь же курганах чумышско-ишинской группы памятников, синхронных пазырыкским и кара-кобинским (Могильников В.А., Уманский А.П., 1981, с. 84, 85; Суразаков А.С., 1985, с. 18, 19) и представляющих южную периферию большереченской историко-культурной общности.

Дискуссионным остается вопрос об этнической атрибуции населения Горного Алтая в пазырыкскую эпоху. Некоторые исследователи, возможно справедливо, отождествляют «пазырыкцев» с юечжами (Руденко С.И., 1960, с. 339). В конце III — первой половине II в. до н. э. юечжи были разбиты хуннами (Бичурин Н.Я., 1950а, с. 46–48, 266; Таскин В.С., 1968а, с. 38, 76), и в это же время пазырыкская культура прекратила свое существование. Численность населения Алтая сильно

уменьшилась, на что указывает малое количество памятников хуннского времени по сравнению с предшествующим периодом. Вероятно, от хуннского разгрома «пазырыкцы» пострадали в большей степени, чем «кара-кобинцы», которые жили преимущественно в более северных районах Алтая, удаленных от хуннской экспансии. «Кара-кобинцы», восприняв некоторые элементы пазырыкской культуры (в частности, обычай захоронения коня, которого они стали укладывать поверх каменного ящика), составили основной компонент населения центрального Алтая (II в. до н. э. — V в. н. э.), известного по памятникам типа Булан-Кобы IV (Мамадаков Ю.Т., 1985, с. 173–189). В сложении этого населения участвовали также этнические группы, проникшие на Алтай из Монголии в период походов хунну. Выделено три типа памятников Алтая гунно-сарматского времени: Булан-Кобы в центральном Алтае (Мамадаков Ю.Т., 1983, с. 212; 1985, с. 173–189), Балыктыюл — на среднем Чулышмане и Кок-Паш — на нижнем (Сорокин С.С., 1977, с. 57–67; Елин В.Н., Васютин А.С., 1986, с. 149–156). Кроме того, ко II–I вв. до н. э. относятся немногочисленные памятники постпазырыкского типа, принадлежавшие остаткам населения пазырыкской культуры (Савинов Д.Г., 1978, с. 48–54; 1984, с. 11; Кубарев В.Д., 1987, с. 131–135).

Разнообразие деталей ритуала в памятниках Алтая гунно-сарматского времени, отражающих, видимо, их этнокультурную неоднородность, пока не имеет обстоятельного объяснения ввиду фрагментарности и малочисленности материала. С другой стороны, разделение Алтая труднопроходимыми хребтами на ряд изолированных долин способствовало длительной консервации этнографических особенностей живших здесь немногочисленных этнических групп, что отразилось и на археологическом материале.

К середине I тысячелетия н. э. происходит, очевидно, известная интеграция культуры населения Алтая. Памятники берельского типа (V–VI вв.), характеризующиеся подкурганными захоронениями с восточной ориентировкой, сопровождающимися костяками коней, непосредственно предшествуют раннетюркским памятникам кудыргинского этапа (VI–VII вв.). Их считают прототюркскими (Гаврилова А.А., 1965, с. 54–57). Прослеживаемый непрерывно от пазырыкской культуры до древних тюрок через памятники булан-кобинского и берельского типов обычай сопровождающих конских захоронении наряду с другими деталями погребального ритуала (Могильников В.А., 1980а, с. 70, 71; Савинов Д.Г., 1984, с. 11) позволяет видеть в этносе скифского и гуннского времени Алтая компонент генезиса тюркоязычного населения второй половины I тысячелетия н. э. Однако все это не исключает возможную ираноязычность юечжей, остатки которых, сохранив ряд элементов своей культуры, могли быть тюркизированы в гуннское время.

В исследовании истоков этногенеза народов Алтая важную роль играет изучение сюжетов искусства, памятники которого сохранились в больших курганах Алтая скифского времени. Раскрытию семантики этого искусства помогает героический эпос алтайцев, корни которого уходят в скифскую эпоху (Грязнов М.П., 1961, с. 25–81; Суразаков А.С., 1984, с. 147, 148). С другой стороны, в нем прослеживаются мотивы, сближающие его с искусством сако-скифских племен степей Евразии (Суразаков А.С., 1986, с. 4).

Создание археологической периодизации Тувы неразрывно связано с исследованиями на Алтае и в Минусинской котловине и разработкой периодизаций этих регионов. Первые хронологические схемы первобытных памятников Тувы были предложены Л.Р. Кызласовым и С.И. Вайнштейном, которые выделили культуру скифского облика и датировали ее VII–III вв. до н. э. Л.Р. Кызласов (1958) назвал ее уюкской, С.И. Вайнштейн (1958) — казылганской. Полевые работы 60-х годов в Туве позволили А.Д. Грачу выделить «предскифский» период — памятники монгун-тайгинского типа, которые он отнес к эпохе бронзы. Они бесспорно предшествовали скифским (VII–III вв. до н. э.), поскольку оказались перекрыты последними. Тогда же А.Д. Грач выдвинул гипотезу о существовании в Туве не единой уюкской (казылганской) культуры скифского облика, а двух последовательно сменявших друг друга: ранняя (VII–VI вв. до н. э.) была названа им алды-бельской, поздняя (V–III вв. до н. э.) — саглынской. Алды-бельская культура, по мнению А.Д. Грача, обнаруживает большое сходство с тасмолинской культурой Казахстана и майэмирскими памятниками Алтая. Смена археологических культур, как считал А.Д. Грач, свидетельствует о вытеснении носителей алды-бельской культуры пришлыми племенами и об изменениях в этнической среде региона (Грач А.Д., 1971; 1980, с. 38). Выделение двух культур в памятниках скифского времени вызвало возражения ряда исследователей (Кызласов Л.Р., 1979; Мандельштам А.М., 1983б). Эти разногласия в полной мере отражают дискуссионность представлений об археологической культуре как таковой. Критерии для ее выделения имеют, видимо, свою специфику не только для разных эпох, но и для разных территорий. Слабость общих теоретических разработок, а также избирательность привлечения археологических источников к решению этой сложной проблемы (из-за отсутствия нужных публикаций) пока не позволяют положительно решить вопрос о моно- или поликультурности скифского населения Тувы.

Иного мнения о путях исторического развития Тувы придерживается М.Х. Маннай-оол. Помимо некоторых уточнений, внесенных им в периодизацию Л.Р. Кызласова, М.Х. Маннай-оол, опираясь на различия и устройстве погребальных сооружений и в антропологических типах уюкской культуры, высказал предположение о многоэтничности населения Тувы в скифское время. Одни памятники (захоронения в цистах на горизонте и в больших земляных курганах) принадлежат, по его мнению, коренному населению, обитавшему здесь с эпохи бронзы, другие (курганы с круглыми или прямоугольными каменными оградками) — оставлены выходцами из Монголии (Маннай-оол М.Х., 1970, с. 78–83, 106). По хотя каждый исследователь стремился к созданию своей периодизации культур скифского типа, время их становления все традиционно определяли VII в. до н. э.

Качественно новый этап в изучении культуры Тувы начала I тысячелетия до н. э. наступил после раскопок царского кургана Аржан в Уюкской котловине (1971–1974 гг.).

Материалы этих раскопок позволили по-новому осмыслить становление и развитие культуры ранних кочевников по всей степной зоне Евразии (Грязнов М.П., Маннай-оол М.Х., 1973; 1975). Этот замечательный памятник сопоставляется с целой группой комплексов черногоровско-новочеркасского типа Северного Причерноморья (IX–VII вв. до н. э.). В Туве материалы или скорее комплексы Аржана типологически предшествуют алды-бельской культуре (или ранним комплексам уюкской и казылганской), но в то же время инвентарь и погребальный обряд Аржана имеют вполне скифо-сибирский облик. В Аржане представлены все элементы «скифской триады», что позволило М.П. Грязнову и М.Х. Маннай-оолу отнести начало культуры ранних кочевников Тувы (т. е. скифской культуры) к VIII–VII вв. до н. э. Начальный этап этой культуры назван ими аржанским (Грязнов М.П., Маннай-оол М.Х., 1975, с. 195). Анализ материалов скифо-сибирского облика буквально из всех регионов азиатских степей позволил М.П. Грязнову показать своеобразие раннескифских памятников, характеризующихся серией эпохальных признаков (Грязнов М.П., 1978; 1979а; 1980; 1983а). Начальная фаза эпохи ранних кочевников названа им аржано-черногоровской и отнесена сначала к VIII–VII вв. до н. э. (1979), затем — к IX–VII вв. до н. э. (Грязнов М.П., 1983а; Grjasnow М.Р., 1984, s. 78). Нижняя граница этой фазы (IX в. до н. э.) пока не обоснована и, видимо, введена вслед за датами, предложенными некоторыми исследователями для отдельных раннекочевнических комплексов на сопредельных территориях (Курту II, Биже). Выделение М.П. Грязновым майэмирско-келермесской (VII–VI вв. до н. э.) и пазырыкско-чертомлыкской (V–III вв. до н. э.) фаз, как и попытка синхронизации европейских и азиатских культур скифского типа остаются пока гипотетичными. Понимая сложность и трудоемкость подобных сопоставлений, М.П. Грязнов успел только вчерне наметить основные направления этой работы. Однако исследование кургана Аржан и высказанные в связи с этим соображения М.П. Грязнова позволили А.Д. Грачу «удревнить» алды-бельскую культуру, включив в нее аржанский этап (VIII–VII вв. до н. э.) (Грач А.Д., 1980, табл. 1).

Введение в научный оборот значительной части археологических источников Тувы позволяет перейти на качественно иной уровень обобщения и понимания сложной истории формирования культуры ранних кочевников этого региона.

Ряд проблем существует и в изучении культуры хунну. Большой интерес вызывает проблема происхождения хунну, решение которой упирается в слабую изученность культуры скифского времени юго-восточных районов Монголии, территории Внутренней Монголии и Ордоса, где формировалось ядро объединения ранних хунну. Отсутствие прямой связи между культурой хунну и культурой плиточных могил скифского времени, в ареале которых затем обнаруживаются памятники хунну, особенно затрудняет решение этого вопроса. Дискуссионна также проблема связи азиатских хунну и европейских гуннов. Сложность ее усугубляется отсутствием в степях Европы, Казахстана и Средней Азии гуннских памятников, генетически связанных с памятниками хунну Центральной Азии. Речь может идти об идентичности лишь отдельных категорий инвентаря, таких как сложные луки, бронзовые котлы с вертикальными прямоугольными ручками, украшения со вставками, которые могли распространяться не только с этносом носителем, но и путем межплеменного обмена. Некоторые лингвисты считают, основываясь, правда, на ограниченном материале, что язык европейских гуннов был отличен от языка азиатских хунну и что европейские гунны не были прямыми потомками азиатских хунну (Дёрфер Г., 1986, с. 113; Doerfer G., 1973; Maenchen-Helfen О., 1973, p. 22–243). Иной точки зрения придерживается К. Йеттмар, сопоставляющий хунну и гуннов (Jettmar К., 1953, p. 160–180).

Важной задачей остается разработка детальной хронологии древностей хунну. По мнению А.В. Давыдовой (1985, с. 36, 37) и С.С. Миняева (1975, с. 47, 48), памятники дэрестуйского и суджинского типов отражают этнические различия в составе хунну и являются одновременными. Это положение достаточно аргументировано и подтверждается существованием ранних памятников суджинского типа (рубеж III–II — начало II в. до н. э.) в Туве (Мандельштам А.М., 1967). Однако представляется, что памятники дэрестуйского типа в Забайкалье по типологии вещей несколько древнее здешних памятников суджинского типа. Возможно, следует говорить о двух типах памятников: суджинской группе, связанной с основной массой кочевников и полукочевников хунну, и дэрейстуйской, сопоставимой преимущественно с оседлой частью хуннского общества. В последней наряду с жившими оседло хунну большую роль играли полиэтничные элементы, на что указывают письменные и археологические источники. В силу специфики исторического развития в одних районах расселения хунну памятники дэрестуйского и суджинского типов могли быть одновременными, в других — несколько различными во времени. К тому же, хуннские памятники этих двух типов не везде встречаются совместно. Так, памятники дэрестуйского типа пока не обнаружены в западной Монголии и Туве. Материал Забайкалья дает возможность создать дробную хронологию древностей хунну (Сосновский Г.П., 1935, с. 172, 173; 1946, с. 65; Кызласов Л.Р., 1969б, с. 118, 123; 1979, с. 82, 84) [29] .

29

Выделенные этими исследователями дэрестуйский и суджинский этапы культуры хунну не соответствуют группам памятников дэрестуйского и суджинского типов, которые рассматривает ниже В.А. Могильников.

Вызывает споры вопрос о путях проникновения хунну в степи Казахстана и Западной Сибири. А.И. Мартынов (1979, с. 91) говорит о двух маршрутах их движения на запад: южном — через Среднюю Азию и северном — через Минусинскую котловину и Ачинско-Мариинскую лесостепь. Однако более реальным представляется, что в Среднюю Азию и Казахстан хунну могли проникнуть только южным путем — через западную Монголию, Синьцзян и Джунгарские Ворота. Эти районы на рубеже III–II вв. до н. э. попали в сферу их внешнеполитических интересов, были удобны для них в экологическом отношении, наконец, о походах в этом направлении повествуют письменные источники. К тому же, к концу I в. до н. э. народы Саяно-Алтайского нагорья — динлины, гиныуни и др. — освободились от господства хунну и сами совершали набеги на хуннские земли, что само по себе уже закрывало этот путь. Кроме того, в Туве, Минусинской котловине и Ачинско-Мариинской лесостепи с конца I тысячелетия до н. э. развивались самобытные культуры — шурмакская и таштыкская, так что вряд ли движение хунну в I–II вв. н. э. на запад через эти территории было возможным. Видимо, северный путь движения хунну на запад не существовал.