Что у тебя на уме, мой бездельник,Мысли, как перья, топорщат твой лоб:С кем переспать бы, занять что ли, денег,Поиск сокровищ иль к сейфу подкоп?Глянь на меня, мой кролик, мой соня,Дай волю рукам и, знакомое, всласть,Исследуй движеньем ленивой ладони,Помедли у теплого дня на краю.С ветром восстань, мой змий, мой великий,Пусть птицы замолкнут и свет станет мглой.Оживи на мгновенье, пусть ужас, пусть крики,Вырви мне сердце и мной овладей.
В ярких плащах, подходящих к предстоящему,Сошлась на время духовная и мирская властьМирить вечность со временем и кластьКамень в основу здания брака. К вящемуУдовольствию продажного человечества в эти дниВ городе, переполненном шпионами, гудящему.Двери захлопнулись наконец; сообщено, что вердикт готовИ найдены формулировки, основа спасения,Навсегда и, что истинные отношенияМежду Агапе и Эросом определены.Горожане вывесили флаги в знак примирения,Мужики танцевали и жарили на улицах быков.Когда все разошлись, примчались с новостями четыре гонца:"Враждебные племена движутся у Западных границ,На Востоке Девой зачатый сын снова идет в мир сей,Южные порты кишат евреями, не в предверьи ль конца?В Северных провинциях обмануты людиТем, кто заявляет, что десять звезд, а не семь."И кто увенчал городского совета гранитОзлобленным криком стариков, уставших уже совсем:— Postrernun Sanctus Spirifus effudit?
Беспристрастный, по крайней мере, он достиг своей цели,Страны, которую он был послан разделить, не видя доселе,Где два фанатичных народа стали врагами.С разными своими диетами и несовместимыми богами."Время, — напутствовали его в Лондоне, — не ждет. После всех раздоровСлишком поздно для взаимного перемирия или разумных переговоров.Единственное решение теперь лежит в разделе.Вице-король думает, как вы увидите из его послания,Тем лучше будет, чем меньше Вас будут видеть в его компании,Так что не рассчитывайте на него; как Вы хотели,Мы дадим вам четырех судей, двух индуистов и двух мусульман,Для консультаций, но заключительное решение принимать Вам."Взаперти, в уединенном поместье, с охраной из доверенных лиц,Патрулирующих сад, дабы держать подальше наемных убийц,Он взялся определять судьбу миллионов, наконец, на деле,Карты, бывшие в его распоряжении, совсем устарелиИ перепись населения определенно врала или почти,Но не было времени их проверить или инспекцию провестиСпорных областей. Жара пугала, как марево вдалеке,И вспышка дизентерии держала его постоянно на поводке,Но в семь недель все было сделано, границы определены,И континет разделен, худо-бедно, на две страны.На следующий день он отплыл в Англию, где быстро забылЭто дело, как и подобает хорошему юристу. "Боюсь, — говорилОн своем клубе, — возвращаться, чтобы кто-нибудь не подстрелил."
Монстр делает все, на что монстр горазд —Деянья, немыслимые для нас.Один лишь ему недоступен трофей —Косноязычен он в речи своейО стране покоренной, не снесшей обид,Средь тех, кто отчаялся или убит.Монстр шествует важно и смотрит в упор,Пока его рот несет всякий вздор.
Что он сделал такого, за что не мил?Если хочешь знать — он нас оскорбил: Ну, да —Мы сторожим колодцы, мы с оружьем в ладах,Нам смешно, что мы вызываем страх. Мы — счастье; но мы и беда.Ты — город, а мы — часы у ворот,Мы — стражи, в скале охраняем вход. Двое.Слева — стоим и справа — стоимИ неотрывно, поверь, следим. За тобою.Право же, лучше не спрашивать насГде те, кто смел нарушить приказ. О них забудь.Мы были рифом для тех, воронкой в воде,Горем, ночным кошмаром, где Не розами — путь.Оседлай журавля и учи слова моряков,Когда корабли, полные птиц, с островов В гавань войдут.В таверне трави о рыбалке, о ласках чужих жен,О великих мгновеньях в жизни, которых лишен Ты, тут.Местная так говорит молодежь:"Мы верим ему, где другого найдешь?" — А мы добры,От немощной похоти твоей устав;Пусть не по вкусу тебе, но блюди устав, Нам все равно — до поры.Не воображай, что нам невдомек —То, что сокрыть ты тщательно смог, Взгляд выдаст вполне:Ничего не сказав, ничего не свершив,Не ошибись, будь уверен, я жив — Не танцевать же мне —Ты ж упадешь на потеху всем им.Поверх садовой стены мы следим — Как там ты.Небо темно, как позора пятно,Что-то, как ливень, низвергнется, но Это не будут цветы.Поле, как крышка, вспучится, знать,Все обнажив, что лучше б скрывать. А потом,Не говори, что глядеть недосуг,Лес подойдет, становясь вокруг Смертельным серпом.Болт заскрипит и раздастся удар,И за окном проплывет санитар — Ный вэнИ появляются спешно, мой друг,Женщина в темных очках и горбатый хирург, И с ножницами джентельмен.Ожидай нас каждый миг,Так что придержи язык И — без рук!Сад мети, сам чистым будь,Петли смазать не забудь. Помни о нас — Двух.
Ты, кто вернулся вечером на узкое свое ложе,В мыслях печальных имя одно повторять печально, и ты, тоже,Кого еще никто не касался, и ты, бледный любовник, который радЭто дом покинуть утром, в поцелуях от макушки до пят,Вы, юные мальчики, не старше четырнадцати лет,Начинающие только понимать, что имеет в виду поэт.Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.Не школу или завод новый прославить, а по другой причине,Сегодня мы песнь посвящаем женщине и мужчине.О, повар, континентальным искусством блесни, наконец,Празднуя соединение двух любящих сердец.Слуги, будьте проворны и, незаметны, вы, пажи, тож,Славя бога, имя которого, изреченное, есть ложь.Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.Уже он явил нам ласточек, минувших лилий Сциллу,Скользящими друг за другом под мостами Англии; применив силу,Совершил кражу со взломом, найдя желанный пестик —Освободившись от пыльцы назойливой над сверкающим предместьем.Он ведет нас вверх по мраморным ступеням, и по его велениюДуши и тела сочетаются по красоте и вожделению.Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.Но не только это мы воспеваем, а любовь, ту, что свыше:Пусть кота мурлыканье сегодня станет воплем на покатой крыше,Пусть сын вернется вечером к маме, в окно глядящей с испугом,Пусть викарий подталкивает юного хориста в темный угол.И саду цвести этим вечером, как расцветает он раз в сто лет,Пусть прислугу-за-все поймают на лестнице, исполняющую минет.Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.И пусть хоть на час заключат перемирье враги,Пусть дядя племянику великодушно оплатит долги,Пусть нервной хозяйке обед невкусный простится,Пусть вора отпустит, поверив вранью, полиция.Пусть избежит порки обычной мальчик, пойманый с сигаретой,Пусть сегодня блядь даром даст то, за что платят звонкой монетой.Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.Пусть срединной стране гарантируют к морю выход,И полуночник в лаборатории, для всеобщих выгодОткроет, провода распутав, то, чего не смог до сих пор,И астматичному клерку приснится ночью, что он боксер.Пусть бессердечных исполнится эта мечта — страсть за страсть.О, дай же малодушному ну хоть на час, эту власть!Наполним шампанским бокалы, друзья, трезвыми быть нам сегодня нельзя.
Все возникает со сказанной фразой.Все абсолютно — все вещи, весь свет.Это говорящий сомнителен, а язык не солгал ни разу:Ибо средь слов слов для слов лжи просто нет.Ее синтаксис быть очевидным обязан,Смертный не может нарушить запретВремена изменять, ублажая разум.Взять, например, аркадский злосчастный сюжет.Так в сплетнях проводить ли нам досуг;Где факты истинны для нас, когда их смысл высок,Или стихами очаровывая слух?Не наша ль речь случайная нам объясняет рок,Как танцем, древние, сходясь в волшебный круг,Как рьщарь, на скрещении дорог?
Лопата археологаУглубляется в жилища,давно оставленные,извлекая свидетельствообраза жизни,вряд ли теперь возможныйи про который ему мало есть что сказать,поскольку слова подтвердить нечем.Счастливчик!Знанием можно воспользоваться,но отгадывать загадки всегдазанимательней, чем познавать.Известно наверняка, что Человек,то ли со страха, то ли любя,всегда хоронил своих мертвецов.Что разрушило город —вулкана изверженье,разбушевавшаяся рекаили человечья орда,жадная до славы и рабов —видно с первого взглядаи мы уверены вполне,что, как только дворцы были возведены,их правители,пусть даже пресыщенные женской ласкойи умиротворенные лестью,сразу начинали изнывать от скуки.Но должна ли яма для зернаОзначать голодный год?А отсутстие монетза какой-то период предполагаетглобальную катастрофy?Может быть. Может быть.Фрески и статуидают намек на то,чему поклонялись наши Отцы,но кто объяснит,отчего oни краснелиили пожимали плечами?Поэты донесли до нас их мифы,но Те-то от кого их взяли?Вопрос неразрешимый.А норманны, услышав грохот грома,ужель серьезно верили они,что это Тора молот?Готов здесь я побиться об заклад,что люди мифом развлекались,словно сказкойи подоплека их наивной верыв том, чтобы найти предлогдля ритуальных действий.Tолько в обрядахможем мы отречься от чудачестви обрести утраченную цельность.Не то чтоб всем подобным ритуаламдолжны мы равно доверять,иные омерзительны и вряд лиодобрил бы Распятый,скажем, бойню,чтоб ублажить Его, затеянную нами.Эпилог.Из Археологии, по крайней мере,одну мораль извлечь нам предстоит.А именно, что всеУчебники безбожно лгут.То, что Историей они зовут,той, что негоже нам гордиться,была сотворена такой, какая есть,преступником, живущим в нас извечно.И лишь Добро — вне времени и тела.
Когда о многих нам скорбеть придется,Когда и горе стало достояньемЭпохи нынешней, отдав на поруганьеСознанья нашего и боли нашей слабость,О ком нам говорить? Ведь каждый день, как дань,Средь нас навечно отбирает лучших,Добро творивших, знавших всю тщетуТрудов своих и все ж вносящих лепту.Таким был этот врач. И в восемьдесят летЖелал о нашей жизни думать он, чей хаосУгрозами или же просто лестьюЗачатки будущего подчинить стремится.Но в сем отказано ему: уже не видел онПоследнюю, привычную картину —Проблемы, ставшие у гроба, как родняСмущенная, не приняв нашей смерти.Те самые стояли, в коих онБыл сведущ столь — неврозы, сновиденьяИ тени, ждущие войти в блестящий круг,Чтобы привлечь ученого вниманье,Разочарованно рассеялись тотчас,Когда он удалился от трудов,Чтоб в землю лондонскую лечь —Еврей великий, умерший в изгнаньи.Лишь Ненависть возликовaла, полагаяРасширить практику, да подлые ее клиенты,Кто исцелить себя надеются убийствомИ пеплом покрывaют сад цветущий.Они еще живут, но в мире измененномТем, кто без ложных сожалений обернулсяИ в прошлое взглянул, все помня, будто старецИ откровенен был, подобно детям.Он не был даже мудр, он просто предложил,Чтоб Прошлое читалось в НастоящемИ, как урок поэзии споткнетсяВ конце концов на строчке, где, однажды,Возникли обвинения и, вдруг,Ты понимаешь, кем оно судимоИ как прекрасна жизнь была тогда,Как и ничтожна. Лучше бы смиренно,Как с другом, с Будущим вступить в переговорыБез ложного набора сожалений,Без маски добродетели и безСмущения перед знакомым жестом.Не удивительно, что древние культурыВ открытом им прорыве в подсознаньеПадение князей предугадалиИ крах их прибыльных упадка сил симптомов.Что преуспей он — почему бы нет — общественная жизньИ вовсе станет невозможной; ГосударстваОбрушится огромный монолитИ мстители пред ним объединятся.Его стращали Богом, но, как Данте,Он шел своим путем среди заблудших душВ тот смрадный ров, где те, кто был униженОтверженных ведут существованье.Он объяснил нам Зло: что не деяньяДолжны быть наказуемы — безверье,Самоограничения капризыИ вожделение позорное тиранов.И если нечто от диктаторских замашекИ строгости отеческой сквозилоВ его лице и оборотах речи,То это был лишь способ защититсяТого, кто жил среди врагов так долго,Кто ошибался и порою был абсурден.Теперь уже он даже и не личность —Для нас теперь он целый мир воззрений,В котором жизни мы различные ведем:Подобен он погоде — чуть поможетИль воспрепятствует, но стало гордецуЧуть тяжелей гордится и тиранаПочти никто всерьез не принимает.В тени его спокойно мы растемИ он растет пока, уставший, в дажеИ самом дальнем, самом жалком графстве,Вновь не почувствует в скелете измененье.И обездоленный ребенок в государствеСвоем игрушечном, где изгнана свобода,Как в улье, где и мед — лишь ужас и тревога,В надежде уцелеть им будет успокоен.Они еще лежат в траве забвенья —Нами давно забытые предметы —Но, освещеные его отважным блеском,Вернулись к нам и стали вновь бесценны —Те игры, что для взрослых неуместны,Те звуки, что и слышать неприличноИ рожи те, что корчим мы украдкой.Но он желал для нас и более того,Чтоб две неравных наших половины,Разъединенные из лучших побуждений,Опять в Oдно навек объединилисьИ большей той из них — там, где гнездится разумОтдать права над меньшей, но лишь толькоДля диспутов бесплодных; передатьВсю красоту чувств материнских сыну.Но более всего он помнить завещал,Что ночь достойна всяческих восторговНе потому, что нам внушает трепетНо потому, что ждет от нас любви.Ибо ее прелестные созданьяНа нас печальные бросают взорыИ молят в Будущее взять с собой, тоскуя,Изгнаников, и это в нашей власти.Чтоб и они могли возликовать,Служа, как он, на благо просвещенья,И претерпев, как все, кто ему служит;Как он стерпел наш выкрик вслед: — "Иуда!"Смолк голос разума. Над дорогим усопшимСкорбит Страстей, им объясненных, братство,Печален Эрос — городов строитель,И плачет анархистка Афродита.
Да, Фортунат, жаркая ныне пора наступила:Вереск в предгорьях полег,Сжался в путешную, вовсе постяшную струйку;Раньше игривый поток;Копья ржавеют у легиона, с их капитана льет пот,Пусто в извилинах подШляпою школяра,Вздор прорицает Сивилла,Вмазав прилично с утра.И сам ты, с расстройством желудка, в кроватиПроводишь, несчастный, весь деньСчета неоплачены, эпос обещанныйТак и не начат — мигрень.Ты тоже страдалец, кто вечно твердит,Что разве потоп его удивит.Или же ветр с Утешителя крылСброд грязный вознесший,Темницы открыв.Ты говоришь, что всю ночь тебе снилась утра ярчайшая синь,Шиповник расцветший, когдаТрех мудрых Марий безмятежно приносятИз кости слоновой суда.Влекут их дельфин и морские конькиК ленивому устью реки.Ах, колокол — эхом громам канонадВ честь Них, посетившихГреховный сей град.Ведь так естественно надеяться и быть благочестивымИ верить, что в конце нас ожидает свет,Но прежде помни, Фортунат,Священных Книг завет —Плоду гнилому сорвану быть.Надежда смысла лишена,Если прервалась тишинаВ сей миг, а город спит,Когда восставшая волнаНад городом висит.На что же будешь ты похож, когда рванет гробниц базальтИ явит чародея гроб,И страж его — мегалоподВслед за тобой тип-топ?И что ответишь ты, когда рой нимф взлетит, крича,Из пересохшего ручья,И из развершихся небесТвой Пантократор прогремит: "Кто и зачем ты здесь"?Ибо, когда воскресших пустит в плясПод яблоней хорал,Там также будут, Фортунат,Те, кто не рисковал.Те, кто у копей солевых копаются в тени,Кому бессмысленные дниВ жару иль в дней концеПредстали в тошных мыслях их,В оливковом венце.