Стихотворения и поэмы

Сосюра Владимир Николаевич

41. «Смерти не будет творцам!..»

Вас. Эллану

Смерти не будет творцам! Сдвинем ряды — и вперед. Тот, кто сгорел до конца, вечно в поход нас ведет. В бури и в грозы, на бой! Через плечо патронташ. Голубоглазый такой, друг и товарищ ты наш! Юным с тобой по пути, мы — Революции гнев! Весело вместе идти. Не было смерти и нет! Слышно фанфары вдали. Золото солнца горит. Музыку в глуби земли эхо шагов — повторит. Взгляд твой и мысль — будто нож, в памяти — море огней… Ты перед нами встаешь в кожаной куртке своей. Песнею — сердце в полет, взоры — в скопление масс. Руки простер ты вперед, кличешь

с улыбкою нас. Бурное море — не штиль — туго колышет ряды. Светлое имя «Василь» вковано в наши труды. Смерти не ведать творцам! Сдвинем ряды — и вперед. Тот, кто сгорел до конца, вечно в поход нас ведет! <1927>

42. «Занавесила хмарь поднебесье…»

Занавесила хмарь поднебесье, дождик льется на крыши села… Как сложить бы такую мне песню, чтоб правдивой была? Ритмы скорбные мне надоели, ой вы, степи, леса! Как мне струны настроить, чтоб пели в них иные совсем голоса?.. Вербы сонные… нежности слово… Синий месяц на зеркале вод… Там гудки заливаются снова — отозвался завод. Не пойду я по стежке до тына и не гляну я в сторону ту, где под ветром склонилась калина, о былом затаивши мечту… Что-то шепчет… Довольно печали. Будут песни другие, не те. Золотинки в глазах заблистали — сердце отдал я нашей мечте. Ветер вьется и мечется в поле. Больше, песня моя, не рыдай. Украина, родная до боли, заревой революции край! <1927>

43. МАТЬ

Вражьей крови засохло пятно там, где рельсы сверкают тугие. Я ушел от них в город давно, чтоб Коммуны воспеть индустрию. Там, где красных вагонов змея, возле хаты, у низкого тына встанет смуглая мама моя — будет ждать возвращения сына. Вся покорность она и печаль… Над чугункою тучей вороны… А вагоны уносятся вдаль, но меня не везут те вагоны. На глаза наплывает туман… Мама, мама… не плачь, не надо! Твой Володька — Коммуны боян, край донецкий — ему отрада. Зацветут Украина и Русь после дней мировой победы, вот тогда и домой я вернусь — мел долбить на карьере приеду. Будет так, как хотела ты… Но сейчас не зови… впустую… Время красные мечет цветы в мою душу, как луч, золотую… Не до яблонь, озер и плетня… И девчат, что поют до рассвета! Мать другая теперь у меня, — Революция… целого света! <1927>

44. СОНЕТ

Люблю тебя, пора переходная, за сумрак твой, за твой слепящий свет, за шум толпы, за речи, где, играя, так властно «да!», так непокорно «нет!». Но и Грядущего страна родная влечет меня: ей верен я, поэт… О ней со звездами я рассуждаю, когда весь мир вечерним сном одет. Жизнь! Я тебе любовь несу, пылая; на муравье и на цветке — твой след… Когда умру, вольюсь ли, как желаю, в могучий океан я, твой поэт? О, даль моя! О, горизонт без края, в вечерний час беседа огневая!.. 1927

45. ПЕСНЯ («Комсомолец уезжает…»)

Комсомолец уезжает в Красной Армии служить. Сына мама провожает, не дает гармонь тужить. «Защищай же край родимый от непрошеных врагов». Конь железный пышет дымом до высоких облаков. Но от матери в сторонку устремленный взгляд летит. Там, в толпе, стоит девчонка и не смеет подойти. Вдруг… звонок и дыма клочья, зашаталось всё кругом… Промелькнули сини очи, утонули за окном. Конь летит и дым взвивает, вьется вдаль стальная нить. Комсомолец уезжает в Красной Армии служить. 1927

46. «Падают снежинки, тает нежный холод…»

Падают снежинки, тает нежный холод… Падают снежинки на мои следы. И уже сдается, что вокруг не город, а леса да рощи, рощи да пруды. Что это? Не сон ли? Это звон трамвая… Что это? Не сон ли? Загудел авто… Мет, промчался ветер, дерево качая, след в снегу глубокий… Что же это, что? Где

же явь, где сон мой? Почернели ветви, а меж ними — солнца на стволах печать… …Шум толпы, как будто в нашей роще ветер, звук шагов счастливый… Время ли скучать?.. В клуб иду… С портрета — добрый взгляд навстречу: «Что ты сделал?» — снова спрашивает он. Что учусь в партшколе, я ему отвечу, что его заветом путь мой озарен. Улыбнется Ленин. Стану я прилежно слушать, что в письме нам говорит ЦК. И как будто лоб мой гладит нежно-нежно теплая, родная Ленина рука. 1927

47. КОМСОМОЛЕЦ

Баллада

…Кончился бой… Желто-синие клочья снова над станцией треплют свой шелк… К пленным, столпившимся молча, сам куренной подошел… Смотрит — огнем прожигает до кости… Хлопцы стоят — побледнели, как мел… Пьяная смерть набивается в гости, в сумрачном блеске наган занемел… «Есть комсомольцы меж вами! Я знаю!.. Каждому пуля поставит печать…» …Стиснуты губы: тоска гробовая, но продолжают молчать… «Вот так ребята, стройны да красивы!.. Жалко расстреливать всех! Эй, оглянитесь… и солнце, и нивы…» Отповедь — смех. «Ну, так пощады не знать и родному! Вас не оплачет пылающий край!..» Вышел один… и сказал куренному; «Я — комсомолец… Стреляй!..» 1927

48. «Тебя любил, как ветер — небо…»

Тебя любил, как ветер — небо, от оскорблений весь в огне. Скажи, кому же на потребу ты нежной притворялась мне?.. Тебя любил, как розу ветер, печалью сладкой обуян… Но не могу прощеньем встретить твое притворство и обман. Ты не любила… Кончим сразу… Как больно мне, как больно вновь!.. Но всё же я тебе обязан хотя бы за игру в любовь. 1927

49. ГРОЗА

Я читал тебе стихи мои, не стерпев, я разрыдался бурно. Ты смотрела грустно и лазурно, как я руки заломил свои. Ты исчезла. Я рыдал так полно, позабыв о радости земной… Сквозь рыданья слышал я невольно, как и ты рыдала за стеной. <1928>

50. ДЕВУШКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

1

В час, когда заснет вечерний город и погаснут облака вдали, слышен листьев падающих шорох на ладонях стихнувшей земли. Шелест крыльев журавлиной стаи с высоты доносится ко мне, и клубятся думы мои, тая, словно ветви в синей тишине. И душа не тянется к родному, к дальнему, где детство протекло, — чудится, по полю голубому гостем лишь ходить мне на село… Слышны паровозов отголоски, рев моторов в небе надо мной… К девушке на дальнем перекрестке я пойду по гулкой мостовой. У дверей ЦК моя кохана в милицейской форме на посту. Сердце замирает — только гляну на ее земную красоту. Нежная, как роза молодая, тонким станом — тополю под стать. И за что она меня, такая, полюбила — век не разгадать! Вся она — как свет зари горячей, как дыханье утренних цветов. Я ж, сдается, буднично невзрачен — с картуза до сбитых каблуков… Сердце мое звезды торопили, воздух был пьянящим, как вино… Я пришел. Ее давно сменили. Из ЦК светило нам окно. «Ты пришел?» — Она тугою грудью крепко прижимается ко мне… …Синий жар… осеннее безлюдье… тихий смех журчит в голубизне… И опять, бессильный, не могу я рассказать про сына и семью… Губы в губы — жаром поцелуя волю отняла она мою. Долог поцелуй, а перерывы коротки, — и нежные слова, с губ ее слетая торопливо, шелестят, как в сумраке листва… Мы идем, и льется голос близкий, открывая мне за годом год,— как она училась гимназисткой, как ходила в Венгрию в поход. И слова в давным-давно знакомом расцвели тюльпанами в былом — как она любила военкома, как ее покинул военком. В лад с моими мыслями, тревожно хочется глазам ее спросить: «Ну, скажи, теперь нам невозможно друг от друга что-то утаить?» Я решил: «Последнее свиданье…» Ночь смолчала — полная цветов… О любовь, о радости молчанья, дрожь руки, понятная без слов!