Стихотворения и поэмы

Сосюра Владимир Николаевич

71. ПРОЩАНЬЕ

Крик — во взгляде твоем, боль — в изломе бровей стелют черную тень кипарисы… В немоте расставания волны слышней шелестят у скалистого мыса. Что об этом прощанье поведать еще, обо всем, что вдруг стало никчемным,— о слезах твоих жарких, о холоде щек и как лбом ты уткнулась в плечо мне… Не расскажет об этом никто, не споет, — передать это слов не хватает. Только ветер шумит, и песчинки метет, да листву на деревьях листает… Как же так? Я любил, я был полон тобой, и вдруг стала ты так далека мне… Море в скалах шумит, мерно плещет прибой, лижут волны прибрежные камни. В сердце нет ничего. Я душой опустел. Словно ты не бывала моею… И на фоне листвы, неподвижен и бел — профиль твой был похож на камею… 1934

72. МАЛЬЧИК

Это было, помнится, в Одессе, в дни белогвардейщины. Бежал по

мосту ребенок. Был он весел и свистел — «Интернационал». Ветерком акации качало, и синел задумчиво прибой… Вдруг в покое полдня прозвучало резкое, пронзительное: «Стой!» Грубый окрик, лязганье винтовки, торопливый топот детских ног… Злая пуля, пущенная ловко, угодила мальчику в висок… Подсекла и кинула на камень посреди горячей мостовой… Кровь забила черными струями из-под рук и головы его… ……………………………… И когда в вечерней позолоте заревами запылал квартал, посинел навек ребячий ротик, что свистел «Интернационал». 1934

73. ЛИ

Сердитый ветер свищет, от тучи — тень вдали… Сидит на пепелище печальный мальчик Ли. Японцы закололи отца, сожгли село. От пуль японских в поле немало жертв легло. Но далеко от станций, в горах родной земли, ведут борьбу повстанцы,— и к ним собрался Ли. За смерть отца отплату готовит Ли врагам, за всех, кто гнет проклятый не в силах сбросить сам. И Ли пошел полями, трава в росе была, и месяц белый пламя по тропам расстилал. Страх сторожил просторы, пальба со всех сторон… От злых японцев в горы, в яры скрывался он. От горя и печали тревожны были сны. Дорогу освещали лишь звезды с вышины. И далеко от станций, в горах родной земли, своих друзей-повстанцев нашел отважный Ли. И те, что флаг багряный подняли над землей, героя-мальчугана принять решили в строй. И мальчик с песней звонкой идет вперед, как все. Ружье в руках ребенка, звезда на картузе. Как звезды, блещут очи, он смело в бой идет. В своей семье рабочей малыш бойцом растет. Пускай отныне знает коварный, злобный враг: над миром расцветает труда багряный стяг. Пусть помнит вражья стая: по всем краям земли в сраженьях вырастают мильоны грозных Ли. 1934

74. «Я звонкою иду тропою…»

Я звонкою иду тропою, и дышится свободно мне, и Марс горит передо мною в недостижимой вышине. Над далью ясно-голубою веков безмолвная печать. И словно крылья за спиною шумят, и всюду их слыхать. Хочу я песнею простою прославить радости приход. Пускай всей силой молодою она в грядущих днях цветет. Дышу я воздухом медвяным, играет в синеве звезда. Так кто ж сказал, что я не стану с тобою, песня, жить всегда? <1935>

75. МОЛОДОСТЬ

Грохочет ночь. Республика труда обновы нам дарит, не уставая. Грохочет ночь. И, как цветок, сюда, в окно влетает песня молодая. И месяц сонно льет сиянья ртуть, на листья лег волшебный иней света. И так мне юность хочется вернуть, чтоб молодеть с эпохой юной этой. Чтоб быть таким, как в дальние года, когда мы шли на штурм кошмарной ночи — ладьею золотою навсегда пришла заря свободы в мир рабочий. Чтоб быть таким, как отчая страна, не спящая в ночи, в огнях и звоне, чтоб и мое не знало сердце сна, слагая стих про век неугомонный, про эту ночь, в гуденье поездов летящую под небом черной птицей на звездный свет неведомых краев, — ее крыло снежинками искрится. Она летит к лесам фабричных труб, к громадам из бетона и металла, она еще летит, летит, но вдруг крыло зари на черную упало. Бой в небесах. Зарею мрак убит, и падают всё гуще снега клочья… Вдали зари победный клич звучит и слышен даже хрип сраженной ночи… Огня и мрака вечная игра. Как будто в небо взмыли бомбовозы, — горнист зари трубит сигнал, а мрак кровавые роняет туберозы. Восходит день, родившийся в боях, вся даль сияньем солнечным одета. Мое окно пылает в море света. С хорошим утром, молодость моя! 1935

76. «Сегодня я такой счастливый…»

Сегодня я такой счастливый, как в детстве, выбежав на шлях, где солнце наливает сливы горячим золотом в садах. Сегодня я такой певучий, мне так легко с моей судьбой! Крыло

зари румянит тучи в дали вечерней, голубой. Такой иду сегодня гордый, вокруг такая тишина, а надо мною звезды, звезды, и там, над звездами — она! Сегодня я такой веселый, что дружен с молодостью вновь… И провода бегут по селам, и в проводах — моя любовь! 1935

77. В СТОЛИЦЕ

Я шагаю в уличном прибое, на асфальте — марево огней. И повис бесцельно надо мною месяц, словно песня прошлых дней. Ветер меж каштанами струится, смех, цветы и возгласы кругом. Украинская шумит столица над прошитым звездами Днепром. Стелется и ночь, и мыслей пряжа, звездное над ними полотно. Я припомнил в уличном мираже шум, который отшумел давно. Да, кварталы были не такие над лицом встревоженной реки. Гнали белых, отбивали Киев Щорсовы победные полки. В гуле боя шел он твердо к цели и глядел уверенно кругом, и глаза победой пламенели под широким, темным козырьком. Степи и курганы промелькнули, догорающий костер лесной, там, где от удара вражьей пули командир склонился головой. Бились мы, чтоб никакая сила нас не задержала ни на миг, чтоб шумела жизнь, мой Киев милый, на зеленых улицах твоих. 1935

78. В САДУ («Солнце скрылось в зареве заката…»

Солнце скрылось в зареве заката, за горой — трубы далекий зов. Я такой же лирик, как когда-то, в золотом сиянье вечеров. Веток непрерывное качанье, желтый лист к ногам моим летит… Снова песней и воспоминаньем осень плодоносная звучит. Я иду знакомою тропою. Вот уже огни в домах зажгли. За ажурной вышкой надо мною шум мотора слышится вдали. И под звездный свет неудержимо рвется песня из груди моей. Пусть шумит, цветет мой край родимый для своих сынов и дочерей. Радостно мы в грозах вырастали, чтоб от горя не было следа. Пусть встают антенны над мостами, по мостам грохочут поезда. Пусть не гаснет в поле, за горою свет огней далеких в синеве. Пусть вожатый теплою рукою прикоснется к детской голове. Сад пройдя, тревожась песней новой, я иду исполненный любви. Высоко над нашим домом «Слово» пролетают летчики мои. 1935, 1958

79. НАД ТЕТРАДЬЮ

Стихи минувших лет опять передо мной,— они открыли мне мою судьбу когда-то в краю, где террикон за садом синеватым и вешних зорь цветы над зыбкою рекой. Прощальные цвели на нивах васильки, мне издали они головками кивали,— я из деревни шел, и розовели дали, я в город уходил от верб и от реки. Лежала сплошь роса, синело всё кругом, и тихая заря травинки золотила. Остались позади — и дом, и взор твой милый, сиявший часто мне за голубым окном. Немало лет прошло. В деревне я опять, где некогда писал цветущею весною. Опять в моих руках забытая тетрадь, та старая тетрадь, исписанная мною. Но молодость свою не называю сном, хотя на лбу моем не первые морщины,— я вижу за окном веселые равнины, я слышу — жизнь поет гудками за окном. Румяный от зари, шумит мой тополь вволю, шумит, волнуясь вновь, как некогда, давно, и песня катится в раскрытое окно — то тракторы спешат к домам колхозным с поля. Уже лежит земля в спокойствии ночном, мир звездами прикрыт, как легкой пеленою, растаяла заря, синеет всё кругом, и комсомольцы в ночь идут, идут гурьбою. Вдали огней игра, чист и прозрачен воздух, свет электрический наполнил весь простор июльской теплой мглы, — как будто дивный хор, со звездами небес слились земные звезды! Душа моя поет и песнею своей наш воспевает век и нашу жизнь живую, и, вспоминая гул моих прошедших дней, страницы желтые я в тишине целую. 1935, 1958

80. ОГНИ

Там, далеко, огней хороводы загорелись в небесном краю. Сходит вечер со звездного свода в тишину голубую мою. Он вошел, и опять я во власти той легенды, что в сердце цвела, и в лицо мне повеяли счастьем за спиною его два крыла. Усмехнулся и обнял за плечи, как на склоне далекого дня… Унеси меня на небо, вечер, выше звезд унеси ты меня! Унеси меня, вечер, как брата, ты на Млечный задумчивый Путь, чтобы губы с улыбкой крылатой я не помнил, не жаждал вернуть… Может, там я забуду те очи, что так сладостно в сердце таю… Я молю, ну а вечер не хочет, лишь глядит прямо в душу мою. Утопаю я в нем… тьма ночная так легка и прозрачна вокруг. Я на вечер смотрю и не знаю — мне не сердца ли слышится стук? Вечер гладит мне кудри густые, и душа расцветает моя… «Я не вечер», — сказал он. «Мария!» — закричал — и опомнился я. 15 декабря 1935