Стихотворения

Толстой Алексей Константинович

КАНУТ[*]

1 Две вести ко князю Кануту пришли: Одну, при богатом помине, Шлет сват его Магнус; из русской земли Другая пришла от княгини. 2 С певцом своим Магнус словесную весть Без грамоты шлет харатейной: Он просит Канута, в услугу и в честь, Приехать на съезд на семейный; 3 Княгиня ж ко грамоте тайной печать Под многим привесила страхом, И вслух ее строки Канут прочитать Велит двум досужим монахам. 4 Читают монахи: “Супруг мой и князь! Привиделось мне сновиденье: Поехал в Роскильду, в багрец нарядясь, На Магнуса ты приглашенье; 5 Багрец твой стал кровью в его терему — Супруг мой, молю тебя слезно, Не верь его дружбе, не езди к нему, Любимый, желанный, болезный!” 6 Монахи с испугу речей не найдут: “Святые угодники с нами!” Взглянул на их бледные лица Канут, Пожал, усмехаясь, плечами: 7 “Я Магнуса знаю, правдив он и прям, Дружил с ним по нынешний день я — Ужель ему веры теперь я не дам Княгинина ради виденья!” 8 И берегом в путь выезжает морским Канут, без щита и без брони, Три отрока едут поодаль за ним, Их весело топают кони. 9 Певец, что посылан его пригласить, С ним едет по берегу рядом; Тяжелую тайну клялся он хранить, С опущенным едет он взглядом. 10 Дыханием теплым у моря весна Чуть гривы коней их шевелит, На мокрый песок набегает волна И пену им под ноги стелет. 11 Но вот догоняет их отрок один, С Канутом, сняв шлык, поравнялся: “Уж нам не вернуться ли, князь-господин? Твой конь на ходу расковался!” 12 “Пускай расковался!— смеется Канут,— Мягка нам сегодня дорога, В Роскильде коня кузнецы подкуют, У свата, я чаю, их много!” 13 К болоту тропа, загибаясь, ведет, Над ним, куда око ни глянет, Вечерний туман свои нити прядет И сизые полосы тянет. 14 От отроков вновь отделился один, Равняет коня с господином: “За этим туманищем, князь-господин, Не видно твоей головы нам!” 15 “Пускай вам не видно моей головы — Я, благо, живу без изъяна! Опять меня целым увидите вы, Как выедем мы из тумана!” 16 Въезжают они во трепещущий бор, Весь полный весеннего крика; Гремит соловьиный в шиповнике хор, Звездится в траве земляника; 17 Черемухи ветви душистые гнут, Все дикие яблони в цвете; Их запах вдыхаючи, мыслит Канут: “Жить любо на божием свете!” 18 Украдкой певец на него посмотрел, И жалость его охватила: Так весел Канут, так доверчив и смел, Кипит в нем так молодо сила; 19 Ужели сегодня во гроб ему лечь, Погибнуть в подводе жестоком? И

хочется князя ему остеречь, Спасти околичным намеком. 20 Былину старинную он затянул; В зеленом, пустынном просторе С припевом дубравный сливается гул: “Ой море, ой синее море! 21 К царевичу славному теща и тесть Коварной исполнены злости; Изменой хотят они зятя известь. Зовут его ласково в гости. 22 Но морю, что, мир обтекая, шумит, Известно о их заговоре; Не езди, царевич, оно говорит — Ой море, ой синее море! 23 На верную смерть ты пускаешься в путь, Твой тесть погубить тебя хочет, Тот меч, что он завтра вонзит тебе в грудь, Сегодня уж он его точит! 24 Страшению моря царевич не внял, Не внял на великое горе, Спускает ладью он на пенистый вал — Ой море, ой синее море! 25 Плывет он на верную гибель свою, Беды над собою не чает, И скорбно его расписную ладью И нехотя море качает...” 26 Певец в ожидании песню прервал, Украдкой глядит на Канута; Беспечно тот едет себе вперевал, Рвет ветки с черемухи гнутой; 27 Значение песни ему невдомек, Он весел, как был и с почину, И, видя, как он от догадки далек, Певец продолжает былину: 28 “В ладье не вернулся царевич домой, Наследную вотчину вскоре Сватья разделили его меж собой — Ой море, ой синее море! 29 У берега холм погребальный стоит, Никем не почтeн, не сторожен, В холме том убитый царевич лежит, В ладью расписную положен; 30 Лежит с погруженным он в сердце мечом, Не в бармах, не в царском уборе, И тризну свершает лишь море по нем — Ой море, ой синее море!” 31 Вновь очи певец на Канута поднял: Тот свежими клена листами Гремучую сбрую коня разубрал, Утыкал очeлок цветами; 32 Глядит он на мошек толкущийся рой В лучах золотого захода И мыслит, воздушной их тешась игрой: “Нам ясная завтра погода!” 33 Былины значенье ему невдогад, Он едет с весельем во взоре И сам напевает товарищу в лад: “Ой море, ой синее море!” 34 Его не спасти! Ему смерть суждена! Влечет его темная сила! Дыханьем своим молодая весна, Знать, разум его опьянила! 35 Певец замолчал. Что свершится, о том Ясней намекнуть он не смеет, Поют соловьи, заливаясь, кругом, Шиповник пахучий алеет; 36 Не чует погибели близкой Канут, Он едет к беде неминучей, Кругом соловьи, заливаясь, поют, Шиповник алеет пахучий... Декабрь [?] 1872

СЛЕПОЙ[*]

1 Князь выехал рано средь гридней своих В сыр-бор полеванья изведать; Гонял он и вепрей, и туров гнедых, Но время доспело, звон” рога утих, Пора отдыхать и обедать. 2 В логу они свежем под дубом сидят И брашна примаются рушать; И князь говорит: “Мне отрадно звучат Ковши и братины, но песню бы рад Я в зелени этой послушать!” 3 И отрок озвался: “За речкою там Убогий мне песенник ведом; Он слеп, но горазд ударять по струнам”; И князь говорит: “Отыщи его нам, Пусть тешит он нас за обедом!” 4 Ловцы отдохнули, братины допив, Сидеть им без дела не любо, Поехали дале, про песню забыв,— Гусляр между тем на княжой на призыв Бредет ко знакомому дубу. 5 Он щупает посохом корни дерев, Плетется один чрез дубраву, Но в сердце звучит вдохновенный напев, И дум благодатных уж зреет посев, Слагается песня на славу. 6 Пришел он на место: лишь дятел стучит, Лишь в листьях стрекочет сорока — Но в сторону ту, где, не видя, он мнит, Что с гриднями князь в ожиданье сидит, Старик поклонился глубоко: 7 “Хвала тебе, княже, за ласку твою, Бояре и гридни, хвала вам! Начать песнопенье готов я стою — О чем же я, старый и бедный, спою Пред сонмищем сим величавым? 8 Что в вещем сказалося сердце моем, То выразить речью возьмусь ли?” Пождал — и, не слыша ни слова кругом, Садится на кочку, поросшую мхом, Персты возлагает на гусли. 9 И струн переливы в лесу потекли, И песня в глуши зазвучала... Все мира явленья вблизи и вдали: И синее море, и роскошь земли, И цветных камений начала, 10 Что в недрах подземия блеск свой таят, И чудища в море глубоком, И в темном бору заколдованный клад, И витязей бой, и сверкание лат — Всe видит духовным он оком. 11 И подвиги славит минувших он дней, И всe, что достойно, венчает: И доблесть народов, и правду князей — И милость могучих он в песне своей На малых людей призывает. 12 Привет полоненному шлет он рабу, Укор градоимцам суровым, Насилье ж над слабым, с гордыней на лбу, К позорному он пригвождает столбу Грозящим пророческим словом. 13 Обильно растет его мысли зерно, Как в поле ячмень золотистый; Проснулось, что в сердце дремало давно — Что было от лет и от скорбей темно, Воскресло прекрасно и чисто. 14 И лик озарен его тем же огнем, Как в годы борьбы и надежды, Явилася власть на челе поднятом, И кажутся царской хламидой на нем Лохмотья раздранной одежды. 15 Не пелось ему еще так никогда, В таком расцветанье богатом Еще не сплеталася дум череда — Но вот уж вечерняя в небе звезда Зажглася над алым закатом. 16 К исходу торжественный клонится лад, И к небу незрящие взоры Возвел он, и, духом могучим объят, Он песнь завершил — под перстами звучат Последние струн переборы. 17 Но мертвою он тишиной окружен, Безмолвье пустынного лога Порой прерывает лишь горлицы стон, Да слышны сквозь гуслей смолкающий звон Призывы далекого рога. 18 На диво ему, что собранье молчит, Поник головою он думной — И вот закачалися ветви ракит, И тихо дубрава ему говорит: “Ты гой еси, дед неразумный! 19 Сидишь одинок ты, обманутый дед, На месте ты пел опустелом! Допиты братины, окончен обед, Под дубом души человеческой нет, Разъехались гости за делом! 20 Они средь моей, средь зеленой красы Порскают, свой лов продолжая; Ты слышишь, как, в след утыкая носы, По зверю вдали заливаются псы, Как трубит охота княжая! 21 Ко сбору ты, старый, прийти опоздал, Ждать некогда было боярам, Ты песней награды себе не стяжал, Ничьих за нее не услышишь похвал, Трудился, убогий, ты даром!” 22 “Ты гой еси, гой ты, дубравушка-мать, Сдается, ты правду сказала! Я пел одинок, но тужить и роптать Мне, старому, было б грешно и нестать — Наград мое сердце не ждало! 23 Воистину, если б очей моих ночь Безлюдья от них и не скрыла, Я песни б не мог и тогда перемочь, Не мог от себя отогнать бы я прочь, Что душу мою охватило! 24 Пусть по следу псы, заливаясь, бегут, Пусть ловлею князь удоволен! Убогому петь не тяжелый был труд, А песня ему не в хвалу и не в суд, Зане он над нею не волен! 25 Она, как река в половодье, сильна, Как росная ночь, благотворна, Тепла, как душистая в мае весна, Как солнце приветна, как буря грозна, Как лютая смерть необорна! 26 Охваченный ею не может молчать, Он раб ему чуждого духа, Вожглась ему в грудь вдохновенья печать, Неволей иль волей он должен вещать, Что слышит подвластное ухо! 27 Не ведает горный источник, когда Потоком он в степи стремится, И бьет и кипит его, пенясь, вода, Придут ли к нему пастухи и стада Струями его освежиться! 28 Я мнил: эти гусли для князя звучат, Но песня, по мере как пелась, Невидимо свой расширяла охват, И вольный лился без различия лад Для всех, кому слушать хотелось! 29 И кто меня слушал, привет мой тому! Земле-государыне слава! Ручью, что ко слову журчал моему! Вам, звездам, мерцавшим сквозь синюю тьму! Тебе, мать сырая дубрава! 30 И тем, кто не слушал, мой также привет! Дай бог полевать им не даром! Дай князю без горя прожить много лет, Простому народу без нужды и бед, Без скорби великим боярам!” Январь 1873

САТИРИЧЕСКИЕ И ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

БЛАГОРАЗУМИЕ[*]

Поразмыслив аккуратно, Я избрал себе дорожку И иду по ней без шума, Понемножку, понемножку! Впрочем, я ведь не бесстрастен, Я не холоден душою, И во мне ведь закипает Ретивое, ретивое! Если кто меня обидит, Не спущу я, как же можно! Из себя как раз я выйду, Осторожно, осторожно! Без ума могу любить я, Но любить, конечно, с толком, Я готов и правду резать, Тихомолком, тихомолком! Если б брат мой захлебнулся, Я б не стал махать руками, Тотчас кинулся бы в воду, С пузырями, с пузырями! Рад за родину сразиться! Пусть услышу лишь картечь я, Грудью лягу в чистом поле, Без увечья, без увечья! Послужу я и в синклите, Так чтоб ведали потомки; Но уж если пасть придется — Так соломки, так соломки! Кто мне друг, тот друг мне вечно, Все родные сердцу близки, Всем союзникам служу я, По-австрийски, по-австрийски! Конец 1853 или начало 1854

[А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ][*]

Вхожу в твой кабинет, Ищу тебя, бездельник, Тебя же нет как нет, Знать, нынче понедельник. Пожалуй приезжай Ко мне сегодня с братом: Со мной откушать чай И утку с кресс-салатом. Венгерское вино Вас ждет (в бутылке ль, в штофе ль — Не знаю), но давно Заказан уж картофель. Я в городе один, А мать живет на даче, Из-за таких причин Жду ужину удачи. Армянский славный край Лежит за Араратом, Пожалуй приезжай Ко мне сегодня с братом! 1854

“Исполнен вечным идеалом...”

Исполнен вечным идеалом, Я не служить рожден, а петь! Не дай мне, Феб, быть генералом, Не дай безвинно поглупеть! О Феб всесильный! на параде Услышь мой голос свысока: Не дай постичь мне, бога ради, Святой поэзии носка! 5 октября 1856

ВEСEННИЕ ЧУВСТВА

НЕОБУЗДАННОГО ДРЕВНЕГО

Дождусь ли той истории, Когда придет весна И молодой цикории Засветит желтизна! Уже любовной жаждою Вся грудь моя горит, И вспрыгнуть щепка каждая На щепку норовит. Земля цветами новыми Покрылася опять, Пошли быки с коровами В зеленый луг гулять, И, силой обаятельной За стадом их влеком, Готов я бессознательно Сам сделаться быком! Февраль 1859

[К. К. ПАВЛОВОЙ][*]

Прошу простить великодушно, Что я, как старый генерал, В борьбе суровой с жизнью душной, Моим посланьем опоздал! (Сравненье здесь с главою рати, Без предыдущего звена, Хоть Вам покажется некстати, Но рифма мне была нужна.) Итак, без дальних отступлений, Желаю Вам на Новый год Поболе новых вдохновений, Помене тягостных забот. Для Вас дай бог, чтоб в этом годе Взошла счастливая заря! Р. S. Со мной о Вашем переводе Из драмы “Фауст” говоря, Упомянули Вы недавно (Серебролукий Вас прости!), Что всe бы шло довольно плавно, Но трудно стих перевести, Где Фауст, в яром озлобленье, Кляня всe то, что deus vult[2], Вдруг говорит для заключенья: “Und fluch vor Allem der Geduld!” Вращаясь в Фебовом синклите, Быть может, стал я слишком лих, Но как Вам кажется, скажите, Нельзя ли тот строптивый стих (Храня при том с почтеньем эха Оригинала глубину) Перевести не без успеха: “Терпенье глупое кляну”? Начало 1860-х годов (?)

БУНТ В ВАТИКАНЕ[*]

Взбунтовалися кастраты, Входят в папины палаты: “Отчего мы не женаты? Чем мы виноваты?” Говорит им папа строго: “Это что за синагога? Не боитеся вы бога? Прочь! Долой с порога!” Те к нему: “Тебе-то ладно, Ты живешь себе прохладно, А вот нам так безотрадно, Очень уж досадно! Ты живешь себе по воле, Чай, натер себе мозоли, А скажи-ка: таково ли В нашей горькой доле?” Говорит им папа: “Дети, Было прежде вам глядети, Потеряв же вещи эти, Надобно терпети! Жалко вашей мне утраты; Я, пожалуй, в виде платы, Прикажу из лучшей ваты Вставить вам заплаты!” Те к нему: “На что нам вата? Это годно для халата! Не мягка, а жестковата Вещь, что нам нужна-то!” Папа к ним: “В раю дам местo, Будет каждому невеста, В месяц по два пуда теста. Посудите: вес-то!” Те к нему: “Да что нам в тесте, Будь его пудов хоть двести, С ним не вылепишь невесте Tо, чем жить с ней вместе!” “Эх, нелегкая пристала!— Молвил папа с пьедестала,— Уж коль с воза что упало, Так пиши: пропало! Эта вещь,— прибавил папа,— Пропади хоть у Приапа, Нет на это эскулапа, Эта вещь — не шляпа! Да и что вы в самом деле? Жили б вы в моей капелле, Под начальством Антонелли, Да кантаты пели!” “Нет,— ответствуют кастраты,— Пий ты этакий девятый, Мы уж стали сиповаты, Поючи кантаты! А не хочешь ли для дива Сам пропеть нам “Casta diva”? Да не грубо, а пискливо, Тонко особливо!” Испугался папа: “Дети, Для чего ж мне тонко пети? Да и как мне разумети Предложенья эти?” Те к нему: “Проста наука, В этом мы тебе порука, Чикнул раз, и вся тут штука — Вот и бритва! Ну-ка!” Папа ж думает: “Оно-де Было б даже не по моде Щеголять мне в среднем роде!” Шлет за Де-Мероде. Де-Мероде

ж той порою, С королем готовясь к бою, Занимался под горою Папской пехтурою: Все в подрясниках шелковых, Ранцы их из шкурок новых, Шишек полные еловых, Сам в чулках лиловых. Подбегает Венерати: “Вам,— кричит,— уж не до рати! Там хотят, совсем некстати, Папу холощати!” Искушенный в ратном строе, Де-Мерод согнулся втрое, Видит, дело-то плохое, Молвит: “Что такое?” Повторяет Венерати: “Вам теперь уж не до рати, Там хотят, совсем некстати, Папу холощати!” Вновь услышав эту фразу, Де-Мероде понял сразу, Говорит: “Оно-де с глазу; Слушаться приказу!” Затрубили тотчас трубы, В войске вспыхнул жар сугубый, Так и смотрят все, кому бы Дать прикладом в зубы? Де-Мероде, в треуголке, В рясе только что с иголки, Всех везет их в одноколке К папиной светелке. Лишь вошли в нее солдаты, Испугалися кастраты, Говорят: “Мы виноваты! Будем петь без платы!” Добрый папа на свободе Вновь печется о народе, А кастратам Де-Мероде Молвит в этом роде: “Погодите вы, злодеи! Всех повешу за ... я!” Папа ж рек, слегка краснея: “Надо быть умнее!”[3] И конец настал всем спорам; Прежний при дворе декорум, И пищат кастраты хором Вплоть ad finem seculorum!..[4] Февраль-март 1864

[Б. М. МАРКЕВИЧУ][*]

Ты, что, в красе своей румяной, Предмет восторженной молвы, Всегда изящный, вечно рьяный, Цветешь на берегах Невы, Когда к тебе недавно, сдуру, Я обратил наивный зов Держать из дружбы корректуру Моих неизданных стихов, Едва их удостоив взгляда, Должно быть полусонный, ты С небрежной ленью Алкивьяда Переворачивал листы. Сменив Буткова на Каткова, Отверг ты всякий ложный стыд. Тебе смысл здравый не окова, Тебя нелепость не страшит. И я, тобою искаженный, С изнеможением в кости, Спешу, смиренный и согбенный, Тебе спасибо принести; Для каждого стиха errata[5] С утра до вечера пишу, С супружней кротостью Сократа Твою ксантиппость я сношу. Ругню, вранье, толчки, побои Приняв, безропотно стою, Смиренно под твои помои Склоняю голову мою, И в благодарности не шаток, И твердо веря в связь сердец, Плету тебе из опечаток Неувядаемый венец. Они, роскошные, как злаки, Пестрят читающего путь — Подобно им, отличья знаки Твою да испещряют грудь, И да цветут твои потомки, На удивление стране, Так многочисленны, так громки, Так полновесны, как оне! 1 мая 1867

[ГРАФУ Д. А. ТОЛСТОМУ][*]

Бисмарк, сидючи в Берлине, Пишет Австрии устав, Бонапарт, в своей рутине, Непреклонный кажет нрав; Говорят, что будто ныне Кто настойчив, тот и прав; И по этой-то причине, Перед вами ниц упав, Вновь молю вас: о Щербине Не забудьте, милый граф! 1867

[Ф. К. МЕЙЕНДОРФУ][*]

Барон, тебе, делившему Дни римские с певцом, Тебе, переломившему Копье с святым отцом, Тебе, в palazzo Geoli[6] Привыкшему витать, Не слишком будет смело ли Поднесть сию тетрадь? Но в скуки час томительный, Признайся (хи, хи, хи!), Ты сам, превосходительный, Пописывал стихи? Итак, мое послание И дружеский поклон До нашего свидания Я шлю тебе, барон. 1867

ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО ОТ ГОСТОМЫСЛА ДО ТИМАШЕВА[*]

Вся земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет. Нестор, летопись, cтр. 8

1 Послушайте, ребята, Что вам расскажет дед. Земля наша богата, Порядка в ней лишь нет. 2 A эту правду, детки, За тысячу уж лет Смекнули наши предки: Порядка-де, вишь, нет. 3 И стали все под стягом, И молвят: “Как нам быть? Давай пошлем к варягам: Пускай придут княжить. 4 Ведь немцы тороваты, Им ведом мрак и свет, Земля ж у нас богата, Порядка в ней лишь нет”. 5 Посланцы скорым шагом Отправились туда И говорят варягам: “Придите, господа! 6 Мы вам отсыплем злата, Что киевских конфет; Земля у нас богата, Порядка в ней лишь нет”. 7 Варягам стало жутко, Но думают: “Что ж тут? Попытка ведь не шутка — Пойдем, коли зовут!” 8 И вот пришли три брата, Варяги средних лет, Глядят — земля богата, Порядка ж вовсе нет. 9 “Hу,— думают,— команда! Здесь ногу сломит черт, Es ist ja eine Schande, Wir m"ussen wieder fort”[7]. 10 Но братец старший Рюрик “Постой,— сказал другим,— Fortgeh’n w"ar’ ungeb"uhrlich, Vielleicht ist’s nicht so schlimm[8]. 11 Хоть вшивая команда, Почти одна лишь шваль; Wir bringen’s schon zustande, Versuchen wir einmal”[9]. 12 И стал княжить он сильно, Княжил семнадцать лет, Земля была обильна, Порядка ж нет как нет! 13 За ним княжил князь Игорь, А правил им Олег, Das war ein grosser Krieger[10] И умный человек. 14 Потом княжила Ольга, А после Святослав; So ging die Reihenfolge[11] Языческих держав. 15 Когда ж вступил Владимир На свой отцовский трон, Da endigte f"ur immer Die alte Religion[12]. 16 Он вдруг сказал народу: “Ведь наши боги дрянь, Пойдем креститься в воду!” И сделал нам Иордань. 17 “Перун уж очень гадок! Когда его спихнем, Увидите, порядок Какой мы заведем!” 18 Послал он за попами В Афины и Царьград. Попы пришли толпами, Крестятся и кадят, 19 Поют себе умильно И полнят свой кисет; Земля, как есть, обильна, Порядка только нет. 20 Умре Владимир с горя, Порядка не создав. За ним княжить стал вскоре Великий Ярослав. 21 Оно, пожалуй, с этим Порядок бы и был; Но из любви он к детям Всю землю разделил. 22 Плоха была услуга, А дети, видя то, Давай тузить друг друга: Кто как и чем во что! 23 Узнали то татары: “Ну,— думают,— не трусь!” Надели шаровары, Приехали на Русь. 24 “От вашего, мол, спора Земля пошла вверх дном, Постойте ж, мы вам скоро Порядок заведемv. 25 Кричат: “Давайте дани!” (Хоть вон святых неси.) Тут много всякой дряни Настало на Руси. 26 Что день, то брат на брата В орду несет извет; Земля, кажись, богата — Порядка ж вовсе нет. 27 Иван явился Третий; Он говорит: “Шалишь! Уж мы теперь не дети!” Послал татарам шиш. 28 И вот земля свободна От всяких зол и бед И очень хлебородна, А все ж порядка нет. 29 Настал Иван Четвертый, Он Третьему был внук; Калач на царстве тертый И многих жен супруг. 30 Иван Васильич Грозный Ему был имярек За то, что был серьезный, Солидный человек. 31 Приемами не сладок, Но разумом не хром; Такой завел порядок, Хоть покати шаром! 32 Жить можно бы беспечно При этаком царе; Но ах! ничто не вечно — И царь Иван умре! 33 За ним царить стал Федор, Отцу живой контраст; Был разумом не бодор, Трезвонить лишь горазд. 34 Борис же, царский шурин, Не в шутку был умен, Брюнет, лицом недурен, И сел на царский трон. 35 При нем пошло всe гладко, Не стало прежних зол, Чуть-чуть было порядка В земле он не завел. 36 К несчастью, самозванец, Откуда ни возьмись, Такой задал нам танец, Что умер царь Борис. 37 И, на Бориса место Взобравшись, сей нахал От радости с невестой Ногами заболтал. 38 Хоть был он парень бравый И даже не дурак, Но под его державой Стал бунтовать поляк. 39 А то нам не по сердцу; И вот однажды в ночь Мы задали им перцу И всех прогнали прочь. 40 Взошел на трон Василий, Но вскоре всей землей Его мы попросили, Чтоб он сошел долой. 41 Вернулися поляки, Казаков привели; Пошел сумбур и драки: Поляки и казаки, 42 Казаки и поляки Нас паки бьют и паки; Мы ж без царя как раки Горюем на мели. 43 Прямые были страсти — Порядка ж ни на грош. Известно, что без власти Далeко не уйдешь. 44 Чтоб трон поправить царский И вновь царя избрать, Тут Минин и Пожарский Скорей собрали рать. 45 И выгнала их сила Поляков снова вон, Земля же Михаила Взвела на русский трон. 46 Свершилося то летом; Но был ли уговор — История об этом Молчит до этих пор. 47 Варшава нам и Вильна Прислали свой привет; Земля была обильна — Порядка ж нет как нет. 48 Сев Алексей на царство, Тогда роди Петра. Пришла для государства Тут новая пора. 49 Царь Петр любил порядок, Почти как царь Иван, И так же был не сладок, Порой бывал и пьян. 50 Он молвил: “Мне вас жалко, Вы сгинете вконец; Но у меня есть палка, И я вам всем отец!.. 51 Не далее как к святкам Я вам порядок дам!” И тотчас за порядком Уехал в Амстердам. 52 Вернувшися оттуда, Он гладко нас обрил, А к святкам, так что чудо, В голландцев нарядил. 53 Hо это, впрочем, в шутку, Петра я не виню: Больному дать желудку Полезно ревеню. 54 Хотя силeн уж очень Был, может быть, прием; А все ж довольно прочен Порядок стал при нем. 55 Но сон объял могильный Петра во цвете лет, Глядишь, земля обильна, Порядка ж снова нет. 56 Тут кротко или строго Царило много лиц, Царей не слишком много, А более цариц. 57 Бирон царил при Анне; Он сущий был жандарм, Сидели мы как в ванне При нем, dass Gott erbarm![13] 58 Веселая царица Была Елисавeт: Поет и веселится, Порядка только нет. 59 Какая ж тут причина И где же корень зла, Сама Екатерина Постигнуть не могла. 60 “Madame, при вас на диво Порядок расцветет,— Писали ей учтиво Вольтер и Дидерот,— 61 Лишь надобно народу, Которому вы мать, Скорее дать свободу, Скорей свободу дать”. 62 “Messieurs,— им возразила Она,— vous me comblez”[14],— И тотчас прикрепила Украинцев к земле. 63 За ней царить стал Павел, Мальтийский кавалер, Но не совсем он правил На рыцарский манер. 64 Царь Александер Первый Настал ему взамен, В нем слабы были нервы, Но был он джентльмен. 65 Когда на нас в азарте Стотысячную рать Надвинул Бонапарте, Он начал отступать. 66 Казалося, ну, ниже Нельзя сидеть в дыре, Ан глядь: уж мы в Париже, С Louis le Desir'e. 67 В то время очень сильно Расцвел России цвет, Земля была обильна, Порядка ж нет как нет. 68 Последнее сказанье Я б написал мое, Но чаю наказанье, Боюсь monsieur Veillot. 69 Ходить бывает склизко По камешкам иным, Итак, о том, что близко, Мы лучше умолчим. 70 Оставим лучше троны, К министрам перейдем. Но что я слышу? стоны, И крики, и содом! 71 Что вижу я! Лишь в сказках Мы зрим такой наряд; На маленьких салазках Министры все катят. 72 С горы со криком громким In corpore[15], сполна, Скользя, свои к потомкам Уносят имена. 73 Се Норов, се Путятин, Се Панин, се Метлин, Се Брок, а се Замятнин, Се Корф, се Головнин. 74 Их много, очень много, Припомнить всех нельзя, И вниз одной дорогой Летят они, скользя. 75 Я грешен: летописный Я позабыл свой слог; Картине живописной Противостать не мог. 76 Лиризм, на все способный, Знать, у меня в крови; О Нестор преподобный, Меня ты вдохнови. 77 Поуспокой мне совесть, Мое усердье зря, И дай мою мне повесть Окончить не хитря. 78 Итак, начавши снова, Столбец кончаю свой От рождества Христова В год шестьдесят восьмой. 79 Увидя, что всe хуже Идут у нас дела, Зело изрядна мужа Господь нам ниcпосла. 80 На утешенье наше Нам, аки свет зари, Свой лик яви Тимашев — Порядок водвори. 81 Что аз же многогрешный На бренных сих листах Не дописах поспешно Или переписах, 82 То, спереди и сзади Читая во все дни, Исправи правды ради, Писанья ж нe кляни. 83 Составил от былинок Рассказ немудрый сей Худый смирениый инок, Раб божий Алексей. 1868