Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
"Что теперь?"
У разведчиков забрали сумки с едой и фляги, но оставили скатки и котелки. Шаренас поняла, что отчаянно голодна и борется с жаждой столь сильной, что глаза уставились на лужи крови у ног.
Серость понуждала пировать, отверзала голод звериный и первобытный. Шаренас смотрела на тело женщины рядом, вслушиваясь в речитативы голосов в голове.
"Вы духи? Я призвала вас? Или эта невероятная волшба - никогда не знала, что она есть во мне - привлекла вас? Возможно, вы помните, каково быть снедаемыми желанием? Ибо оно одно поддержало меня. Кагемендра, я превратила память о тебе в любовника. Верные духи, чую ваши
Но новый голод... вещь куда как проще. Нужда дикая и холодная. Я потеряла слишком много крови, надо восстановиться".
Болтливые духи окружили ее и, будто отделившаяся от вместилища душа, она наблюдала, как тело шагает к трупу у тропы, нарезает полоски багрового мяса с ноги.
Нарезав, она начала разжигать костер.
"Что теперь?
Теперь это".
ПЯТНАДЦАТЬ
– Я провел, - сказал лорд Хаст Хенаральд, - всю жизнь среди дыма.
Он сидел на каменной скамье в промерзшем саду, среди лишившихся листвы кустов и укрытых снеговыми шапками валунов. Небо над головой набрякло серым - там снег смешивался с копотью. Кто-то из слуг накинул на владыку толстое пальто из грубой, окрашенной в пурпур шерсти; не застегнутая одежда повисла на плечах мантией запекшейся крови.
Галар Барес сидел напротив. Слева закруглялась ограда фонтана. Механический насос давно прекратил работать, толстый слой льда пронизывали и пятнали мертвые водоросли. В старом снегу вокруг можно было заметить слои сажи.
– Дым слепит глупца, оказавшегося в середине, - продолжал Хенаральд, жилистые руки покраснели от холода; он ворошил кучу шлака, сложенного у каменной стены. То и дело подносил кусок к лицу для пристального осмотра, щурил глаза - и откладывал назад, выбирая новый. За время аудиенции Галар заметил, что некоторые куски становились объектами изучения не раз.
– Он жжет и вызывает слезы на глазах, но не дает видеть. Какое утешение.
– Милорд, - вставил Галар Барес, тоже не впервые, - посланные нам доспехи. И клинки. Что-то изменило их...
– В дыме мы обитаем, он завесил труднейшие из дней. Видишь пепел? Последний каменный уголь. Скоро мы ощутим вонь дрянного угля, и железо станет хрупким, красным, изделия короткими. Все дело в сере.
– Он выбрал очередной кусок шлака.
– Мы вколачиваем порядок в мир и заставляем петь дым, но такая музыка слишком груба - или недостаточно груба, ведь душа никогда не бывает такой сильной, какой считает себя, и такой слабой, как страшится. Короче говоря, мы посредственные создания, склонные украшать жизнь поддельным величием. Придаем себе вес. Но дым по-прежнему слепит нас, слезы на щеках - лишь знаки раздражения, влажные шепотки недовольства. Вскоре воздух унесет их, делая лица пустыми страницами.
– Неровный кусок отправился в кучу.
– Вот что я вижу сквозь дым. Пустые лица. Не узнаю никого, хотя вроде бы должен. Смущение пугает. Я щупаю то, что прежде хорошо знал, беспокойно вспоминаю себя прежнего. Тебе не понять моих чувств.
– Милорд, что случилось с железом Хастов?
Нечто сверкнуло в глазах Хенаральда, будто бледное солнце отразилось в клинке.
– Рожденные дымом... никогда не думал, как это ощущается, этот плен. Удивительно ли, что мы плачем? Спеленутые плотью, стянутые вниз, мышцы под стать молоту кузнеца, их корежат и крутят, патина вбивается как стихи, они жаждут гласа музыки, но издают лишь вопли тоски. Железо - тюрьма, друг мой, бегство невозможно, когда ты
– Никогда не считал их живыми, милорд. За все годы, пока носил меч у бедра, говорил себе: не слышу никакой жизни в его голосе. Другие клялись в обратном. Многие морщились, высвобождая клинок из ножен. Шагали на бой с лицами, искаженными ужасом. Один мужчина, отличный солдат, говорил, что кричал бы от ужаса в точности таким голосом...
Хенаральд отмахнулся.
– Ужас краткотечен. Когда нет возможности бегства, безумие оказывается прибежищем быстрым и надежным.
– Странная улыбка исказила тощее лицо.
– Железо и плоть похожи.
– Милорд...
– Кузницы умирают. Век Хастов уходит. Мы прожгли путь в мир пепла. Да способен ли ты вообразить, мой друг, на что это похоже? В тот день я шел по лесу пней и ям, среди истерзанной земли, и корни тянулись к небу, и я видел повсюду гробницу моего предприятия, моей горькой лихорадки. Считал ли я, что новый пейзаж сулит освобождение? Смотрел на далекие, кипящие зеленью холмы, и лишь облизывался?
– Он вдруг задрожал, шерсть соскользнула, явив торчащие костлявые плечи. Оказывается, старик был голым под накидкой.
– Может и так. Может и так. Спаси Мать, я мог быть таким.
Безумие железа - болезнь, способная ужаснуть любого свидетеля. Галар Барес отвел глаза, примерзнув к ледяной скамье среди полного снежинок воздуха, среди этой насмешки на сад. Почти сразу же встал, подойдя ближе к лорду, и вернул пальто на плечи. Он видел слезы, бегущие по рытвинам на щеках, замерзающие и мерцающие в глубоких морщинах.
– Промышленность, милорд. Требования прогресса. Вот силы, приливу которых мы не может противостоять. Кого винить, кого из мужей и жен? Преступление, если такая штука вообще существует, заложено в нашей природе. Природу ни отвергнуть, не побороть.
Хенаральд поднял водянистые глаза.
– Ты веришь в это, Галар Барес?
– спросил он резким шепотом.
– Да, милорд. Если не семья Хаст у наковален, то другая или третья. Одни Джагуты проявили нужную смелость, чтобы отвергнуть свою природу, повернуться спиной к прогрессу, но даже у них, милорд, последнее собрание разразилось разрушением и гибелью.
– Джагуты? Да, Джагуты. Они расплели железо, выпустили крики. Так сказала она, когда сидела рядом у фонтана, касаясь моего лба.
– Кто, милорд?
Он нахмурился.
– Азатеная с именем от Тисте Андиев. Как ее звали? Да, вспоминаю. Т'рисс, рожденная Витром. Сидела со мной, когда я рыдал, сделав подарок лорду Аномандеру. Той ночью, когда я слышал, как рвется моя душа.
– Она приходила сюда?
Лицо старика стало безжизненным, он погрузился в себя столь глубоко, что походил на труп. Слова падали плоско, голос был лишен оттенков.
– Владения скованы. Сколочены и свиты. Дрожат от давления, но желают разорваться. Связанные и сложенные, связанные и сложенные, закаленные в огнях хаоса. В хастовом железе, благослови Мать, я пленил тысячу королевств. Тысячу и более. Друг мой...
– Он помолчал, глаза чуть заметно расширились, устремившись к куче шлака.
– Она показала мне своей травяной лошадью, плетеной одеждой, рогожным мечом. Магия сопротивляется пленению - но ведь я трудился, не ведая, счастливо не понимая своих преступлений. Кузни умирают, как и должно, и миру приходит конец, как и нужно.
– Он поднял трепещущую руку, потер лоб.
– Здесь она озаботилась и дала мне прощение. И теперь я живу здесь. В этом быстром и надежном убежище.
– Внезапно улыбнувшись, Хенаральд схватил еще один кусок шлака. Уставился на него с полным вниманием.
– Считаем это отходами. Почему? В них весь вопль камня, свободного от железа, дополна использованного. Отходы? Не более чем труп - лишь холодная душа назовет его отходами.