Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Гейнцельман Анатолий Соломонович

28 июня

АПОКАТАСТАЗИС

Ах, скоро, скоро плоти бренной Слетит мучительный воздух, Апокатастазис вселенной Свершится чрез вселенский дух. Начала отпадут другие, Как хризалидовый кокон, Страданий чистых литургия Взнесет в замирный Геликон! Всё излученное вернется К первоначальному ключу, Бессмертие на дне колодца Потухшую зажжет свечу. Всё окропленное слезами, Все рокотавшее струной Простится с мрачными низами И сбросит воплощенья гной. Стоглавой Истины ужимки И разума холодный смех, – Фальшивые теперь ефимки, Облезший горностая мех. И всё заплёвано сомненьем, И всё просижено умом, И обанкручен с вдохновеньем Поэт и с логикою гном. Апокатастазис единый Не в силах вытесать из нас Бесплодного рассудка льдины И правды жалкий ватерпас. Апокатастазис тоскою Достигнут непреодолимой, Любовью к Фебову левкою И духа вековою схимой.

1

июля

ФИЛЕМОН И БАВКИДА

Однажды Зевес с облаков лучезарных Олимпа сошел, как простой пилигрим; В убогих лохмотиях высокопарных Богов повелитель был людям незрим. Но Феб закатился, и Ночь покрывала Набросила черные вниз по холмам, Замолкли сиринксы, умолкли кимвалы, Пастух и селяне пошли по домам. В безлюдную сходит Зевес деревушку И просит смиренно и слезно ночлега Во имя бессмертных селян и пастушку, И в фавновых шкурах раба под телегой. Но в камень сердца обратились людские, Никто не пускает прохожего в дом, Нагого насмешкой встречают нагие, Спускают овчарок, грозятся колом. И вот под нависшей скалою избушку Последнюю видит сердитый Зевес; Столетний старик лобызает старушку Седую, как лунь, под жемчугом небес. Как нежны они, будто только сегодня Впервые уста прикоснулись к устам И за море будто еще преисподня И черн Ахеронта далек старикам. Зевес умиленный их просит ночлега, И старцы, как сына любимого, в дом Ведут громовержца: ведь Альфа-Омега Для любящих путник за бедным столом. Они ему пыльные сняли сандалии И ноги омыли студеной водой, И алой усыпали ложе азалией, И подали сыр и последний удой. Когда розоперстая Эос кораллы В живую рассыпала моря эмаль, И в мирте пичужки запели хоралы, И низ островная отметила даль, Зевес поднялся и любезных хозяев На камень повел и угрюмо сказал: – Я громом лачуги сожгу негодяев За то, что бездомному голый не внял; А вы, Филемон и седая Бавкида, Просите, исполнена просьба вперед! – Пусть, Зевс Вседержитель, к воротам Аида Нас вместе Харонов челнок подвезет! И стрелы гремящие стены убогие Повергли и мигом сровняли с землей, На камне же выросли Дории строгие Колонн и дивный фронтон голубой – На месте, где жалкая гнила лачуга Столетних любовников, милых Зевесу, И стражами храма, немых от испуга, Поставил их Бог Олимпийский, а мессу И волнам, и тучам, и синим зефирам, И пчелам, и птицам, и тонкую нить Прядущим арахнам, и жемчужным лирам Светил полуночных велел он служить. Когда же сияющий Танатос факел Любящих пришел загасить стариков, Никто не смутился, никто не заплакал, От земных навек отходя берегов. Их руки столетние тихо сплелися, Беззубые рты, как впервые, слилися, А ноги дрожащие корни пустили, Глубокие корни в седые ковыли. И два кипариса столетних на диво, На диво и радость глазам, как мечи, Простерлись в лазурное небо счастливо, И Феб в золотые одел их плащи. О Зевс Вседержитель, о Феб златокудрый! Придите скорее и в нашу лачугу, Мы символ постигли угрюмый и мудрый И тихо устами приникли друг к другу. Мы Бога приемлем и мир славословим За формы и краски и слова гипноз, Мы души любовные к храму готовим И в терниях ищем пылающих роз. Пусть Танатос вместе и нас, как Бавкиду И старца ее Филемона, сведет К Харону седому, к воротам Аида, На Вечности синеколонный кивот!

13 июля

МОЙРЫ

Жарко и душно и жутко, Небо назойливо сине, Жизни приевшейся шутки Мне в мешковой парусине С веером в пальцах не скрыть. В бездну повисшую нить Атропо срезать не хочет, Клото неслышно хохочет, Грязную волну суча, Строгая Лахезис сонно Ищет в скрижалях закона. Чадная жизни свеча, Что ты в безбожные годы? В Вечности синей пагоде Кто-то разбил образа; Жемчуг, алмаз, бирюза Ризы украдены вором, Взята твердыня измором. Совы и хищный паук Слова искристых наук В мире продолжить не могут, Мрачные земному Богу Служат Коммуны рабы, Смрадные в щелях грибы Выросли храма повсюду; Божьему светлому чуду Верить не смеют они; Келью построить в тени Чащи дремучей нельзя: Всякая к Богу стезя Строго наказана хамам. Скучно по брошенным храмам Мессы в изодранных рясах Духу Святому служить, В пыльных иконостасах Вечности слово хранить. Клото, довольно прясти, Лахезис, дух отпусти, Атропо, нитку скорей Жизни распутай моей!

19 июля

ОСЕННИЕ ДУШИ

Отцветают холодные астры, Осыпаются кленов листы, Как червонные Флоры пиастры, На дрожащие с плачем кусты. В вороненых угрюмо шеломах, Проплывают дружины небес И в пурпуровой чащи хоромах Отпевает покойницу лес, Отпевает сестру Персефону, – И гирлянды увядших надежд Достаются сомненья грифону И насмешке горячечных вежд. Мы с природой в смертельном разладе, Ей Христовых не надо скорбей, Ей символы дороже Эллады И Мемфиса святой скарабей. Исстрадавшимся чуждо веселье И чертоги весенних богов, Подземельная схимника келья И рубцы от идейных оков Нам дороже вакхических оргий И душистых лавровых гирлянд, Дон-Кихот и святитель Георгий – Исступленный теперь флагелант. Нам осенние лишь песнопенья Неутешной Деметры сродни В эти тусклые дни отреченья, В эти подлости серые дни. Насыпай же над нами пиастры, Золотая, осенняя фея, Мы –

холодные мертвые астры Над растерзанным трупом Орфея.

20 июля

ПОЭТ И ДИТЯ

Жизнь, отраженная в хрустале Тысячегранной чаши, Словесное сальто-мортале В непроходимой чаще Страданьем вываянной флоры, Тоской измышленной страны, Фантазии несущие фольклоры – Окамененному нужны, Дабы от воплощенья фальши, От матерьяльной тошноты Нести всё выше и всё дальше Под вымысле Шехерезады, Переползая палисады, Голгофы тяжкие кресты. Но будь он трижды дивно-странен, Фантазии непостоянен Искристо-пенистый бокал, Изгибы сказочных лекал, Гипербол бешеная дикость, Символов яркая великость, Пегаса выспренний полет Нас опьянять перестает. Тогда мы снасти корабельной, Где притаилась синева, Наивной песни колыбельной Баюкающие слова С рыданием предпочитаем, И земно-земно припадаем, Причаля грезы корабли, К нехитрой, изможденной груди Давно отвергнутой земли, И в Божьем ювелирном чуде Забытую находим красоту, Тогда к иссохнувшему рту Листочек прижимаем клейкий, Цветочка детский аромат Вдыхаем, песней соловейки До слез растроганы, как дети, И в крест засохнувшие плети Слагаем ручек наконец И шепчем: Авва, наш Отец!

21 июля

ПОЭТЫ И БОГ

Без Бога мир поэты не приемлют, А без поэтов одичал бы свет, С тех пор, как дух обуревает землю, Безбожников среди поэтов нет. Слагая слов душистых вязеницы, В экстазе горнем чувствует поэт, Как шестикрылые слетают птицы, Безбожников среди поэтов нет. От деда всех поэтов Гезиода До хилых виртуозов этих лет Отступника не видела природа; Безбожников среди поэтов нет. Где творческая разлита стихия И мир чеканит в образы поэт, Там духа чистая евхаристия; Безбожников среди поэтов нет!

22 июля

* * *

Прикуйте на три дня к галере И к тачке в рудниках меня, Но на четвертый в старой вере Молиться дайте на Агня. Равняйте по три дня с ослами, Клеймите красною звездой, Но на четвертый под крылами Уплыть позвольте за собой. Слепите по три дня и плюйте За ересь старую в глаза, Но на четвертый посох суйте И покажите, где стезя И спрятанное вами солнце; Быть может, до смерти дойду Я в арестантском балахонце По заметенному следу К ажурной Джотто колокольне Под купол мощный Брунеллески, И к сонмам адорантов фрески Меня причислят сердобольно.

23 июля

СЛОВО

Поэтам ничего не надо При дележе земли; Им слово, пьяная менада, Купающаяся в пыли Палящей золотого Феба, – Амврозии фиал, И неба голубая Геба, И царственный Эскуриал. Им многострунность звуков гласных, Согласных бронзовый тимпан Сливает в хоровод согласный Воскресший мусикийский Пан. Им вечных зиждимость символов Открылась в мировом оркестре, Где с обучаемых оболов Не собирают на палестре. Поэтам ничего не надо, При тирании и коммуне, Под неба синей колоннадой Неумолкающие струны Всё так же жертвенно звучат, Величье славословя Бога; У прадеда и правнучат Одна великая дорога! Меняются одни названья, Но до последнего дыханья Поэту только слово надо, Вселенной пьяная менада!

7 августа

1921 2-я тетрадь. Флоренция 

ЖАЖДА ПРОШЛОГО

Невесело! Стервятная мне птица Души душистый расклевала сот. Давно бы мне тому назад родиться, Лет этак на шестьсот или семьсот! Лет на семьсот, в Италии, конечно, Иль в не затопленном в крови Провансе, Когда не всё было так человечно И Дон-Кихот не обращался к Пансе. В те дни, когда Франциски, Доминики Из стен Содома выводили Лотов, Когда Козмати в Риме мозаики И фрески создавал в Ассизи Джотто. В дни братьев Бальдуина и Готфрида, В Ерусалиме Божьих Королей, И Данта – странника через Аида Отверженных зловещей мавзолей. Но если бы по странному капризу Я родился и на Руси Святой В те дни, я черную нашел бы ризу И посох с тыквой наверху пустой. Как Варлаам иль Даниил-игумен, Я б сподобился гроб узреть Господний, Я б вырвался, вертясь, как энергумен, Покинул бы юдольных круг исподний. И огнь увидел бы, сходящий с неба В подземном храме на священный гроб, И сподобился ангельского хлеба И в кровь разбил пылающий свой лоб. В те дни б я, как святая Ефросиния, Княгини полоцкой меньшая дочь, Глядел, глядел до смерти в бездны синие, С Голгофы вещей в неба средоточь. В те дни б я родился для пальмоношества, Для поклонения святым местам, Словесного бы меньше скоморошества Было во мне с тоскою по мечтам. В те дни бы детское Ave Maria Мне утоляло все мои печали, В те дни бы и Тебя, мою Россию, Великомученицу, увенчали!

29 сентября

ПЛАЧ ЗЕМЛИ И НЕБА

Растужилось насмерть небо синее, Разрыдалась мать сыра-земля: Невтерпеж сердца им видеть в инее, Невтерпеж звериная петля! Собрались они в чертоги Божие Да пред троном Боженькиным «бух» И слова ему, на стон похожие, Прошептали возмущенно вслух:

 Хором: Ах, доколь, доколе будут Боженьку Псы смердящие везде хулить, Ах, доколь они его, за ноженьку Ухватя, по камням будут бить!