Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Гейнцельман Анатолий Соломонович

2 февраля

МОЛЧАНИЕ

Паломники мы все недоуменные По лабиринту кладбищенских туй, Но изредка лишь претворяем бренные Сплетенья ненавистных плотских сбруй В слова премудрости Твоей бесценные, В потоки голубых небесных струй; Так всколыхни же струны сокровенные И мне псалом священный продиктуй! Прислушайся. Безмолвие могильное Лишь хриплым стоном злобных Немезид Нарушено. И к аду стадо пыльное Несет свой пресмыкающийся стыд; Теперь труба для нас автомобильная – Великий псалмопевец Твой Давид!

2 февраля

ЛЬВИНЫЙ ГРОБ (Св. Теофор † 20 декабря 107) Христианская легенда 

I

Буря. Волны, как Левиафаны, Разъяренными секут хвостами, Пыль жемчужную вздымая ртами, Ионии лазурной сарафаны. Грозные над бездной Аквилоны Гривы теребят у Немезид, Змеевласые врагов Беллоны Волокут удавленных в Аид. Демоны по перепонкам черным Туч ручищами бьют в барабан, Молнии орнаментом проворным Прорезают облачный тюрбан. Лязг

и хохот. Только на триреме Вследники умолкшего Христа Лихорадочно гребут в яреме, Синего не раскрывая рта – Ни для жалобы, ни для молитвы В муками осатаненном трюме, Даже плеть, разящая как бритва, Не рассеяла угрюмой думы. Что ж крылья подневольные галеры, Цепями связанные, так печалит? Не лучше ль, мрачные покинув шхеры, К безбурным побережиям причалить? Не о себе задумались невольники, Не страх залил их псалмопевный хор: Их помыслы о Божьем сердобольнике – Антиохийский пастырь Теофор Под стражей Кесаря сидит на палубе, Прикованный у основанья мачты, Но ни одна пока не слышна жалоба Из уст святых. Галерники, не плачьте! Смятенны духом сотники и стража, Давно охрип от ужаса наварх, Но что-то, улыбаясь от миража Священного, чертит наш патриарх Дрожащим стилосом по навощенной Своей дощечке… Чайка, Божья чайка, О чем отец наш пишет вдохновенный, Чему он радуется, прочитай-ка!

3 февраля

II Письмо Теофора

Посланье к братьи Римской Теофора, Раба Христова, пастыря овец: Любезные, я буду скоро, скоро С Христом Иисусом вместе наконец! Эфесские вам всё расскажут братья, И вы для встречи веточки олив Нарежьте; упаси вас Бог проклятья Шептать на Кесаря, – ведь я счастлив! Не возносите просьбы к Богоматери О нежеланном для меня спасении, Ведь я мечтаю о зверином кратере, Как о пресветлом духа воскресении! Я – золотое зернышко пшеничное, А звери – жернов Провиденья чистый, И, утеряв обличие темничное, Просфоркой буду я Христа душистой. Дразните же, машите платом красным, Кричите на крадущихся зверей, Чтоб мавзолеем стали мне прекрасным Они, каких не сыщешь у царей! Да что! Я сам дразнить их буду в Риме, Я плюну в них, я высуну язык, Я как с невестой обнимуся с ними, Как с тысячей магических музык. Никто, ничто не помешают ныне, Чтобы исполнилась моя мечта, Я выстрадал и в келье и в пустыне Довременное Сретенье Христа. Ни адский огнь, ни тысячи эгемонов, Ни крест, ни дыба, ни стада зверей, Ни мириады озлобленных демонов Мне паруса сорвать не смогут с рей! Ни смерть, ни смрад, ни разложенье, Ни призрак страшного небытия Остановить не смогут на мгновенье Того, кто жаждет обрести Тебя! Не плачьте же, возлюбленные братья, Влюбленного увидите вы взор, Сияющим в звериные объятья Спешит Христов Апостол Теофор.

6 февраля

III

Среди шеломов пиний – Колизея Румян тысячеарочный овал, В воронке адской, с зевотой глазея, Стотысячный палач добушевал. Всё надоело. Схватки гладиаторов И абордаж аренных навмахий, Кормление рабами аллигаторов И коней аравийских бег лихий. «Зверей! Зверей! Зажечь живые факелы! Еретиков! Поганых христиан! Давно уж варвары в кругу не плакали, Давно не видели мы рваных ран!» И бледные, перебирая четки, Глядя в лазурь, они вошли в арену. И львиные уже из-за решетки Горят глаза, и рты роняют пену. Вот подняли решетку бестиарии, Вот хлест бичей – и вырвалась гроза, Но ей влюбленного навстречу карие Глядят архиепископа глаза. Умолкшая к стене прижалась братья, А он, седой, высокий, словно кедр, Из глаз сияющий до самых недр, Раскрыл широко так свои объятья, Из-под цепей роняя аметисты, И зашагал на разъяренный рык: «Я каюсь зрелый, вы – мой жернов чистый», – Как колокол, звонил его язык. И молнии рыкающим зигзагом К нему со всех примчались сторон Под вой разбуженных исподним магом Людских гиен и волков и ворон. И первую в свои объятья львицу Он принял, как влюбленный мотылек, И в желтую смешались небылицу Тела кошачьи и крови клубок… _________________ А в полночь у кустодов Колизея За горсть монет антиохийский гость Купил для братии, благоговея, Несъеденную Теофора кость.

8 февраля

VIALE AMEDEO

Поскрипывают голые платаны, Как такелаж разбитых кораблей, Плюют жемчуг студеные фонтаны. Пустынна площадь, словно мавзолей. Продребезжал с холодными Сант-Эльма Огнями желтополосный транвай, И электрические ярко бельма Меж судорожных потонули вай. На Пьяцца Донателло кипарисы, Нахмурившись, в кладбищенском овале Дрожат, – и с монологом за кулисы Спешит уставший в плотском карнавале, Но не уйти, не обновиться в келье От пустоты мятущейся душе! Томит ее идейное бесцелье, Гнетет ее земное экорше. Многострадальной родины повсюду Мерещится могильное чело, И меж ветвей повешенного Иуду Действительности вижу я назло. И страшно мне от мыслей изъязвленных, От гениальной нашей нищеты, От вечных тайн, душой не преломленных, И от земных пророчеств пустоты. Полынь во рту и желчь в разбитом сердце, Душа исполнена любви и злобы. В лавровых листьях и в каиенском перце Мои мечты покоятся в утробе Далекого российского Бедлама, И не воскреснуть им уже вовек: Довольно уравнительного хлама Перестрадал Мессия-Человек! Трудолюбивые собрали пчелки Не утоляющий крылящих мед, Разбитой головой, как перепелки, Устали мы стучать о небосвод. Вот почему я убежал в кулисы И голову тебе склонил на грудь: Будь верным стражем мне, как кипарисы, Что в голубую вознеслися жуть!

12 февраля

ВЕЛИКОМУЧЕНИКИ Апокалиптическое видение

Ahi gente che dovresti esser devota,

e lasciar seder Cesare in la sella,

se bene intendi ci`o che Dio ti nota,

guarda come esta fiera `e fatta fella

per non esser corretta da li sproni,

poi che ponesti mano a la predella.

Dante. Purg. VI, 91–96 [1]

1

О

вы, кому молиться долженствует, Так чтобы Кесарь не слезал с седла, Как вам господне слово указует, – Вы видите, как эта лошадь зла, Уже не укрощаемая шпорой С тех пор, как вы взялись за удила? Данте. Чистилище. VI, 91–96. (Перевод М. Лозинского.)

I

Пришла весна необычайно ранняя, С загадочной улыбкою, как сон, И от ее влюбленного дыхания Порвался всюду снеговой виссон. И я, как зверь, покинувший берлогу, Вздохнул с красавицею в унисон И псалмопевно обратился к Богу, Видением полнощным потрясен Антихристовых легионов в раже Над трупом нищей матери моей; Вакхическою ножкою весна же Плясала меж очнувшихся полей, Роняя из душистого подола На черную канву свой маргерит, И журавлей угрюмая гондола Над ней в лазури призрачной парит. Но сердце кто-то исполинским квачем С звериным хохотом мое смолит, И я с беспомощным склоняюсь плачем Меж погребенных идеала плит. Да вечная меня отроковица Подснежников букетом приманила, Иероглиф стрельчатая мне птица Прочла в душе, примчавшаяся с Нила. И за кудесницею босоногой Как марафонский я бежал гонец По трупу родины моей убогой, – Пока меж пней свалился наконец. Лежал, лежал я, кажется, там долго В глубоком сне, как будто наяву, И слышалось мне, как плевала Волга Тела усопших в мертвую траву. И много, много наслоилось трупов Меж камышей по шепотливой плавне, Но скрежета не слышал я заступов, И небеса не раскрывали ставни. Но вдруг откуда-то поднялись крики, Бессчетные затеплились огни. Торжественной, молитвенной музыки Раздался лад: Боже, Царя Храни!

23 февраля

II

И поднял я, как отходящий инок Подъемлет голову к Святым Дарам, Чело измученное из былинок – И замер, Божий озирая храм. Божественный свершила вдруг природа По вешней воле в мире ренессанс, И живопись земли и небосвода И Санцио не устрашится станц. Сережками покрылись золотыми Берез атласных трепетные ветки, Подснежники невинные под ними Благоухают, нежные как детки. Кораллом бледно-розовым и белым Покрылись яблони вокруг и вишни, Пичужек хорам радостным и смелым В них поселиться повелел Всевышний. А меж благоухающих, воскресших, Монистами украшенных ветвей Пожаром солнечным горят чудесным Благовествующие маковки церквей. И всюду вдруг в покрове изумрудном Зашевелилась теплая земля, И поднялись с единодушьем чудным, Устами тихо божество моля, Из-под муравы рыцарей сраженных Изрешетенные свинцом тела, Вокруг Корнилова в кольцо сплоченных Под знаменем Двуглавого Орла. Деникина и Колчака и Врангеля Умученные встали офицеры, Все те, что верили в России Ангела И ради чистой поплатились веры, Все те, что были распяты в Бедламе, Растерзаны когтями адских сил Из-за любви к Непостижимой Даме, И Танатос их нехотя скосил. И выстроились вдоль они дороги, Как в Царские выстраивались дни, И в хор слились молитвенный и строгий, Забытый хор: Боже, Царя Храни!

27 февраля

III

И тихо по коралловой аллее Меж иноков умученных, как встарь, С крестом сверкающим на голой шее Шагал неслышно убиенный Царь. В пробитой пулями Он гимнастерке И в продранных на пальцах сапогах, Худой как смерть, измученный и горький, Но позабывший о своих врагах. И горностаем мученика раны Покрыл святые любящий Христос, И на руках рубинами убранный Царевича Он трупик бедный нес, Прекрасного, как полумесяц чистый, Как ранневешний бледный гиацинт, Поднявшийся на миг в теплице мглистой И оброненный в злобы лабиринт. И грустно, головой поникнув доброй, Глядит Отец на ангельского Сына, Подрезанного социальной коброй, Как стебель нераскрывшегося крина. И поседевшая от мук царица Меж дочерей, растерзанных толпой, Шла, как с Голгофы Мать-Отроковица, Усыпанной цветочками тропой. Они в лохмотьях, и следы насилья Видны у Матери и Дочерей, Но меж отрепьями трепещут крылья, В очах, проливших море, – Эмпирей. Из страшных ран Спасителя стигматы Лучистые у мучениц видны, – И с ореолом в Божие палаты Они идут из Царства Сатаны. И тихо между рыцарей терновых С улыбкой грустной шествуют они. Молитвенно несется из суровых Героев уст: Боже, Царя Храни!

1 марта

IV

А за стеной собрались монастырской Мильоны вытянутых горем шей; Народ, еще недавно богатырский, Воров добыча и тифозных вшей, Восстал из праха с головой повинной На медный зов святых колоколов – На сотни верст страдалицы невинной, Руси, не различить из-за голов. Мильоны там расстрелянных, сожженных, Растерзанных, засеченных Чека, Обобранных дотла, умалишенных, Уравненных до скотского пайка! Там без гробов зарытые, там в гробе Неслыханного жаждущие счастья, Там палачом обузданная злоба, Там укрощенное вором ненастье! Мильоны глаз с раскаяньем и дрожью Чрез монастырскую глядят стену, На милость уповая снова Божью, На прадедов святую старину! И тихое увидевши сиянье На лепестками устланном пути, Раздалось горькое вокруг рыданье И стон молящий: Батюшка, прости! И бухнули перед Страдальцем в ноги И родины поцеловали прах, Но Он, согбенный и бесслезно-строгий, На окровавленных поднял руках Царевича с поникшей головою, Орленка, пораженного свинцом. И плачу не было конца, и вою, И в стену бились ближние лицом. Но крестным вдруг благословил знаменьем Своих мучителей Последний Царь. Ответила забытым псалмопеньем Ему свободой сгубленная тварь, Ответили колокола и тучи, И ландыши смиренные в тени, И Рыцарей Терновых хор могучий: – Что б ни было, Боже, Царя Храни!