Сторожка у Буруканских перекатов(Повесть)
Шрифт:
— Товарищ рыбинспектор, а спросите их, они не поймали нашу сетку?
— Нет, не поймали, — с едва уловимой усмешкой ответил Колчанов.
Он был уверен: если передаст сетку Кондакову, она вновь вернется к браконьерам.
Колчанов ничего не сказал ребятам о своих подозрениях, но когда моторка уже скрылась за поворотом протоки, Шурка Толпыга сказал:
— Ни черта он их не ловил, этот пьяница. Он заодно с ними…
— Я тоже так думаю, — ответил Владик.
Колчанов не стал их переубеждать.
Прождав с минуту, Владик смущенно сказал:
— Алексей Петрович, а мы осетров-то выпустили…
— Ну-у?! — с нарочитым удивлением произнес Колчанов.
— Я опрокинул садок кверху дном, — широко улыбаясь, ответил Толпыга. — Шестом… пока вы там будили Кондакова.
— Молодцы, правильно сделали, пусть побесится Кондаков…
23. Изгнание
С минуты на минуту должно было взойти солнце, когда они вернулись на рыбацкий стан.
— Теперь — спать, — сказал Колчанов после того, как была растянута на вешалах сеть браконьеров.
Но спать ему не пришлось. Как он ни старался в своей комнате делать все неслышно, чтобы не разбудить Вальгаева и Петра Григорьевича, старый учитель все-таки проснулся.
— Доброе утро, Алексей Петрович, — прошептал он, едва Колчанов принялся за немудрящий завтрак, подогретый на керогазе. — Как успехи? Изловили браконьеров?
Выслушав рассказ о ночных приключениях, Абросимов сообщил:
— А у нас тут неприятная новость — Надежда Михайловна вчера вечером на глазах у ребят сорвала стенгазету и изорвала ее в клочки…
— Что-о?!
— Басня не понравилась…
Колчанов долго молчал, под смуглой глянцевитой кожей челюстей перекатывались желваки.
— Да-а, — наконец сказал он. — Вот это новость. Что же будем делать, Петр Григорьевич?
— Думаю, надо устроить бригадный товарищеский суд. Или на собрании обсудить, как по-вашему? — спросил Абросимов, озабоченно заглядывая в лицо молодого друга.
— Нужно подумать… Ну что за человек! — с горечью размышлял вслух Колчанов. — А как ребята реагировали?
— По-разному. Тамара Бельды расплакалась, Вера Лобзякова спряталась и весь вечер никому на глаза не показывалась, а Кешка Гейкер и студенты потребовали устроить товарищеский суд. Я с ними согласен. Поступок, прямо скажем, дикий для научного работника…
— Ну что, Алексей, — послышался из-под одеяла голос Вальгаева, — еще и теперь будешь уверять, что Пронина — ангел? — По-видимому, он давно проснулся и лишь прикидывался спящим. — Эта богиня красоты, кроме себя, никого и ничего не хочет знать, в том числе и тебя, Алексей. А если хочешь настоящую правду услышать, вот она: твоя Наденька — типичная хищница. Иначе разве она решилась бы на такую выходку?
Грубоватая вальгаевская прямота не удивила и не обидела Колчанова — он давно привык к крутому, но справедливому характеру своего коллеги. Сейчас же эта реплика помогла ему еще раз со всей беспощадностью взглянуть на свои отношения с Прониной. «В самом деле, разве не прав Вальгаев? — думал Колчанов, отхлебывая горячий чай. — Разве не эти качества наблюдал я с тех пор, как появилась она на Чогоре? Нет, пора положить конец всей этой трагикомедии. Я был поистине слеп с того дня, как встретился с ней, просто не хотел трезво видеть все то, что кроется за этой блестящей внешней оболочкой. Если я хочу остаться самим собой, пора прозреть, как это ни больно…»
— Ну что, Матвей Яковлевич, — обратился Абросимов к Вальгаеву, — дадим поспать Алексею Петровичу?
— А пусть себе спит, — флегматично ответил тот. — Я сейчас пойду покидаю спиннинг, авось подцеплю таймешку…
Третьего дня Вальгаев поймал на спиннинг неподалеку от устья Бурукана тайменя на десять с половиной килограммов, и теперь все время пропадал там, тщетно испытывая свое рыбацкое счастье.
Укрывшись с головой одеялом, Колчанов долго не мог уснуть. Он и так и этак перетасовывал мысли и не мог найти оправдания Прониной.
За этими тяжелыми раздумьями он не заметил, как стал дремать. Сквозь сон он услышал стук в дверь.
— Войдите, — он сердито сбросил с головы одеяло.
Это была Пронина.
— Я разбудила тебя, Алешенька? Доброе утро. Пора вставать, дружок, уже восьмой час.
Она присела на табурет, тяжело вздохнула.
— Ты, кажется, недоволен, что я тебя разбудила? — спросила она, ласково заглядывая ему в глаза.
— Я еще не спал, — Колчанов холодно посмотрел в лицо Прониной.
— Ты, конечно, зол, — вздохнула она. — Я тебя понимаю…
— Зачем ты это сделала, Надя? — спросил Колчанов.
— Алешенька, неужели ты не понимаешь, что это затея Хлудкова?
— Ты неправа, Надя, — Колчанов посмотрел на нее с укоризной. — Я, как член редколлегии, тоже был за опубликование басни.
— Это правда? — Пронина испуганно посмотрела на него.
— Да.
— Боже мой, а я-то считала тебя самым благородным и чистым человеком.
— Но сознайся хоть сама себе, Надежда. Разве в этой басне нет правды?
— Да, да! — Пронина закрыла лицо ладонями. — Раз Это говоришь ты, Алешенька, значит, правда, — почти шепотом проговорила она. — Почему же ты раньше не сказал мне о басне? Ведь тебя-то я поняла бы. Во мне столько плохого…
— Я рад, Надя, что ты это осознала. Но тебе придется выдержать самое серьезное испытание — предстать перед товарищеским судом.
— Перед судом?! Ни за что! — Пронина вскочила, нервно заходила по комнате. — Боже мой, позор, какой позор! — Она заплакала. — Алеша, прошу тебя, отправь меня сегодня отсюда, я уеду в Москву… Все равно, программа экспедиции закончена…
— Пойми, Надежда, я не могу этого сделать, не имею права.
Пронина зарыдала и убежала в свою комнату.
Товарищеский суд был назначен на вечер. Пронина до полудня не показывалась из своей комнаты. Колчанов занимался с бригадой на опытных нерестовиках, когда к нему туда прибежала Верка Лобзякова. Смущаясь, она сказала: