Сторожка у Буруканских перекатов(Повесть)

Грачев Александр Матвеевич

— Надежда Михайловна, — сказала она мягко, — вы первая поставили условие говорить откровенно. Так уж оставайтесь до конца верной этому условию.

— Вы, должно быть, думаете, что я веду какую-то хитроумную игру, Лидия Сергеевна?

— Нет. Я просто кое-чего недопонимаю в вас и объясняю это вашим волнением, возможно очень трудным душевным состоянием.

— Боже мой, какая вы умница, Лидия Сергеевна! — искренне воскликнула Пронина. — Мне удивительно легко с вами разговаривать. Мне хочется сказать вам все так откровенно, как никогда и никому я не говорила. Вы хорошо меня понимаете.

Мне действительно сейчас ужасно тяжело. Каждый раз прежде, когда у меня бывали неприятности, я искала причину в ком-то другом, и всегда оправдывала себя. Возможно, этому способствовало то, что все ошибочно отождествляли внешнюю красоту с внутренней. Нечто подобное думала и я сама о себе. Мне только теперь ясно, сколько неприятностей доставляла я близким мне людям. Я всегда и всех обманывала, лицемерила. Это ужасно, что я вам скажу, но я не могу не сказать, раз уж решила пойти к вам. Первое время я не любила Алешу, а только делала вид, что люблю…

Пронина замолкла и, наклонив голову, нервно теребила платочек. Лида широко открытыми глазами смотрела на собеседницу.

— Но потом это чувство пришло ко мне, — продолжала Пронина, — чувство, которое теперь сжигает мне душу. И вот видите, когда все это случилось!.. — со стоном воскликнула она.

— Что же, вы хотите, чтобы я вас реабилитировала перед Колчановым?

— Я сама не знаю, чего я хочу, милая Лидия Сергеевна, — грустно произнесла Пронина. — Мне просто хотелось перед кем-нибудь раскрыть свою душу, облегчить свои страдания. В вас я увидела человека, который сможет меня понять.

— Вы считаете, что Колчанов разлюбил вас?

— Он мне не сказал об этом, — сдавленно ответила Пронина, — но я почти уверена, что разлюбил…

— Да-a. Тут уж вам, по-видимому, никто и ничем не сможет помочь, — холодно ответила Гаркавая.

— Да, да, я понимаю, — Пронина покачала головой. — Есть в жизни вещи, на которые действуют законы, совсем не подвластные нам. Я не знаю, что мне делать, но я думаю…

Ей не дали договорить: раздался стук в дверь, и на пороге появился Колчанов. На какую-то долю секунды на его лице мелькнула растерянность, но он тотчас же овладел собой, поздоровался, довольно официально спросил:

— Я не помешал?

— Заходи, заходи, Алексей Петрович, — с подчеркнутой деловитостью сказала Гаркавая, стрельнув глазами на Пронину. — Доклад готов?

— Подготовил тезисы. Не хочу говорить по-писаному…

— Добро, но ты все-таки дашь мне взглянуть на них? У меня тут есть кое-какие мыслишки.

Пока Гаркавая листала ученическую тетрадь с тезисами доклада, сам Колчанов присел на стул против Прониной, рассеянно посмотрел на нее и спросил вполголоса:

— Ну, как доехала?

— Спасибо, Алексей Петрович, хорошо.

— Ночевала в гостинице?

— Да.

Они умолкли. Побарабанив пальцами по столу, Колчанов все тем же безразличным голосом спросил:

— В Хабаровск когда?

Пронина помедлила с ответом, потом грустно посмотрела на Колчанова и сказала:

— Думаю завтра утренним пароходом, а возможно, сегодня вечером…

— Хорошо, согласна, — сказала между тем Гаркавая, пробежав тезисы. — Есть только одно замечание… — Лида замялась, мельком

взглянула на Пронину. — Стоит ли вообще говорить на районном активе о поступке Надежды Михайловны? Тем более, что она не член нашей организации?

Колчанов исподлобья посмотрел на Пронину:

— На этом настаивает вся бригада…

— Я говорю к тому, — пояснила Лида, — что Надежда Михайловна сама уже достаточно строго осудила свой поступок.

— Но бригада настаивает, чтобы ее поступок был осужден перед лицом всего комсомольского актива! — пояснил Колчанов. Глаза его холодно сверкнули. — Об этом же говорят и члены экспедиции. Она подорвала в глазах бригады авторитет ученого!

— Алексей Петрович прав… — Пронина печально опустила глаза.

…Собрание актива началось в двенадцать часов. Пронина тоже присутствовала на нем. Внимательно слушая доклад Колчанова, она с окаменевшим сердцем ожидала момента, когда он заговорит о ее проступке. И вот настал он, этот ужасный момент.

— Без науки в наше время немыслим труд человека, — говорил Колчанов. — Человек науки сейчас вышел из привычной тиши лабораторий и стал рядом с человеком производства, чтобы совместно применить на практике положения науки. Наука давно перестала быть областью только избранных. Но есть люди, которые этого не понимают. Я хочу сказать о присутствующей здесь научной сотруднице университета товарище Прониной…

Зал пришел в движение.

— Я думаю, — пояснил Колчанов, — товарищ Пронина найдет в себе мужество выступить с этой трибуны и дать объяснение своему поступку, о котором я сейчас расскажу.

Рассказывал он не только о «поступке», — вся ее деятельность в экспедиции подвергалась беспощадному анализу. Слова: «барство», «высокомерие», «пренебрежение», «эгоизм» градом ударов, один другого больнее, сыпались на нее. Пронина готова была вскочить и выбежать из зала, но внутренний голос твердил: «Выдержи все, выдержи…» И она держалась. Горели уши, лицо, шея, она слышала, как стучит кровь в висках. «Казнь», как думала она, слушая речь Колчанова, закончилась рассказом о случае со стенгазетой.

Зал загудел, раздались возмущенные выкрики: «Исключить из комсомола!», «Товарищеский суд устроить!», «Пусть покажется!..»

Оглушенная всем происходящим, Пронина закрыла лицо руками. Был миг, когда она хотела крикнуть Колчанову, Гаркавой и всем этим орущим: «Подлецы!» и гордо выйти из зала. Но она тут же отмела эту мыслишку; разве она не предвидела такого оборота, решаясь на это трудное «чистилище»?

Во время перерыва, очень подавленная, она подошла к Гаркавой и спросила:

— Лидия Сергеевна, удобно ли мне будет первой выступать? Просто извиниться перед бригадой?

Лида помедлила с ответом:

— Знаете, Надежда Михайловна, неудобно открывать прения подобным выступлением. Я дам вам слово где-нибудь третьей или четвертой, хорошо?

Прониной предоставили слово третьей. Шорох поднялся в зале, когда она направилась к трибуне. Еще сильнее зашелестело по рядам, когда она поднялась над трибуной. А потом в зале все замерло.

— Дорогие товарищи, — она запнулась, помолчала, опустив глаза, повторила: — Дорогие товарищи! Я знаю, что вы ненавидите меня…