Страна Лимония
Шрифт:
— Сигнал пропал. Микрофоны от громких звуков из строя выходят, вот я и поменял один, — принялся острить Герман.
— А как бы мне внучка к вам устроить, — совсем вошла в доверие бабуся, — и отличник он у меня, и на гитаре играет, только очки дюже толстые носит.
— Таких не берут в космонавты! — строго ответил посетитель. — Но если Костик возьмётся, может, что и получится.
— Ах ты, батюшки-светы! — запричитала старушка. — Он у меня...
— Знаю, знаю! Только Константин Викторович! Кстати, а зачем эти микрофоны в туалете установили?
— Вам лучше знать!
— Хотя... ну да — что это я!
— Вы только сами подумайте, где иностранцам в музее Ленина встречаться! У экспонатов не наговоришься, помещение-то не ахти какое, вот они всё
— Ну надо же!
— Да, вот я и говорю, на 20 мест женских и 20 мужских...
— Понятно! — Германа стала утомлять словоохотливая женщина.
— А на Троицу приходили два иностранца, жуть какие подозрительные: оба лохматые, с цепями. Один — высокий, смуглый, косичка у него сзади, другой — низенький, весь такой красный и плешивый, но с двумя косичками...
— Слышал о них — матёрые разведчики! — насупив брови, начал врать Герман.
— Батюшки-светы! Что ж я проморгала! Милицию надо было вызвать... Так я и подумала! Вот ты погоди, мил человек, послушай только: значит, вошли поврозь, сурьёзные обои, и сразу — шасть в туалет! Да так цельный час без четверти носу не казали, а как вышли — то уже в обнимку, счастливые такие, будто по «Москвичу» выиграли. Да так и пошли, охальники, к патрету Крупской. А перед ней давай зубы скалить да пальцами тыкать.
— А где «патрет» этот? Может, что сзади прицепили?
Старушка резво поднялась, оставив вязание, и, лавируя между скучающими пионерами, подвела Германа к фотографии «тридцать на сорок» с поясняющей надписью «Н. К. Крупская выступает перед красноармейцами...» Молодой чекист дальше читать не стал.
— Матушка, позвольте мне более тщательно осмотреть «патрет».
— Да уж будьте так любезны, я вашим ребятам не раз говорила, уж больно часто иностранцы у портрета Крупской останавливаются. Подозрительно это.
— Сейчас проверим.
Бдительная старушка тут же начала отгонять расшалившуюся детвору подальше от стенда: «Кыш, бесенята, не видите — реставратор пришёл... Крупскую чинить будет».
Герман принялся изучать фотографию. Действительно, на изрядно отретушированной копии перед шеренгой красноармейцев в лаптях стояла растрёпанная женщина с накинутой шалью, в жакете и длинной юбке. Лицо её было повёрнуто к фотографу, а правая рука — в полтора раза длиннее левой — вздымалась в революционном приветствии. Над красноармейцами неизвестный мастер ретуши тоже постарался: бойцы натужено улыбались, дружно вперив взгляды в широкий зад Надежды Константиновны.
— Да, начальство сюда давно не заглядывало, — ухмыльнулся лже-реставратор. — Но боже мой, какой же у Ленина вкус! И куда он только глядел, когда жену выбирал. Должно быть, здорово изголодался в Шушенском, если на такую позарился!
Герман пристально вгляделся в лицо верной спутницы вождя: глаза вразбег и на выкате, волосы не прибраны, грудь — что мешки с зерном. «Мля-а-а, ведьма, да и только, — ужаснулся он, — сняли бы фото со стенда, хоть вождя не срамили!»
Изучив портрет Крупской, молодой человек бочком двинулся к выходу с видом профессионала, тщательно изучающего ленинское наследие. «Да-а-а, а вот эта хорошенькая... Инесса Арманд... Что ж к ней-то не припал». Арманд чем-то неуловимо напоминала его сегодняшнюю спутницу. «Ну, эта хоть не кокетничала, — язвительно подумал ценитель прекрасного, — правда, кто их знает, может быть, тоже татарка и где попало с Ильичом взасос целовалась».
Наконец Герману стало стыдно за разгул собственной фантазии. «Что это меня сегодня развезло?» — задал он себе вопрос и оставил его без ответа, выходя боком из музея. Вместе с ним вылетел выводок горластых пионеров, которые, почувствовав свободу, бросились врассыпную, заполняя прилегающую площадь, будто распадающийся на ветру букет цветов.
Физик и «фараон»
На улице изрядно похолодало. Начал накрапывать мелкий противный дождик. Герман зябко поёжился, поднял воротник и направился в
Герман, разглядывающий Генерального Секретаря, лишний раз убедился, что в Узбекистане по каким-то неведомым ему причинам более половины почитаемых советским агитпропом ликов имели ярко выраженные восточные черты. Два года назад его больше всего поразил бронзовый бюст А. С. Пушкина, выставленный в Историческом музее. Не лишённый дарования узбекский ваятель мастерски придал великому русскому поэту выражение творческой печали с лёгким налётом меланхолии. Поэт слегка склонил голову, отчего его подбородок упёрся в две внушительного вида жировые складки. Затылок поэта был изрядно стёсан, и его макушка уползла куда-то вверх. Собственно, в этом ничего удивительного не было. Узбекские каноны красоты диктовали свои условия. Встретить узбека с нормальным затылком — большая редкость. Издавна, особенно в сельской местности, младенца пеленали в кокон, делали дренаж для отвода продуктов жизнедеятельности и в таком виде держали его достаточно долго. Ребёнок лежал исключительно на затылке, отчего его сахарные косточки деформировались и голова приобретала очертание тыквы плодоножкой вверх. Так что бронзовому Пушкину всего лишь придали классические черты, более доступные для визуального восприятия недавно разбуженного громами цивилизации дехканина. Глаза и скулы бронзового поэта были также слегка отретушированы в угоду национальным пристрастиям, так что издали Пушкин здорово смахивал на опечаленного басмача, рассматривающего прохудившиеся калоши.
Герман не находил ничего предосудительного в адаптации художественных образов к восточному менталитету. В конце концов, великий Пушкин в жизни отнюдь не блистал красотой, и только художнику Кипренскому удалось написать его прижизненный портрет, от которого его современников по крайней мере не бросало в оторопь. И ещё — хорошо, что во времена гениального поэта фотография была неизвестна. В противном случае его лицо метиса с курчавой эфиопской головой и растрёпанными бакенбардами могло бы просто напугать неподготовленное к восприятию исторических его почитателей из числа потомков. В Советском Союзе, кстати, никого не смущали многочисленные скульптурные изображения Ленина с мускулистыми руками и богатырским сложением стероидного культуриста. Но этот пятиэтажный портрет Брежнева просто поверг Германа в шок. Стуча зубами от холода, приезжий ценитель прекрасного то давился от смеха, то впадал в оцепенение от увиденного. Сходство с оригиналом ограничивалось пятью звёздами Героя. Сверху вниз на Германа смотрел Левиафан средних лет, с хитрыми раскосыми глазами довольного жизнью узбека. За его плечами вставало огненно-красное солнце, играющее золотыми бликами на фарфоровых зубах Генсека.
— Приплыли! — оторопело прошептал, с трудом ворочая синими от холода губами, изумлённый молодой человек.
— Нравится? — послышалось сзади.
Герман застыл с высоко поднятой головой. «Авось пронесёт!»
— С вами всё хорошо? — с разрывом в минуту последовал второй вопрос.
Герман опустил голову и вперил взгляд в кафельный плинтус ниже портрета. На чёрной глянцевой поверхности корявыми белыми буквами было написано: «Гюльзай — дурра!» Удвоенное «Р», видимо, символизировало достоверность и осведомлённость автора надписи в существе вопроса. Сзади зашуршало, после чего перед застывшим молодым человеком сначала появилось велосипедное колесо, затем владелец этого велосипеда в военной плащ-накидке, скрывающей второе колесо педального транспортного средства.