Страна Лимония
Шрифт:
— Садись к нам... Как звать?
— Герман!
— Садись, Герман... на, выпей!
— Я сейчас, только закуску принесу, — с этими словами опознанный чекист метнулся к своему столу, прихватил свёрток и через минуту разворачивал его перед своими новыми товарищами.
Время до отхода поезда прошло незаметно. Шестеро молодых ребят несли содержательную чушь, прыгая с темы на тему. Мелкий оказался старшим лейтенантом из Свердловска, ветераном, возвращающимся в Афганистан после первой командировки. Он нарочито тихим голосом посвящал новобранцев в премудрости службы за канавой. Остальные почтительно внимали, боясь перебить его неловким вопросом. Потом снова хором галдели, оглашая
Мангал догорал. Перепившие путейцы-пролетарии по очереди пытались подняться со стульев, но тут же падали обратно. Наконец тот, у кого жена была парторгом, изловчившись, встал и протянул другу руку. Тот по ней, как по канату, подтянулся и, прихватив бидон, пошёл к выходу.
— Витёк, за мной, — промычал воскресший путеец.
— Иду уже... а ты не беги... не поспеваю, — выписывая кренделя, эхом отзывался товарищ.
— Во надрались гегемоны, — несколько завистливо прокомментировал кто-то из чекистов.
Вокзальный репродуктор возвестил о подаче на первый путь пассажирского поезда до Ферганы. Компания молодых людей резво сорвалась с места и выкатила на перрон. Герман сбегал в камеру хранения и догнал коллектив, когда он уже загружался.
— Гера, давай к нам! Вагон пустой. Мы с проводницей договорились, — позвал старший лейтенант из Свердловска.
— Бегу, Сашок! — ответил Герман, передавая ребятам чемодан и пальто.
Поезд тронулся.
В вагоне
Вагон действительно оказался полупустым. Будущие воины-интернационалисты заняли отсек возле туалетной комнаты. Мигом накрыли стол, и вечер знакомств и воспоминаний продолжился. Герману вдруг сделалось тоскливо. Захотелось домой, в тёплую постель, захотелось услышать тихое сопение сына, привычные шлепки падающих со стен тараканов. Захотелось жены. Не просто женщины, а именно жены. «Да... что-то я расклеился», — грустно подумал он, запахнув полы ещё влажного халата и выходя в тамбур. За окном мелькали полустанки. Колёса, подражая ударнику из «Бони-М», отбивали привычный железнодорожный ритм. Вагон качало, скрипели какие-то железные сочленения. Вдруг зашипели тормоза и поезд начал замедлять ход. Запахло пережжённым металлом. В окне замелькали вагоны стоящего товарняка. Потом пошли платформы с накрытой брезентом техникой. Поезд Ташкент — Фергана замедлял ход и, наконец, совсем остановился. Напротив окна тамбура вырисовывался силуэт драпированного маскировочной сеткой танка.
На грозной машине сидел закутавшийся в овчинный полушубок и плащ-палатку боец. Увидев прислонившегося к окну Германа, боец скатился с брони и у самого борта начал подавать руками знаки. Герман открыл дверь.
— Тебе чего, служивый?
— Закурить не найдётся?
Герман пересыпал часть сигарет в карман, а пачку с тремя оставшимися — кинул бойцу.
— Спасибо, дяденька!
— Какой я тебе дяденька... Кури на здоровье... Откуда будешь?
— Из Омска.
— Ну надо же, а я там в школе учился... и родители в Омске остались, — обрадовался Герман.
— А где они живут?
— На Малунцева, возле «Кристалла».
— А я на пятачке напротив «Автодора», — обрадовался часовой.
— Постой, боец, я тебе ещё сигарет принесу, — расчувствовался Герман. Он мигом вернулся к уже разбушевавшейся компании, забрал прямо со столика початую пачку, затем, секунду подумав, бутылку пива, и вновь выскочил в тамбур.
— Бутылку поймаешь? — заорал Герман, пытаясь перекричать многотонную дрожь отправляемого воинского состава. — Лови!
Часовой принял бутылку пива в расставленную в руках плащ-палатку. Пока он засовывал подарок
— Лови сигареты!
— Не могу!
— Я брошу на соседнюю платформу, — с этими словами Герман, изловчившись, швырнул пачку сигарет в проходившую мимо него очередную платформу. Пачка чиркнула о борт, слетела под колёса и запрыгала по шпалам.
— Чёрт, — ругнулся Герман.
— До встречи в Омске! Я по воскресеньям на каток хожу у «Политеха», — затихали в воздухе последние слова солдата.
— Как же, найду я тебя, — ворчал, дивясь обоюдной тупости земляков, пассажир, закрывая дверь тамбура.
Воинский эшелон прощально мигнул огнями последнего вагона и растворился в темноте, освобождая вид на ветхое здание вокзала. В глаза ударил свет пристанционных прожекторов и пары десятков светильников полупустого перрона. Перед взором Германа предстала типичная картина позднего советского разгильдяйства: из тёмной арки облупленного здания с круглыми часами и покосившимся названием населённого пункта маячил силуэт Ленина, поднявшего в приветствии бетонную культю с торчащей из неё арматурой. Но больше всего поражало, что вождь, ещё в студенчестве потерявший б`ольшую часть своей шевелюры, в местной интерпретации был волосатым. Германа даже передёрнуло от омерзения. Мало того, что с головы памятника свисали нечёсаные патлы, так они ещё и трепетали в затихающих вихрях умчавшегося в ночь военного эшелона. Вновь открыв дверь тамбура и присмотревшись внимательно, молодой человек заметил, что всё пристанционное хозяйство было обвешано и облеплено какими-то клочьями то ли пакли, то ли ваты. «Белое золото! — догадался Герман. — Хлопок, обыкновенный хлопок, а те ровные холмы по краям вокзала — «стога» хлопка!» «Белое золото» свисало с проводов, фонарей и откосов вокзала. «Боже праведный! — невольно вырвалось у Германа. — Сколько взрывчатки можно из этого сделать! Не то что этот городок — весь Ташкент к чертям собачьим снесёт!» Молодой человек вспомнил, что в годы его детства для особо любознательных издательство «Учпедгиз» выпускало специальные брошюрки: «Изготовление взрывчатых веществ в домашних условиях», «Взрывчатые вещества и их свойства», «Самодельные взрывные устройства». «Чудн`о, — подумал Герман, — сейчас за распространение подобных книжек могут и посадить, а тогда — чуть ли не в каждом книжном киоске продавали».
Состав дёрнулся и медленно начал набирать скорость. Герман выбросил окурок и закрыл дверь. Вернувшись в вагон, он увидел необычную картину: всё разношёрстное воинство, не шелохнувшись, сидело за столом в полном молчании. Слышно было, как в соседнем отсеке храпят два узбека. «Помер, что ли, кто? — мелькнуло у него в голове. — Может, Брежнев? Давно, вроде, пора...»
— Мужики, — начал было Герман.
— Тс-с-с! — зашипели самые крайние.
— Вот так, под эту песню, и скончался на моих руках рядовой Васильев... — торжественно и тихо прошептал ветеран Сашка, положив одну руку на струны гитары, а другой вытирая слезу.
— Спой ещё, — прокашлявшись, попросил кто-то из притихших офицеров, — знаешь, ту, что про Чаквардак.
— «Как у нас в уезде Чаквардак среди девок шум и кавардак!» — ударил по струнам каскадовец. Народ ожил. Застучали стаканы, хрустнули в молодых зубах солёные огурцы, полетели первые матерки. Разом оборвался храп за тонкой переборкой соседнего отсека.
— Полезу-ка я спать, — отхлёбывая из горлышка пиво, принял единственно верное решение Герман.
Примостившись на верхней полке, уставший пассажир сложил руки под голову и, дождавшись, когда ветеран затянул очередную жалостливую песню, провалился в сон.