Страстотерпцы
Шрифт:
— Я готов отпустить тебя с миром хоть сегодня, — сказал хан, садясь на ковёр по-татарски. — Но теперь ты мне нужен, боярин. Хочу мира и дружбы с твоим великим государем. Порадей, и я дарую тебе свободу.
Спрашивал о Москве, о жизни московского царя, полюбопытствовал, кто среди бояр самый сильный человек.
— Сильнее Никиты Ивановича Одоевского никого нет, — ответил Шереметев. — Доходят, правда, слухи, будто ныне взошла звезда человека неродовитого, посольского. Ордин-Нащокин его зовут.
— Я слышал, будто визирь Ордин-Нащокин сторонится казаков. Так ли это? — осторожно спросил Адиль-Гирей.
— Костьми ляжет, а войны с польским королём не допустит, — сказал Василий Борисович прямо.
— Вот я и говорю моему визирю, — хан укоризненно глянул на Ислам-агу, — нам надо на самых скорых лошадях ехать в Москву за миром и дружбой.
— Воистину мудрое и воистину царское решение, — похвалил хана Шереметев. — Поляки будут подбивать царя воевать с Портой {47} .
47
Поляки будут подбивать царя воевать с Портой. — Порта (Оттоманская Порта, Высокая Порта) — принятое в европейских документах и литературе (в средние века и новое время) название правительства Османской империи, как называлась султанская Турция. Во второй половине XVI в. — середине 70-х гг. XVII в. Османская империя включала помимо собственно Турции весь Балканский полуостров, значительные территории на севере Африки и др. (Распалась после поражения в Первой мировой войне).
— Как жалко, что мы с московским царём люди разных верований, — Адиль-Гирей поцокал языком. — Самая крепкая дружба, когда берёшь в жёны дочь великого царя.
— Наш государь в родстве с князьями Черкасскими. Его прадед Иван Грозный был женат на кабардинской царевне [49] . Царевна крестилась и стала русской царицей.
— Я очень хочу, чтобы годы моего правления были мирными, — сказал хан.
«А ещё говорят, что Адиль-Гирей не царского рода, из мужиковатых Гиреев», — подумал про себя Шереметев. Хан ему очень нравился.
49
Наш государь в родстве с князьями Черкасскими. Его прадед Иван Грозный был женат на кабардинской царевне. — Вторая жена Ивана Грозного Марья Темрюковна была дочерью одного из знатнейших черкесских владетелей.
Вслух сказал:
— С великой охотой отпишу в Москву о добрых намерениях вашего величества.
— Благородная кровь являет себя благородными поступками, — сказал хан.
— Беглец Мухаммед оставил по себе недобрую славу, — возразил визирь.
— Поверит ли московский царь добрым устремлениям вашего величества?
— Одни ханы совершали злое, другие доброе, — улыбнулся Адиль-Гирей. — Я согласен с поэтом, который сказал: «Клянусь, мы дети нынешнего дня! Зачем же гнать мне в прошлое коня? Гордиться надо делом рук своих — не тем, что кто-то сделал до меня».
Ислам-ага перевёл стихи, и Шереметев поклонился хану.
— Я молил Бога, чтобы послал встречу с тобой, великий хан. Отныне моё сердце наполнилось надеждами, я снова желаю жить.
После ханского посещения Василия Борисовича освободили из тюрьмы. Теперь он жил в доме, стоявшем на краю пропасти, обнесённом высоким каменным дувалом, но дверь в дувале была не заперта. Пленник получил возможность выходить в город.
6
Алексей Михайлович ждал ближайших людей для сонета о деле уж такой сокровенной тайности, что и самому бы о том не знать. Первым пожаловал боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий. Алексей Михайлович обрадовался. Давно уж собирался поговорить с князем не при людях. Самый грозный, а с недавних пор первый воевода вот уже полгода был безутешен, похоронил супругу Елену Васильевну, дочь знаменитого в былые времена боярина Василия Петровича Морозова.
— Ты что же это у меня! — сказал Алексей Михайлович суровым голосом, но глазами жалел, ласкал, страдал. — Совсем монахом живёшь. Я Марии Ильиничне наказал жену тебе найти.
— Какая мне жена, старику! Великий ты свет наш, отец родной. Твоему слуге шестьдесят шесть стукнуло.
— Твоих лет не видно. Ни в голове, ни в бороде ни единой серебринки!
— Седин Бог не даёт... О новой жене, великий государь, грех думать: полгода всего вдовствую.
— Мы люди мирские. Лучше согрешить один раз, чем блудить втайне от всех, да не от Бога.
— О женщинах, великий государь, не думаю. Возвысил, ты меня, недостойного. Моя жена — войско.
Разговор прервался, пришли званные на совет Дементий Башмаков, Фёдор Ртищев, Родион Стрешнев, Богдан Хитрово, из духовенства митрополит Павел, архиепископ Иларион и протопоп Благовещенского собора отец Андрей
Постников. На него, нежданного, чуть косились, догадываясь, что это будущий духовник царя.
— Святейшие патриархи кир Паисий и кир Макарий совершили ради нас благое дело, — начал Алексей Михайлович, морщась и покряхтывая: о неприятном приходилось говорить. — Патриархи исследовали дело много мучившего нас Никона и сняли с моих плеч великую гору. Но увы! Происками недругов оба святейших патриарха лишены своих кафедр. Никон и его тайные доброхоты вопрошают, злорадствуя: много ли правды в судиях, если низвергавшие сами низвергнуты за ту же самую вину — оставили свою паству без духовного попечения. Выходит, Никон был прав, уличая Паисия и Макария в самозванстве. Как это ни тяжко признать, но патриарха судили не патриархи.
— Кир Паисий и кир Макарий не ведали, что они смещены со своих кафедр, — сказал Иларион.
— Бог ведал, — возразил государь. — Скажите, как я должен поступить? Признать собор ложным и вернуть Никона?
— Ну уж нет! — возмутился князь Долгорукий.
— Вот и я, грешный, так же себе кричу: ну уж нет! — Алексей Михайлович встал со своего места, перекрестился на икону Спаса. — Господи, вразуми!
Богдан Матвеевич Хитрово ёрзал на скамье всё громче и громче, однако не высовывался.
— Фёдор Михайлович, что присоветуешь?
Ртищев поднялся, поклонился:
— Надо спросить о правомочности собора константинопольского патриарха и самых почитаемых учёных богословов.
— Письмо туда, письмо сюда. Это ведь опять годы уйдут!
— Великий государь! — не вытерпел Хитрово.
Все повернулись к Богдану Матвеевичу. Подняв брови, он совсем прикрыл глаза, и не хитрость была в его лице, а вялое, скучное равнодушие.
— Тут делать нечего, великий государь. Надо мошной тряхнуть. Послать расторопных людей к турецкому султану, к визирю, к другим великим людям: пусть вернут кафедры Паисию да Макарию.
Алексей Михайлович положил щёку на ладонь, смотрел на Богдана Матвеевича, вздыхал:
— Другого и впрямь не придумаешь.
— Константинопольского патриарха тоже нельзя обойти, — сказал митрополит Павел. — Парфений — человек новый, о Никоне мало что знает.
— Не поднять бы шума! — сказал Хитрово. — Грамоты надо написать о каких-нибудь других делах, а про патриархов сказать между прочим. Лучше всего удивиться: мол, неведомо кто поставил новых патриархов, а старые живы-здоровы, пришли в Москву за милостыней, обратно хотят. Пусть великий султан водрузил бы их святейшества на прежние престолы.