Страстотерпцы
Шрифт:
Мысль Хитрово Алексею Михайловичу понравилась.
— Что скажешь? — спросил он Дементия Башмакова, когда остались одни.
— Не торопился бы ты, великий государь, гонцов посылать. Обожди Ордин-Нащокина. Он ловчее дело устроит.
7
Никон уже три недели жил в погорелой келейке, а соборное осуждение всё ещё не было утверждено подписями членов собора.
Заседание состоялось в день отдания праздника Богоявления 14 января 1667 года.
Настроение у архиереев, кончивших победой долгое борение с российским церковным голиафом, было блаженно расслабленное. Митрополит Павел потихоньку рассказывал архиепископу Илариону о дивных козах, из пуха которых ему вяжут на зиму чулки.
— Уж такая ногам ласка! Никакого меха не надо. Тепло — живое!
Откуда привезли коз, Павел не знал, а может, сказать не хотел, но пуху обещал дать хоть целый мешок.
Документ о низвержении Никона был составлен митрополитом газским Паисием Лигаридом. Сам Лигарид и зачитывал его на соборе.
Слова не проронив на суде, он опять был среди первых, советник патриархов и великого государя.
Что читал Лигарид, на соборе мало кто понимал. Латынью писал свои мудреные сочинения митрополит газский, липовый митрополит. Давно оставив епархию, давно замещённый другим пастырем, он был повинен в том же грехе, за который пострадал Никон.
Наконец толмач начал переводить витиеватые изыски заезжего богослова. Пошли многие ссылки на Евангелие, на сочинения великих святителей, на письма восточных патриархов. И вдруг как стрела просвистела: «Царь есть глава и верх всем членам... Царь есть господь всех подданных своих, ожидающих от него дарований и добротворений... Един государь владычествует всеми вещами богоугодными, патриарх же послушлив ему как пребывающему в большем достоинстве и наместнику Божию».
— Православный царь наместник Бога?! Уж не с папой ли римским ты его спутал? — прервал толмача Павел Крутицкий.
— Да так ли переведено? — усомнился Иларион Рязанский.
— Ваши высокопреосвященства! — обиделся толмач. — Переводчик, искажающий слово вселенского документа, достоин казни. Если угодно, я изложу сказанное митрополитом газским иначе, но не допуская порчи смысла: «Всеми богоугодными делами владычествовать подобает одному государю, патриарх же должен быть ему послушен...»
Иларион встал:
— Мы избавились от Никона, от беды и великого греха! И вот над нами новая чёрная туча! Почему нет великого государя на заседании? За какие грехи вы, греки, собираетесь обратить в рабство нашу Церковь?
— Сами рабы, и на других неймётся надеть ошейник! — гневно закричал на патриархов Павел Крутицкий. — Избави меня Бог от такого собора!
Пошёл прочь из Крестовой палаты, Иларион последовал за ним. Поднялись и стали уходить архиепископы, архимандриты.
Кир Паисий, быстро переговорив с Макарием, с Лигаридом, объявил:
— Собор прерывает заседания на два дня. Пусть каждый из участников представит своё мнение о приоритете власти, какая есть первая и высшая, духовная или мирская?
Алексей Михайлович, узнавши о скандале, тотчас позвал Дементия Башмакова, накричал:
— Почему бунтовщики на свободе гуляют? Тати в доме моём, а вы и ухом не ведёте. За что милую вас, за что осыпаю благодеяниями? — И утих, устыдился гнева, сказал просительно: — Дементий, уговори строптивцев не перечить.
— Великий государь, они же архиереи! — почесал в затылке начальник Приказа тайных дел.
— Моли Бога, что не протопопы! — снова сверкнул глазами Алексей Михайлович.
Следующее заседание собора состоялось в день поклонения честным веригам апостола Петра — 16 января.
Митрополита Павла и архиепископа Илариона на заседание не пустили, но русское священство не дрогнуло. На защиту двух мечей — один меч царский, другой духовный — встали архиепископы и архимандриты.
Читал письменные мнения соборных старцев Лигарид, не знавший русского языка. Наспех переведённые, произвольно выдранные фразы из сочинений он изрекал по-латыни. Эти же места для патриархов переводили на греческий язык, а для собора, не обращаясь к подлинникам, с латыни и с греческого. Действо превратилось в бесконечную, в бессмысленную тарабарщину, прерываемую время от времени пламенными речами Лигарида.
Русские архиереи терпели, дожидались позволения говорить. Оказалось, в знании текстов Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина и русские пастыри грекам не уступают. Пух и прах летел от витиеватого пустословия газского митрополита, но он снова и снова растекался словесами, и стало понятно — сие многоречие умышленное: греки собираются заговорить русских, взять измором.
— Ах ты услужливый жидовин! Ах ты, змей девятиязыкий! — брякнул в сердцах архиепископ вологодский Симеон и, поднявшись, потребовал ответить только на один вопрос: — Для чего ты, владыко Паисий, сделал обрезание Иоанну Златоусту? Уж коли приводишь святое слово, так приводи полно. Изречение Златоуста о власти начинается не как у тебя. Начинается оно иначе: «Священство, которое столько превосходнее всех других достоинств, сколько дух превосходнее тела». Этими словами положено начинать изречение святого отца, ибо из этого слова Златоустого яснее солнца явствует: степень священства выше царской степени. Не стыдно ли тебе, архиерею, унижать сан священства? Ради какой корысти превозносишь ты права самодержавных?
— Я понимаю страхи, вас обуревающие! — ответил Лигарид, умными глазами окидывая собор. — Вы страшитесь будущего. Некий новый государь, сделавшись самовластным и соединяя самоуправство с самозаконием, может поработить Русскую Церковь. «Нет! Нет! Нет!» — восклицаю я трижды. У доброго царя сын будет ещё добрее... Он будет иереем и царём! Ах, какие взгляды вы на меня бросаете! Так бы и съели! Оглянитесь! Пронзите глубины прошлого духовными очами. Был великий Рим, был великий Египет. Их величие покоится на одном: кесарь и фараон соединяли в себе власть священства и царства.
— Дал бы языку своему отдохнуть! — грубо оборвал Лигарида суздальский архиепископ Стефан. — Требую объяснить, для чего ты привёл слово Иоанна Златоуста, выбросив суть изречения?
Архимандрит Новоспасского монастыря Иосиф обратился к патриархам от имени всего собора:
— Святейшие! Пусть газский епископ ответит всем нам, не яснее ли солнца высказывается здесь искомое: престол святительский выше всякого другого престола, а следовательно, и самого царского достоинства.
Лигарид согласился ответить коротко, но принялся громоздить изречение на изречение. Его прерывали, повторяли вопрос, и наконец антиохийский патриарх Макарий закрыл заседание ввиду позднего времени.