Страстотерпцы
Шрифт:
И было видно сыновьям, как ласковы, как строги, как горестны очи непокорного земным владыкам их родимого, их любимого батюшки.
2
Вот уже третий час ждал великий посол Московского царства, щацкий наместник, окольничий Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин великого комиссара Речи Посполитой жмудского старосту Юрия Глебовича.
Писари, всяческая прислуга были на месте, прибыла охрана польских комиссаров, вестовые.
Русские послы терпеливо сидели за своими столами, даже не беседуя друг с другом. Наконец комиссары изволили прибыть.
Глебович, войдя в палату для переговоров, поздоровался как ни в чём не бывало. Ордин-Нащокин ответил дружелюбно, ласково, не приметив оскорбительной небрежности поляков. Предложил:
— Рассмотрим сегодня статьи восемнадцатую и девятнадцатую об отношении наших государств с Турцией и Крымом.
Глебович не ответил, подозвал к себе начальника охраны:
— Полковник! Ваши жолнеры и гусары в полном составе должны сегодня покинуть Андрусово.
Сказано было громко, вызывающе.
— Да, господа послы! — обратился Глебович к русским. — Нет никакого смысла обсуждать статьи о Турции, о Крыме, ибо татары — наши самые верные союзники.
— Я думаю, — возразил Ордин-Нащокин, — дружба московского царя и короля Речи Посполитой предполагает союз от нашествий турок и крымцев. Наш камень преткновения — Киев, но мы просим его не на веки вечные, на пять лет.
— А Динабург?
— На всё время перемирия.
— Я получил указ сейма, — объявил Глебович, — нам, комиссарам, разрешено уступить Смоленское и Северское воеводства. Земли за Днепром, на переяславской стороне, которые теперь заняты польскими хоругвями, отходят на имя короля. Запорожья нам уступить тоже никак нельзя. Мы собираемся пресечь казачью вольницу в Сечи. Киев вы должны вернуть безотлагательно, а также и Динабург со всеми землями. Они собственность польской короны.
— Я что-то не помню, чтобы мой государь проиграл войну вашему государю, — возразил Ордин-Нащокин. — Почему вы, господа комиссары, решили разговаривать с нами, повелевая?
— Мы уже восемь месяцев тратим попусту слова! — вспыхнул Глебович. — Настало время действовать. Выбирайте: или перемирие на двенадцать лет на наших условиях, или война. Предупреждаю, война будет кровопролитная, на помощь его величеству королю Яну Казимиру пришёл хан Адиль-Гирей.
— Ваша милость, позвольте нам обсудить сие заявление. — Ордин-Нащокин отвесил поклон польской стороне.
— Довольно ли вам будет полчаса? — спросил не без сарказма Глебович.
— Довольно.
Богдан Иванович Нащокин, дьяк Григорий Богданов поднялись вслед за Афанасием Лаврентьевичем. Прошли через сени в холодную избу.
— Они хотят сорвать переговоры! — запаниковал Нащокин.
— Хан на Украине. Глебович пользуется выгодным для поляков положением дел, — спокойно сказал Афанасий Лаврентьевич.
— Ещё неизвестно, кого хан ограбит, нас или, может быть, своего друга короля, — усмехнулся дьяк Богданов.
— Нам необходимо выиграть время, — сказал Афанасий Лаврентьевич. — Уводя охрану, они явно показали, что немедленно прекращают переговоры. Как задержать их?
— Напомним ясновельможным панам об их присяжной записи! — предложил дьяк.
— Договор от 29 мая! — поднял вверх палец Ордин-Нащокин. — Верно, на соглашении о безопасности послов стоит подпись самого Глебовича.
— Там есть статья: обе стороны обязуются вести переговоры до заключения мира.
Нашли среди документов присяжную грамоту и сели, убивая время; вернулись ровно через полчаса.
У комиссаров и особенно у Глебовича были скучающие лица.
— Мы без указа великого государя покинуть Андрусово не можем, — объявил Ордин-Нащокин. — Если же моё присутствие на сих переговорах польской стороне совершенно неугодно или по крайней мере в тягость, выдайте мне, господа комиссары, проезжую грамоту во Псков. Поеду на переговоры со шведами. Вы же, как подписавшие соглашение от 29 мая, дайте мне запись, что дождётесь приезда боярина князя Никиты Ивановича Одоевского, который заменит меня здесь, в Андрусове.
Получить вместо покладистого, доброжелательного, любящего Польшу Ордин-Нащокина резкого, непреклонного Одоевского означало одно: убить возможность договориться о чём бы то ни было.
— Мы отнюдь не за прекращение переговоров, — дал отступного Глебович, — но, видимо, пришла пора разъехаться...
— Предлагаю отложить разъезд до 25 декабря, — твёрдо сказал Ордин-Нащокин. — За это время мы и вы получим из наших столиц новые предложения, а покуда посольства могли бы обсудить второстепенные вопросы. Для решения этих вопросов тоже потребуется время.
— Мы не видим смысла оставаться в Андрусове, — стояли на своём комиссары.
— Смысл огромный! — возразил Ордин-Нащокин. — Если мы преодолеем эту трудную минуту, Бог наградит нас за терпение, а наши государи и наши народы возблагодарят нас за мир, который мы, я в это верю, добудем.
Комиссары поупрямились, но отложили разъезд до 25 декабря.
Оставшись с Глебовичем с глазу на глаз, Афанасий Лаврентьевич предложил ему провести тайную встречу одних только комиссаров для обсуждения дел, не подлежащих разглашению. Глебович согласился.
Вернувшись в свою посольскую резиденцию, Ордин-Нащокин тотчас сел писать царю отчёт об очередном, столь неприятном съезде с поляками.
«В Московском государстве, — упрямо проводил он свою линию поборника вечного мира с Польшей, — и в мысли того не бывало, чтоб Смоленском владеть, не только Черниговом и всею Северскою землёю, что теперь отдают. У полоцких и витебских служивых людей слышится сильный ропот, что живут без перемены, и если война продлится, то едва ли удержатся. Какая нужда в Киеве — тебе, великому государю, известно из грамот боярина Петра Васильевича Шереметева, а в Польше и Литве хорошо знают, что порубежные города не крепки и большое войско на оборону их скоро не придёт. Слава пущена во все государства, что денежной казны у вас в сборе нет. Сибирская рухлядь и всякие поставы в жалованье служивым людям розданы, прежних доходов убыло, и на денежных дворах в Москве и по городам денег не делают... Началась война за то, чтоб турка и хана не допустить владеть Украиною, в посольствах и по всему свету об этом расславлено, а кроме мира с Польшею, возмущения в тамошних людях укоротить нечем».