Страстотерпцы
Шрифт:
Приготовил себя Аввакум быть у жертвенника ко дню усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Любил протопоп Иоанна ласковой любовью. Ходил Иоанн в одежде из верблюжьего волоса, питался акридами и диким мёдом. Распознал Исуса Христа среди народа и видел Духа Святого.
Печаль обвивала протопопа во дни скорбного праздника Усекновения главы. Не Ирода Господь взял, но Иоанна {6} . Первая искупительная жертва, предтеча Всевышней жертвы — Сына Божия.
6
...ко дню усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. <...> Не Ирода Господь взял, но Иоанна, — Иоанн Креститель, или Предтеча, сын священника Захария и Елизаветы, ближайший предшественник и предвестник Иисуса Христа, приготовлявший народ к Его принятию. Недовольный состоянием общественной жизни, удалился в пустыню. К нему собирались те, кто жаждал назидания и утешения. Внешним знаком покаяния и духовного обновления он избрал крещение, то есть омовение в воде через погружение в неё. И многие принимали этот обряд. Принял его и Иисус Христос, о котором как о Мессии стал проповедовать Иоанн Креститель. Вскоре за тем Иоанн Креститель пришёл в столкновение с иудейским царём Иродом Антиппой, которого обличал в преступной связи с женой своего брата Иродиадой, дочерью Аристовула, внучкой Ирода Великого. Иродиада через свою дочь, которой за её танец была обещана любая награда, потребовала голову Иоанна на блюде, что и было исполнено.
Не горлом, не дрожанием языка в гортани произносил Аввакум слова молитв и не сердцем. Нет, не видел он Духа Святого, но на дыхании своём чувствовал присутствие Господа Животворящего. Так явно чувствовал, что страшно стало. Шептались прихожане:
— Робок батька Аввакум. Против Никона стоял — не боялся, а Богу служит — ужасается.
Ложась спать в ту ночь, сказал Аввакум Анастасии Марковне:
— Признаюсь тебе, голубушка, истосковался без церкви. Стою нынче в алтаре и чувствую себя как в утробе материнской — отовсюду защищён! Всякая жилочка во мне, вся кровь моя, вся плоть ограждены любовью.
— Петрович, и я тебе скажу, — призналась Анастасия Марковна, — иконы на меня глядели сегодня глазами батюшки моего, матушки, сыночков наших. Стою на виду у них и чувствую, грешница, рады они за меня. А пошла прикладываться — к живому прикасаюсь.
4
Кто ищет лучшего, тот счастья не изведает. Тайна тайн благополучия — в благодарности за дарованную жизнь, за детей, за домочадцев, за труды, за крышу над головой, за хлеб-соль.
Садилось обедать семейство Аввакума. Под иконы — протопоп, по правую руку отца — Иван, по левую — протопопица, за Иваном — Прокопий, за Анастасией Марковной Агриппина, Акулина, крошечка Аксиньица. Дальше, за Прокопием да за Аксиньицей, — домочадцы, и первая среди них хлопотунья Фетиния — вдовица. Всего двенадцать душ.
Помолились. Протопоп благословил пищу.
— Вкусно! — приговаривал Аввакум.
— Вкусно! — вторила Акулина и, стараясь во всём походить на батюшку, жмурила глаза.
Все смеялись.
Когда делили мясо, пришёл поп Лазарь.
— Вовремя! — обрадовался гостю Аввакум. — Дай-ка ему, Марковна, ногу.
— А крылышка не осталось?
— Много ли в крыле мяса?
— А я косточки люблю пососать... За тобой, батька, пришёл. Не желаешь ли порыбарить? Есть протока на примете, хариусы стаями ходят.
— Хариус — сладкая рыбка, — сказал Аввакум, а Акулина тотчас глазки сощурила.
— Поспишь после обеда и будь готов. Заеду. Корзину бери. Груздей наберём.
— А вечерня?
— Ох, батюшка! Неужто не накушался никониянской яствы? С души не воротит?
— По храму я, Лазарь, истосковался. Ругаюсь с Симеоном за новины. Вместо семи просфор — пять [8] ! «Чего ради?» — кричу. Молчит. Все молчат.
— По-новому для воеводы служат. Отойди от воеводина двора подальше, так всюду моление прежнее, истинное. По-новому молят Бога те, кто от царя кормится. Кому о душе печаль, окраинные церковки краше архиерейских соборов.
8
Ругаюсь с Симеоном за новины. Вместо семи просфор — пять! — Одна из Никоновых «новин», против которой были раскольники, — о числе просфор при совершении проскомидии; раскольники требовали, чтобы на проскомидии приносилось обязательно семь просфор. В некоторых древних служебниках о количестве просфор точно не указывается, а если и указывается, то неточно; от трёх до восьми или же — точно пять. Изменений было много. О некоторых из них достаточно подробно говорится в романе.
На второе подали кисель из смородины. Чтоб каждому вволю досталось, Анастасия Марковна целую лохань наварила. Акулине ближе всех тянуться, да черпать трудно. На коленки взгромоздилась. Аввакум любимице ни полслова. Посматривает. Ложка у него, как половник, черпнёт и похлёбывает помаленьку. Акулинка на отцовский половник быстрыми глазками глянет-глянет и ложечкой своей туда-сюда, туда-сюда, как стрекоза крыльями — не углядишь. Наконец все насытились, отвалились блаженно. Аввакум сказал:
— Аксиньица хоть мала, хоть и спешила, да не ради того, чтоб больше съесть, а чтоб быть на всех похожей. Радовалась, глядя, как другие кисель уписывают. Быть тебе, Акулина, ходатаем за людские немочи и радости перед Господом. Тебе, Прокопий, трудно будет в жизни. За своим столом — не смел. Лохань вон какая, а ты досыта себя не накормил. Сатана, что за левым плечом стоит, наплачется из-за тебя, Прокопушка. Ну, ладно. Бог напитал, никто не видал.
— Батюшка, о нас-то с Иваном скажи! — обиделась Агриппина.
— Ты — матушкина дочка. Дай тебе в семейство всё царство русское необъятное — не испугаешься, примешься хлопотать, как ласточка. Об Иване сказ совсем короток: стена.
— Батька! — поднялся из-за стола Лазарь. — Собираться пойду. Лошадь надо накормить перед дорогой. — И вдруг спросил: — Крижанича-то позовёшь? Он о тебе спрашивает. Великий охотник споры спорить.
— Было бы о чём.
— Не гордись, батька! Крижанич многое повидал на своём веку, а уж сколько им книжек читано! Есть ли столько в Москве, может, и нет.
— Пускай приходит на рыбку. Похрустим жареными плавничками да хвостиками.
Лазарь так и просиял.
5
Ловили на весёлой, коряжистой, каменистой речонке. Сели рядком, чтоб поговорить, но какой разговор? У Лазаря поплавок как заговорённый. Только удочку закинет — тяни, вот он, хариус! От Аввакумова поплавка до Лазарева сажень, и хоть бы дурак какой шевельнул наживку. Будь ты колодой дубовой — треснешь от досады. Аввакум удочку носом в дно ткнул и отвернулся от реки.
— Давай местами поменяемся, — предложил Лазарь.
Поменялись. И опять у Аввакума поплавок — покойник, а у Лазаря — живец.
— Если уж меняться, так удочками! — не вытерпел наказанья Аввакум.
И диво дивное: Аввакумова удочка в руках Лазаря как проснулась — хватает хариусов почём зря, а поповская уда в Протопоповой длани уж так раздремалась, что волны и те, кажется, стороной пошли.
— Лазарь, что же это за наваждение? — изумился Аввакум, вернул свою удочку, смотал, перешёл на другое место. Не клюёт. Позвал Лазаря.