Страстотерпцы
Шрифт:
— Отправляй меня, Иван Андреевич, обратно в Дауры. Да хоть колесуй, в Никоновы церкви отныне не ходок.
Рассказал сон, заплакал.
— Прости, государь Иван Андреевич! Знаю, добрый ты человек! Худа мне не желаешь. Сам на кнут напрашиваюсь. Казни, не попрекну.
Заплакал и воевода.
— Ох, протопоп! Донесут на тебя без мешканья. На доносы люди у нас быстрые. Но всякое писаньице сначала ко мне придёт, от меня — в Москву. Дело долгое. Живи, протопоп, как совесть тебе велит. Мне перемена обещана, но пока я здесь — никого не бойся.
С того дня Аввакум не ходил в церкви, где служили по новым книгам.
Заковало реку льдом, землю снег укрыл. Обновился мир, стал бел, чист, непорочен... Вздыхал протопоп, о людях печалуясь:
— Всё меняется у Господа, дерево и зверь, один человек и зимой и летом всё тот же.
Томился протопоп, ворочался ночами. На малых своих детишек глядел, вздохи сдерживая. Выбрала минутку Анастасия Марковна, подсела к батюшке под бочок, спросила:
— Нездоровится тебе, Петрович?
— Дома сижу. Отчего заболеть?
— Печален, голоса твоего совсем не слыхать.
Не рассердился. Согласно покачал головой:
— Твоя правда, матушка... Морозы ныне трескучие, да не мороз страшен. Сама видишь, Марковна: одолела Русь зима еретическая. Восстать бы, криком кричать! Не смею. Связали вы меня. Как говорить против сатаны? Ведь Акулинку с Аксиньицей затопчет, как сыночков наших затоптал. Уж больно далеко посылает царь за слово святой правды.
— Господи, помилуй! — перекрестилась Анастасия Марковна. — Что ты, Петрович, говоришь? Вчера, слыхала, читал ты послание апостола Павла: «Привязался еси жене, не ищи разрешения. Егда отрешишися, — не ищи жены». Благословляю тебя, батюшка, и дети твои тебя благословляют: дерзай говорить слово Божие по-прежнему. О нас не тужи. Пока Бог изволит — живём вместе, а разлучит — в молитвах своих нас не забывай. Поди, поди, Петрович, в церкву — обличай блудню еретическую!
Встал Аввакум, сложил ладони на груди, поклонился жене, слёз не сдерживая. Ничего сказать в ответ не сумел, но была в его глазах тишина, море любви неизречённой.
9
Переждал протопоп рождественские морозы, переждал крещенские. Сретенские тоже переждал. Как помягчало на дворе, затрусило наст снежком, собрался и пошёл обозом через Тюмень, через Туринский острог на Верхотурье.
Иди и дойдёшь.
В Верхотурье встретил Ивана Богдановича Камынина, старого знакомого. Нижегородский человек, в Москве знались. Иван Богданович полтора года тому назад служил в Верхотурье воеводой. Пока дела сдавал, в дорогу собирался, восстали татары.
— Как же ты проехал, протопоп?! — удивился Камынин.
— Христос пронёс. Пречистая Богородица провела, — легко отвечал Аввакум. — Мне, Иван Богданович, никто уж не страшен после Даур. Одного Христа боюсь.
И верно, зело осмелел протопоп.
Местный иерей, почитая великого страдальца, позвал Аввакума в соборе служить. Аввакум же не только отслужил обедню по-старому, крестясь двумя перстами, но и громыхнул проповедью. Власти, насаждающие Никоновы новшества, назвал волками. Напоследок же так молвил:
— Волчат подавить нигде не худо — ибо волками вырастут. Я же обещаю вам сыскать в Москве матерого вожака, череп ему раскроить за пожранное стадо овец словесных.
От таких речей у священника медвежья болезнь случилась.
Власти тоже проводили протопопа из Верхотурья с великим удовольствием.
По зимней дороге успел Аввакум доехать до Устюга Великого. Здесь и пережидал полые воды.
Мог бы и до Тотьмы добраться, но ростепель обманула. По лужам в Устюг приплыли-прикатили в день Сорока Мучеников. Сняли дом на два месяца. Тут и грянули морозы, да такие, что на улице вздохнуть страшно, грудь обжигает.
Великий Устюг потому и великий, что был в старые годы северной столицей. Все поморы, открыватели ледовитых морей и великих рек, или родом устюжане, или снаряжались в путь в Устюге. Что ни дом — купец, мореход, казак-землепроходец.
В Великом Устюге власти к протопопу благоволили, но друга себе нашёл не среди именитых людей. Шёл к заутрене, неся на себе облако морозное, — в одной рубахе, бос, без шапки — юноша. Не калека, не дурачок.
— Юродствуешь? — спросил Аввакум.
— Уродствую.
— Холодно?
— Холодно, батюшка.
— Приходи ко мне домой, помолимся.
— Сам приходи! Спроси Фёдора, всяк укажет, где моя келейка.
Во время службы юродивый забежал в церковь к иконам приложиться. Ноги об пол стучат как деревянные. Молящихся от того стука мороз по спине продирает.
А Фёдор встал под куполом, на орла Иоаннова, названого сына Богородицы, засмотрелся {8} . Руки сами собой поднялись, но до локтей. Не орлиный взмах — шевеленье замерзающей вороны. Тут певчие запели, Фёдор и замер. Руки топорщатся, ноги боль нестерпимая корчит. Палец с пару сойдёт — взвоешь, а тут по колено мёрзлое мясо на окаменелых костях, — он же, милый, как ангел, глядит на Царские врата, на престол и Духа Святого видит.
8
...на орла Иоаннова, названого сына Богородицы, засмотрелся. — При изображении апостолов, принятом Святой Церковью, орёл является символом евангелиста Иоанна, который был любимым учеником Иисуса Христа. В последние дни земной жизни Спасителя имя Иоанна упоминается довольно часто. Он с Петром приготовлял пасхальную вечерю; на вечере возлежал на ложе Иисуса. Иоанн был единственным апостолом, стоявшим на Голгофе у Креста. Он первый уверовал в воскресение Иисуса. После Вознесения Господа Иоанн вместе с другими апостолами оставался в Иерусалиме и играл руководящую роль в первой христианской общине. До успения Богоматери он не уходил из Палестины, исполняя возложенные на него обязанности заботиться о Ней.
Служба кончилась. Подошёл юродивый к протопопу благословиться, сказал, в глаза глядя:
— Д сам тебе келию мою покажу. Пойдёшь?
— Пойду.
А с ним, бедным, не то что выходить из храма, подумать о выходе — студёно. Фёдор углядел смятенье, к руке Протопоповой лицом припал.
— Ничего, батька, я привык. Ради дружбы нашей Господь мороз послал.
Жил Фёдор у людей хороших. Изба стояла на заднем дворе, утонув в снегу. Но пол вымыт, на столе хлеб, печь топится, в печи горшок каши.
— Из каких же ты людей будешь? — спросил Аввакум.
— Из богатых, — просто ответил Фёдор. — У моего батюшки в Новгороде амбары и лавки, но родом мы из Мезени.
— Книги у тебя.
— Батюшка денег не жалел на учителей. Я большие торга вёл, да спохватился. Деньгами вечную жизнь не купишь. Наплакался по себе и пообещал Господу уродствовать. Язык смел, да тело не больно храброе. Солгал я Исусу Христу. Батюшка уговорил не ввергать дом в убытки. Какое купцу доверие, если сын блаженный дурак. Но Господь меня быстро приструнил. Плыл я на ладье с Мезени, волны расходились. Не помню как — то ли смыло, то ли ветром сдуло — упал с ладьи. Ноги в снастях запутались, а голова в море. Тут и обещал Господу: коли спасёшь от потопления, буду бос по снегу ходить. Уж какой силой, а видно — Божией — выперхнуло меня обратно на палубу. И уж больше Господнего терпения не испытывал, пошёл странствовать.