Страстотерпцы
Шрифт:
— Что же, помер Елизар, коли постриглась?
— Слава Богу, жив-здоров!.. Отпустил, сжалился, глядя, как мечусь между Богом и печкой... Негожая из меня жена... Совсем-совсем плохая.
— Помню, как на правиле с тобой стояли. Неистова была в поклонах. Я — тыщу, ты — две, я — две, ты — три.
— Любила Бога, да променяла на Елизара.
— Молчи, дурища!
— Молчу, батюшка! — упала в ноги, плача, охая.
Детишки с перепугу заорали. Прибежали домочадцы.
Монашенка кланялась каждому в ноги, прощения просила. Анастасия Марковна подняла детишек, унесла на другую половину дома.
— Блядь я, батюшка! — распалила себя Агафья. — С младых лет похоть свою нянчила, на Елизара глядя. Он меня девочкой из полона выкупил, у кумыков... Елизар с женою жил, а я, сучка, завидовала... Богу с тобой молилась, а сама ждала, когда Елизар овдовеет. Тебе говорила — постричься хочу, а хотела беса в себя! Прости, батюшка, коли есть мне прощение.
— Тебя бы палкой, да помню, как спала ты три дня кряду, да сон твой о палатах Аввакумовых... Может, тоже брехала?
Монашенка рухнула на колени.
— Упаси Боже! Водили меня ангелы по твоим палатам, батюшка. Стол белый, со многими брашнами!
— Ой, дура ты, дура! Господь ей ангелов шлёт, а она от ангелов к мужику под бок!
— Грех! Грех! Деток единокровных — не люблю... Убей меня, батюшка!
— Сама в геенне и меня тянешь? Руки у меня чешутся отколотить тебя за язык твой поганый, за брехню твою. Помню, как лбом пол ломила: клялась сохранить девство непорочно Христа ради... Да что говорить. Бог знает, как наказать, как миловать. Я же прощаю тебя совершенно. Ступай к образам, молись. На вечерню вместе пойдём.
Так вот вдруг прибыло Аввакумово семейство на три рта. А в храм пошли — навалился на Агафью бес. Время избрал сокровеннейшее, когда Аввакум, служивший литургию, переносил святые дары с жертвенника на престол. Закуковала, бедная, кукушкой; ку-ку да ку-ку. Бабы к ней кинулись, она на них — собакой, лает, зубами щёлкает, а кого и башкой боднёт, с козьим, с сатанинским блеяньем. В храме плач поднялся, знают люди судьбину монашенки Агафьи, жалеют.
Взял Аввакум крест с престола, вышел на клирос, закричал:
— Запрещаю ти именем Господним! Полно, бес, мучить Агафью! Бог простит ея в сий век и в будущий!
Батюшка Аввакум умел на бесов громыхнуть. Агафья как из пучины вынырнула: лицо тихое, ласковое. Будто ветром пронесло к клиросу, упала перед протопопом, он же благословил её крестом и молитву сказал. И стояла Агафья на службе, как все, пошла из храма, как все, а все-то на неё оглядывались, дивились протопопу:
— Силён Аввакум!
— Страдалец. Бог ему за терпение воздаёт.
— Как беса-то скрутил! Все косточки бесьи треснули.
— Неужто слышно было?
— Кто близко стоял, тот слышал.
— Эй-ё-ё! Это ведь и московские бесы перед нашим батькой не устоят.
— Московские из Рима присланы, на хитрости замешены, на сатанинском огне пеклись.
— Неужто русская простота римскую хитрость не одолеет?
— Молиться надо... Да кто теперь за нас, русаков, перед Богом заступится? Патриарх, как баба-привередница, бросил дом патриарший и на царя лает. Царёвы иерархи — на него, на Никона. Брёх и лай, а не молитва.
— Пропадёт Россия, как в Смуту пропала.
— Бог милостив.
8
На Преображение в соборной церкви литургию служили ключарь поп Иван с протодьяконом Мефодием, Аввакум же был в алтаре и видел в тот светлый день чудо, от которого душу объяло ужасом. Когда протодьякон возгласил: «Двери, двери мудростью вонмем», — внимаем, стало быть, — неведомым ветром подняло воздух, покрывавший дары, и повергло на пол. Когда же всем храмом пели Символ Веры, подправленный волей Никона, звезда на дискосе над агнцом вздрагивала [9] и переступала всеми четырьмя опорами.
9
...звезда на дискосе над агнцом вздрагивала... — Дискос — один из главных священных сосудов, употребляемых при литургии в Православной Церкви. Это небольшой величины блюдо на подставке, на котором приготовляется, освящается и раздробляется святой агнец, то есть часть главной просфоры, пресуществляющаяся в тело Христово в таинстве Евхаристии. По толкованию церковных учителей, дискос изображает в духовном смысле и ясли, в которые был положен Иисус Христос при рождении, и гроб, в который положили тело Его после снятия с креста.
— Видишь ли? — спросил Аввакум попа Ивана.
— Вижу.
— Не истинные твои глаголы, поп! То Божий знак. Я на всё ругаюсь, а вы не слушаете. Меня и не надо слушать, но неужто Бог вам не страшен?
Рассказал Аввакум Анастасии Марковне о чуде — пригорюнилась.
— «Его же царствию несть конца!» Хорошо было по-старому. Честно.
— Много честнее и мудрее, голубушка, чем «Его же царствию не будет конца». «Несть! Несть конца!» Как гвоздь, вбитый по самую шляпку. В Никоновом «не будет» коли не сомнение, так не твёрдость. Ничего ему не надо, сатане. Убрал слово «истинный», и все смирились. Довольно, дескать, «Бога истинна от Бога истинна», будто язык опухнет лишний раз сказать «истинный».
Грустна была Анастасия Марковна. Молчалива.
Покойная жизнь катит день за днём, как волны по реке. Да ведь всякий — диво, творенье невозвратное. Ох, дни, дни! Дыханье Божее.
Всего было в меру в домовитой жизни протопопа: ночных молитв, сытного брашна и поста, трудов пастырских... Одно тяготило — слава. Бабы совсем одолели. Прошёл слух: батька Аввакум грыжу у младенцев лечит. Потекли со всего края, кто на лодках, кто на лошадях, а кто и в коробу принесёт младенчика из диких, дальних лесов. Лечение Аввакум знал нехитрое. Сам о том в «Житии» своём рассказал: «...маслом священным, с молитвою презвитерскою, помажу все чювства и, на руку масла положа, младенцу спину вытру и шулнятка, и Божиего благодатию грыжная болезнь и минуется во младенце».
17 сентября, на именины царевны Софии Алексеевны {7} , вернулся Аввакум от заутрени, завалился не раздеваясь вздремнуть, и был его сон тонок. Спросил некто: «Аль и ты после стольких-то бед и напастей вздумал соединиться с прелестью? Блюдись, протопоп! Не то растешу тебя надвое!»
Аввакум вскочил с постели — да к иконам. Молитву творил сокровенно, чтоб домочадцы не шептались потом по углам.
— Господи! — дал зарок. — Не стану ходить, где по-новому поют.
И не пошёл к обедне в соборную церковь, явился к столу воеводы.
7
...на именины царевны Софии Алексеевны... — Софья Алексеевна (1657—1704) — одна из дочерей Алексея Михайловича, ставшая после смерти своего брата, бездетного государя Фёдора Алексеевича, правительницей России (1682—1689). Когда, после смерти царя Фёдора Алексеевича, бояре и патриарх Иоаким объявили царём десятилетнего Петра (будущего Петра Великого), отстранив от престола Иоанна, слабого телесно и душевно, Софья возбудила открытый бунт против Нарышкиных, подговорив для этого стрельцов. В результате этого государями были объявлены оба царевича, причём «первым» царём был провозглашён Иоанн V Алексеевич. Правление же за молодостью братьев было вручено царевне Софье. Она прекратила волнения среди раскольников, усмирила стрельцов, заключила вечный мир с поляками (1686), по которому Левобережная Украина и Киев навсегда остались за Москвою. Софья Алексеевна была умна, образована, энергична и честолюбива.