Стрежень (= Юноша и машина)
Шрифт:
– Неужто не сказали?
– изумляется он.
– Ишь ты беда! Как же так? Никто и ни словечка, а?
– Никто ничего не говорил!
– отрезает Виктория.
– Аи-аи! Безобразие!
– искренне сочувствует дядя Истигней.
– Это они так заработались, так захлопотались, что и забыли упредить. Это не иначе, как так... Ах, ах! Одно не разумею: что Степушка-то думал, почто он-то не рассказал, а?
– спрашивает дядя Истигней, поднимаясь с корточек и невинно глядя на девушку.
– Мы с ним поссорились, - неожиданно для себя самой откровенно отвечает Виктория.
–
– поражается старик.
– Как же так? На одном леске робите, с одного котла снедаете. Как же так?
– еще больше удивляется он, но потом мгновенно становится серьезным, берет Викторию за руку, проникновенно продолжает: - Зачем ссориться! Не надо!
– И, словно поняв вдруг все, наклоняется к ней.
– Понимаю теперь, что делается! Понимаю, почему тебе не сказали про скорость-то!
– Почему?
– Все понимаю! Ты присядь-ка, поговорим. Вон на корягу и садись...
Дядя Истигней лезет в карман за кисетом, достает его, неторопливо проделывает все те несколько забавные операции, которые нужны ему для закуривания.
– Это хорошо, что тебя за живое взяло, - говорит он, искоса наблюдая за девушкой.
– В коллективе все должно быть общее.
– Евстигней Петрович, я жду ответа... Почему мне не сказали?
– А ты не слеши, не торопись. Дело серьезное!
– отвечает старик.
– Мне понятно, почему тебе не сказали. Смотри, какая картина: со Степкой ты поругалась - он не скажет, Семен Кружилин не скажет тоже - он Степкин друг, да и настоящий друг. Ульян Тихий тебя боится, не любит тебя - строга ты с ним очень... Наталья тоже не скажет, ты к ней относишься свысока. Григорий Пцхлава за Ульяна горой. Значит, и он к тебе большой дружбы не чувствует. Ну, а я? Я человек молчаливый, неразговорчивый, опять же боюсь, что редуктор не пойдет.... Ну, а....
– Товарищ Мурзин, я не нуждаюсь в ваших оценках...
– побледнев, говорит Виктория. Дядя Истигней холодно перебивает ее:
– Прошу выслушать до конца.
Виктория, уже повернувшаяся, чтобы уйти, останавливается.
– Что еще? Я жду.
– Отменно. Да ты присядь! Вот так... Люди мы свои, делить нам нечего. Хочу, чтобы поняла ты нас, рыбаков. Народ мы дружный, спокойный, доброжелательный, - говорит дядя Истигней.
– Подумай, не уходишь ли в сторону от людей? Ты умный, начитанный, крепкий человек, а путаешь, петляешь. Подумай, помозгуй, - еще ласковее говорит он, кладя руку на обшлаг ее спецовки.
– Тебе в жизнь идти, Виктория, тебе много надо думать...
– Я ничего не сделала плохого коллективу, - говорит Виктория.
– Что мне надо еще делать?
– А коллективу плохое трудно сделать. Одному, двум, ну от силы трем можно. Потом раскусят, поймут и... ничего плохого уже не сделаешь! Ты, Виктория, думай о другом - не строга ли слишком с людьми, не высока ли в самомнении?
– Евстигней Петрович, вы знаете, я хорошо работаю, изучила дело. Ну что еще надо? Мои отношения со Степаном - личное, - уже спокойно говорит Виктория.
– Что я должна еще делать, Евстигней Петрович?
– Не о деле речь, - говорит старик.
– Об отношении к людям.
– Ну, знаете, я не умею дипломатничать. Я к себе отношусь
С катера доносится зычный крик Стрельникова: "Подхватывай!" Дядя Истигней бросается к берегу, чтобы принять крыло невода.
Рыбаки возбуждены. "Чудесный" еще движется, мотор дорабатывает последние такты, а Семен уже прыгает в воду, по пояс погрузившись в нее, бежит на берег, подлетев к выборочной машине, гремит рычагами, что-то подкручивает, подвинчивает, орет дяде Истигнею: "Живее! Не тяните!" Когда крыло зацеплено, а Ульян подает знак, что тоже готов, бригадир торопливо поднимает на блоке бело-голубой флаг Карташевского стрежевого песка, и дядя Истигней приглушенно говорит:
"Добро!" Семен мягко прикасается пальцами к заводной белой кнопке.
Мотор сначала медленно, потом все быстрее и быстрее передает обороты валу выборочного круга; затем Семен прикасается пальцем еще к какой-то кнопке, раздается чавканье хорошо пригнанного металла, вступает в действие вал ускорения, и все видят, как на самодельном счетчике Семена появляется цифра, показывающая, что обороты вала увеличены в полтора раза.
Невод струится из воды ровно, прямо, поплавки не утопают, как предполагал дядя Истигней. Это значит, что невод идет правильно. В линии тюллавков, идущих к берегу, пропадает пунктирность, от скорости они сливаются в оплошную линию.
Но дядя Истигней делает вид, что он все-таки чем-то недоволен.
– Дальше пойдет хуже!
– говорит он.
– В конце может заесть.
– Вполне!
– соглашается Семен.
Однако ничего не заедает - невод идет по-прежнему ровно, быстро, мотор работает легко и четко. Не заедает! Коловщик Ульян Тихий движется по песку много быстрее, чем обычно, но ему не тяжело - он свеж, ибо уже несколько дней не пил водки, да и Наталья ему помогает.
Петля невода суживается, Семен, улыбнувшись, сбавляет газ. Он сообразил, что с увеличением скорости увеличивается инерция и машине после первого трудного рывка работать легче. Он, собственно, предполагал это.
– Пошла!
– ревет берег.
Рыбаки единым духом выбрасывают на берег шевелящуюся мотню, вперед пробивается деловая тетка Анисья, прицеливается опытным глазом на осетров, выбирает на варево; дядя Истигней говорит: "Чахоточные осетры"; Виталий, подражая старику, заявляет: "Пустяковина", - и уж тогда на главное место выдвигается Виктория Перелыгина - приемщица рыбы. В общем, происходит все то, что происходит обычно, только на этот раз притонение завершено в полтора раза быстрее. Необычно и другое: Степка Верхоланцев на этот раз це кричит свое восторженное "ого-го!".
– Выгадали порядочно!
– говорит дядя Истигней Семену, посмотрев на часы.
Если судить по тому, как Стрельников входит в кабинет директора рыбозавода, то Карташевский стрежевой песок не просто рыбацкий поселок, а великая держава, и он, Николай Михайлович, ее полномочный и доверенный представитель. Шустрая секретарша вскакивает, преграждает ему дорогу, но он молча, не поворачивая головы, отодвигает ее в сторону, широко распахивает дверь и оказывается перед лицом всего заседающего в кабинете рыбозаводского начальства.