Структура момента
Шрифт:
Впрочем, иногда он настолько входил в роль мудрого старца, уже сделавшего первые шаги на пути к небесам, что "промахи" окружающих принимал со смиренным видом, давая понять, что готов безропотно вынести любые испытания. В такие дни с ним было особенно трудно.
И совсем редко он становился тем, кем был на самом деле: ироничным, уверенным в себе любителем жизни во всех ее проявлениях, и обнаруживалось, что хоть это и затухающий вулкан, но клокочущая в нем лава еще может обжечь. В свои шестьдесят пять лет Старик умудрялся нравиться женщинам, да и сам, вдруг вспыхнув, увлекался ими не на шутку... Но большую часть времени он готовился к смерти...
Судки с обедом были встречены с приличествующим умирающему спокойствием. Но съедено было все - и пити, и долма, и шашлык - проворно, с умением, выдающим классного едока. Долму он полил простоквашей с чесноком, к шашлыку потребовал соус собственного изготовления (смесь ткемали, аджики и болгарского кетчупа с мелко нарезанной свежей кинзой; обновлялась эта смесь чуть ли не через день во время сеансов огнепоклонничества), а полную тарелку пити заел огромной луковицей, нарезать которую не позволил, чтобы не потеряла сочности, а раздавил собственноручно, благо кулаки еще сохранили былую мощь.
На этот раз он сидел на застекленной веранде, но костер посреди двора все же был разожжен. Горел огонь и в камине, занимающем полстены в гостиной, к которой примыкала веранда. Два костра в начале июля - в этом уже было что-то откровенно вызывающее, но Старик не любил себя ни в чем ограничивать. Поедая обед, он делился сомнениями, возникшими, по всей видимости, из-за необходимости любоваться красотой двух костров одновременно.
– У каждой из них свои плюсы и минусы, - изрек он глубокомысленно, обгладывая очередную косточку.
– Нигяр была красавицей и понимала толк в любви, но ни черта не хотела делать, лентяйка была страшная. У Лины Гургеновны был отвратительный характер... хотя долму готовила замечательно... И с ней было о чем поговорить... Лиза... Лиза была прелесть. Я очень любил Лизу. И, пожалуй, более всего склоняюсь к ней... Меня пугает только её болезненность. Холецисто-панкреатит не шутка. Очень мучилась, бедняжка. Приступ за приступом. Из больницы не вылезала в последнее время.
– Он задумался.
– Да, тут нужно быть очень осторожным.
– Речь шла о трех покойных женах Старика, он все никак не мог выбрать, с кем из них рядом лучше быть похороненным.
– Хочется, чтобы и место было уютное. Это может все решить. В конце концов, я всех их любил. И каждая имеет на меня право.
– Он опять задумался, не забывая при этом есть. Нигяр самая молодая, - осенила его новая мысль, - ей же всего тридцать шесть было. И азербайджанка. Все же свое родней. Ты как считаешь?
– Надо съездить посмотреть, - ответ мой был преднамеренно уклончивым, - я же предлагал...
– Ну куда мне, - вздохнул Старик, - ты же видищь, еле дышу, мне бы до осени дотянуть.
– Да вы прекрасно выглядите. И аппетит хороший.
Спохватившись, Старик стал есть медленней, вернее менее заинтересованно, напустив на себя отсутствующий вид, будто это и не он ест.
– А как твои дела?
– спросил Старик чуть погодя с еле заметной усмешкой.
Надо же было ляпнуть про аппетит! Старика это явно задело и означало, что теперь он не отвяжется, пока каким-то образом не выместит досаду, - не любил старичок, когда упоминали о его недостатках, ох не любил!
– Все нормально.
– Отпраздновали юбилей?
– Он усмехнулся и вытер губы.
– Да.
– Ну и как?
– Нормально.
– Рассказывай.
– Да что рассказывать? Пошли в ресторан. Посидели, поговорили...
– И ты доволен?
– Да.
– Ты считаешь, что все у тебя хорошо?
– Да. Только, прошу вас, не заводитесь.
– Не заводиться?! Да я убить тебя могу, несмотря на то, что сам при смерти, выбросить четырнадцать лет жизни коту под хвост и еще требовать от меня одобрения?!
– Мне не нужно одобрения! Я только прошу не говорить об этом!
– А я прошу не ставить мне условий... После моей смерти ты ни от кого не услышишь пpaвды.
– Почему это?
– Потому что правду может сказать только тот, кто ее знает. А ты всем врешь, и в ответ слышишь такое же вранье. Ты же погряз во лжи.
– Может, хватит?
– Но больше всего ты врешь себе.
– Это неправда.
– Четырнадцать лет изображать любовь к женщине, только чтобы сделать ей приятное, - это не самообман?
– Я не изображал, я любил ее.
– Вранье. Вначале была глупость, детское увлечение, потом привычка, а дальше - чистейшая ложь...
– Неправда.
– Ты хочешь сказать, что и сейчас ее любишь?
Я промолчал. Это придало ему активности.
– Самовлюбленная эгоистка. Сожрала лучшие годы твоей жизни.
– Если вы не прекратите, я уйду!
– На чем?
– с насмешливым вызовом спросил он.
– На электричке! И что вы каждый раз тычете мне в глаза своей машиной. Я ваши дела на ней делаю. Мне она не нужна.
Старик понял, что перебрал.
– Белье сдал?
– - перешел он на деловой тон.
– Все сдал. И белье, и в чистку.
– Извини... Но ты должен и меня понять... Мы же друзья... мы друзья или нет? Я тебя спрашиваю.
– Друзья.
– Ну вот. А раз так, то я должен, пока еще в состоянии, пока еще дышу, высказать тебе то, что у меня на душе. Так что не обижайся. Ладно?
– Ладно.
– Лучшего момента быть не могло: Старик, видимо, испытывал легкие угрызения совести, во всяком случае, изображал таковые на своей крупной львиной физиономии.
– У меня к вам просьба.
– Просьба?
– Он откинулся в кресле, и сходство со львом усилилось.
– Давай валяй.
– Вернее, две просьбы...
– Деньги?
– Да!
– Сколько?
– Много.
– Зачем?
– Мне надо съездить домой.
Он удивленно тряхнул седой гривой.
– Ты хочешь поехать в Сангачаур?
– Да.
– Занятно. Что-нибудь случилось?
– Свадьба друга.
– Ну и что?
– Я обещал приехать.
– Ты что, рассказал ему правду?
– Нет.
– Как же ты поедешь?
– Я на два дня. Закажу надгробье и назад!
– Деньги нужны на надгробье?
– Не только... На дорогу и подарок...
– Сколько всего?
– Рублей пятьсот-шестьсот.
Он задумался не больше чем на секунду.
– He дaм.
– Я верну.
– Дело не в деньгах.
– А в чем?
– Я не могу участвовать в твоих дурацких затеях.
– Надгробье на могилу матери - это дурацкая затея?
Он пропустил вопрос мимо ушей.
– Ты хочешь поехать туда, чтобы изображать из себя большого ученого, а я, умирающий старик, должен это оплачивать? Ты считаешь, это справедливо?