Структура момента
Шрифт:
– Письмо пришло...
– Откуда?
– Из Таганрога.
– Но ты же не пьешь сейчас.
– Они лучше знают.
– Толик покосился на Таню и обреченно полез в карман за письмом.
– Надо ехать.
– Глупость какая-то.
– Таня сунула Толику очередной бутерброд; Маша рисовала здесь же за столом, слушая разговоры взрослых.
– Какие-то посторонние люди руководят твоей жизнью.
– Они не посторонние, - с унылым резоном возразил Толик, принимая бутерброд.
– Они мой цикл знают. Раз пишут "пора", значит, скоро запью.
Письмо было от сотрудников Таганрогской психиатрической лечебницы и начиналось словами: "Дорогой Толик, что же ты не едешь? Мы тебя ждем. Пора..." Почему-то от своего алкоголизма он лечился только в Таганроге, хотя родился и всю жизнь прожил в Москве.
– Видишь? Надо ехать...
– Неужели у тебя ни капли воли нет?!
– сердилась Таня.
– Ты же обещал.
Толик виновато шевелил рыжими усами и ел. Обжорство было его спасением; даже многолетний алкоголизм не подорвал могучего Толиного здоровья. В перерывах между запоями и догадаться нельзя было, что он так тяжело болен: ни красноты в глазах, ни дрожания рук, ни расширенных сосудов, вполне цветущий вид был у Толика, считавшего себя художником и поэтому нигде не работавшего.
Но от участкового Толик прятался по другой причине. Таня охотно eго содержала (в общем-то и не любя особенно, так просто жили вместе, сошлись по случаю, как говорится), но мужем у нее числился совсем другой человек. Именно числился, потому что никакого отношения к ней не имел, и зачастил в дом лишь последнее время, из-за того же участкового. В отличие от Толика, он жаждал, чтобы его застали здесь и зафиксировали этот факт в каком-нибудь официальном протоколе.
Звали его Яшей. По всеобщему мнению, он был гениальным кинорежиссером; короткометражка, которую он снял на одной из провинциальных студий, действительно получила несколько международных премий, но почему-то восстановила против него руководство студии.
Яша приехал в Москву, был обласкан крупнейшими кинематографистами страны и начал переговоры о постановке полнометражного фильма в столице. Дело это, видимо, было сложное, затяжное; деньги, полученные за короткометражку, уже давно съедены, а главное - возникла необходимость в московской прописке: по всеобщему уверению, прописка могла значительно упростить ситуацию. И тут, конечно, вспомнили о Тане и Оле. Кто же, как не они, должны помочь начинающему гению?
Поскольку Оля ждала своего Чиндяйкина, а Тане вроде терять было нечего за Толика она замуж не собиралась, а отец Маши исчез через год после ее рождения - то выбор пал именно на Таню. И она безропотно пошла в загс, чтобы малознакомый ей Яша имел возможность снимать в Москве свои гениальные фильмы. С тех пор он появлялся редко, голодный и смущающийся, с большим желтым портфелем, в котором среди предметов первой необходимости - бритвы, зубной щетки, запасного белья и нескольких сценариев - лежали две круглые жестяные коробки с его фильмом.
Яшу кормили, давали возможность помыться, и он опять исчезал, чтобы продолжать свою борьбу за полнометражный фильм.
Толик Яшу не любил. Как-то Яша робко заметил, что сочетание бисквитного пирожного с соленым огурцом может привести к несварению желудка, и, к несчастью, ночью железный Толик впервые в жизни почувствовал себя неважно. Утром, будучи натурой художественной и склонной к суеверию и мистике, Толик заявил, что у Яши дурной глаз и в дом его пускать опасно. Всерьез этого никто не принял, но угрюмая настороженность Толика еще более сократила число Яшиных визитов. И так бы все и шло, если бы кто-то из соседей не разнюхал про Танин брак и не сообщил куда следует. С тех пор зачастил участковый, требуя Яшу и возражая против Толика. Выражаясь официально, он утверждал, что брак с Яшей носит фиктивный характер, и настаивал на лишении его прописки. Этим и объяснялась нервная обстановка в доме. Любой стук в дверь мог означать очередную облаву.
Теперь Яша стал появляться чаще, обязательно заходил с какими-нибудь просьбами к соседям, громко стучал молотком на лестничной площадке, чтобы обратить на себя внимание, участвовал в работах по озеленению и благоустройству двора, но бдительность участкового усыпить было трудно - он требовал, чтобы Яша, как и положено, ночевал в доме, если Таня действительно его жена. Осуществить желание участкового было трудно не только потому, что это не нравилось Толику, - в квартире было мало места, во второй комнате спали Оля и Маша. А Оля ждала Чиндяйкина, и другой мужчина в ее комнате был немыслим. Hе потому, что Оля была ханжой, - пусть бы лежал себе на раскладушке, - ей не хотелось огорчать Чиндяйкина. Очень ревнивого, по ее словам. За шесть месяцев совместной жизни в Новосибирске, где она работала суфлером в драмтеатре, а он актером, Чиндяйкин успел убедить Олю во многом: и в своей любви, и в необходимости вернуться в Москву и ждать там его приезда, и в своей ревности, и в своем достойном столичной сцены таланте, и во многом другом. Она терпеливо ждала приезда этого Чиндяйкина уже два года, продолжая любить и надеяться. Шестьдесят пять рублей, лежавшие в вазе на буфете, остались от тех ста пятидесяти, которые Оля собрала к первой назначенной Чиндяйкиным дате приезда. Эта дата несколько раз менялась, а с некоторых пор Чиндяйкин вообще не подавал никаких признаков жизни, предварительно, перед самым исчезновением, попросив выслать ему деньги на билет.
– Почему не ешь?
– спросила Таня, пододвигая тарелку c бутербродом.
Я, поблагодарив, отказался. И посмотрел на часы.
– Сколько?
– поинтересовался Толик.
– Без двадцати одиннадцать.
– Что-то Оля задерживается, - продолжая рисовать, заметила Маша.
– Пошла бы спать, - неуверенно предложила Таня.
– Я Олю жду.
– Напрасно. Она сегодня поздно придет.
Я удивился - обычно Оля прибегала домой сразу же после репетиции.
– Отмечают сотый спектакль "Двух веронцев", - пояснила Таня.
– У тебя дело к ней?
Я кивнул и наконец решился.
– К вам обоим. Но раз Оли нет, может ты... как-нибудь...
– Я замялся; наедине без Толика и Маши все было бы гораздо проще, но они с откровенным интересом ждали продолжения.
– Мне домой надо слетать. Необходимо позарез... И как назло пустой. Подумал: может, у вас есть? Собираете, может, на что-нибудь... и пока вам не нужны. А через месяц я вернул бы.
– Мне тоже в Таганрог надо, - обиженно сказал Толик.
Таня бросила на него гневный взгляд.
– Никуда ты не поедешь.
Толик опять полез в карман за письмом.
– Да ты прочти, что пишут.
– Ладно, потом поговорим, - оборвала она его, - вся ночь впереди.
– Нет у них денег, - сообщила Маша, - не собирают они... Сколько ни говорю - как об стенку горох!
Таня густо покраснела; как и Оля, она не умела отказывать. Многие сложности в жизни сестер объяснялись именно тем, что им трудно было сказать "нет".
Я поспешил на помощь:
– Я так, на всякий случай. Нет так нет. Обойдусь...
Краснота на лице Тани сменилась голубоватой бледностью.
– Что же делать?
– Она беспомощно оглянулась по сторонам как бы в поисках денег.
– Как же быть? У меня только тридцать рублей.
– А жрать на что будем?
– довольно спокойно поинтересовался Толик.
– Достанем где-нибудь...
– Нет-нет, - я встал, - я не возьму. Речи быть не может.
На Таниных щеках опять проступил красный цвет, но уже пятнами...
– Тебе же лететь... А мы достанем... И у Оли рублей двадцать есть. Как-нибудь дотянем...