Структура момента
Шрифт:
– То, что вам невыгодно, вы не слышите.
– Я все слышу. На могилу нужно рублей двести, не больше.
– Вы знаете, сколько стоит мрамор?
– Человек, получающий двести рублей в месяц, не должен претендовать на мрамор. А если уж так приспичило, то за три года, прошедших после смерти матери, можно было собрать хотя бы часть этих денег. Чтобы уж не все делать за чужой счет. У тебя есть свои деньги? Ну хоть немного? Чуть-чуть? Самая малость? Совсем ничего?.. Ни рублика? Ну вот видишь!- Старик удовлетворенно осклабился.
– Тебе же надо было на последние деньги в ресторан ее отвести... А какая вторая просьба?
Я вытащил из кармана медаль.
– Откуда у тебя моя медаль?
– Старик нахмурился.
– Она висела на вашем сером пиджаке. Я чуть в чистку не сдал.
Старик протянул было руку за медалью, но сдержался.
– Зачем она тебе? Не понимаю.
– Ну что вы прикидываетесь! Хорошо все понимаете.
– Хочешь прицепить чужую медаль и водить людей за нос?
Слушать это уже было сверх всяких сил. Я встал. Старик тут же опять сменил тон:
– Садись, садись. Что ты вскочил? Вечно ты обижаешься. Можно подумать, что я клевещу... Ну подожди...
Я спустился с веранды и пошел к зеленым воротам, изнутри подпертым коротким бревном.
– Подожди, я тебе говорю!
– заорал Старик.
– Слышишь?! Ты думаешь, мне жалко?! Стой, я тебе говорю, я же умереть могу!
– Он рявкнул так, что сорвал голос и закашлялся. Пришлось остановиться.
– Иди сюда. Ты же потом жалеть будешь, что угробил меня.
– Кашель, но уже не очень натуральный, продолжался и когда я вернулся к веранде.
– Деньги я тебе не дам. У меня самого иx мало. И я поклялся: пока ты не прекратишь свое вранье, я не дам тебе ни рубля. Когда мать твоя скончалась, поклялся.
– Да не врите хоть!
История с клятвой была похожа на выдумку, особенно неприятную из-за того, что Старик в общем-то был человеком правдивым. Велика же сила денег, если не жадный человек, имея в загашнике больше десяти тысяч - я видел сберкнижку собственными глазами,-врет с таким искренним волнением.
– Когда ты говорил, что из-за матери все выдумал, чтобы ее не расстраивать, я еще как-то мог это понять. Но теперь ее нет - для кого ты все это изображаешь? Кому какое дело, кончил ты университет или нет? Двое у тебя детей или ни одного? Доктор ты наук или мастер на фабрике валенок? Кому это нужно? Твоим друзьям? Родственникам? Для кого ты стараешься?
– Для себя.
– Никакой надежды переубедить этого старого рационалиста у меня не было, так же, как и потребности излить ему душу, и все же я не смог удержаться от попытки объяснить ему кое-что, чтобы не так уж бессмысленно выглядело в его глазах вранье, к которому я время от времени прибегал в силу обстоятельств.
– И не думайте, что это так уж глупо. Вам кажется, что ваша жизнь - пример того, как надо жить. А я доволен своей. А то, что мне трудновато иногда, - это ничего, я знаю, во имя чего мне трудно.
– Знаешь?
– удивился Старик так, будто услышал о чем-то невероятном.
– Да, знаю.
– Во имя чего же?
– Какая разница - действительно я доктор наук или это моя выдумка? У меня есть все: и хорошая квартира, и работа, которая мне нравится, и зарабатываю я неплохо. А плюс ко всему есть еще то, о чем мечтала моя мать. И совсем не важно, что в реальности этого нет. Она мечтала, чтобы я стал ученым, и для нее эта мечта осуществилась. Так же, как и для моих друзей. Если бы я жил плохо, то другое дело, тогда бы можно было сказать, что я неудачник. А у меня все есть.
– Даже любовь...
– Даже любовь... И вам этого не понять... Неудавшаяся любовь ничем не хуже любой другой.
– Даже если из-за нее ты не получил образования и вынужден многие годы врать самым близким людям, единственной матери...
– От моей лжи никому вреда нет.
– Кроме тебя самого.
– И мне тоже никакого вреда.
– Это тебе так кажется. Все, кто врет даже из самых лучших побуждений, рано или поздно становятся жертвами своей лжи. Это универсальный закон, распространяющийся на всех и на вся, от отдельного человека до целого государства...
Нет, он был непрошибаем.
– Я же вам все объяснил... Мне лично абсолютно все равно, есть у меня высшее образование или нет. Оно было нужно моим близким, и для них я бы его получил. Какой мне от этого вред?
– А этой дамочке нужна была вечная, неувядаемая, жертвенная любовь, и она тоже ее получила.
– Да. И при этом она любит меня, несмотря ни на что.
– Что же она вышла замуж за другого?
Я махнул рукой:
– С вами бесполезно говорить, вы прагматик.
– Да, я прагматик.
– Он усмехнулся, прикрывая зевок.
– Если иметь в виду то, что я верю только в реально существующие вещи, - он еще раз зевнул и вдруг совсем сник, видимо устал, - и не цепляюсь за воображаемые ценности. Но я хочу, чтобы ты поверил - мне не жалко денег! Хочешь верь, хочешь нет! В тот день, когда ты скажешь всем правду, я дам тебе любую сумму. Не усмехайся. На дело, конечно. Выбрасывать деньги я не собираюсь. Я их горбом заработал, так же, как и все остальное...
– А насчет медали вы тоже дали клятву?
Старик потерял интерес ко всему - и к разговору, и к медали; воспитательный порыв пропал так же стремительно, как и возник.
– Да возьми ты эту медаль. И езжай куда хочешь.
– Он махнул рукой.
– В один прекрасный день проснешься, но поздно будет...
– Я не могу не поехать. Неужели вы не понимаете?
Старик ничего не ответил.
– Я хочу спать, - сказал он капризно.
– Ты утомил меня. Я скоро умру, и все останется тебе. Я уже написал завещание.
– Какое завещание?! Что вы говорите? Вам еще жить и жить. И вообще, при чем тут я? У вас есть племянники.
– Я их терпеть не могу, этих молодчиков. И их мать. А они меня. Почему я должен им что-то дарить? Ты заботишься обо мне.
– Я делаю это не из-за денег. Я у вас в долг просил.
– Знаю, знаю, - проворчал Старик.
– Я все про тебя знаю. Ты благородный человек. Хоть и врун. Благородный врун. Ну ладно. Ты все-таки поедешь?
– Да.
– На сколько?
– На два-три дня.