Структура момента
Шрифт:
– Да нет здесь никого, - сказал Феликс, раньше других понявший цель ее налета.
– Марш домой!
– скомандовала Нелли Октаю, не удостоив ответом реплику Феликса. Она сунула в руки мужу чемодан и костюм и подтолкнула к двери.
– Ты потише, потише.
– Октай попытался оказать робкое сопротивление, но оно мгновенно было сломлено следующим толчком, выпихнувшим его из комнаты.
– А Эльхану передайте, - Нелли погрозила всем пальцем, - если не перестанет заманивать его сюда, прикрою эту чертову базу.
– Да Эльхана вообще здесь нет. Он в Баку...
Нелли еще раз грозно потрясла пальцем и, прежде чем хлопнуть дверью, сухо поздоровалась со мной...
Как потом выяснилось, в утро моего приезда Октай с ней поругался и, прихватив свои на всякий случай всегда собранные вещи, в третий раз за последний месяц покинул дом, в котором жил вместе с отцом, директором единственного в городе техникума.
Причиной очередного скандала была тумбочка для постельнвго белья, которую Нелли приобрела на неизвестно откуда добытые деньги. А поскольку на вопрос Октая об источнике ее доходов она и не подумала дать какие-либо объяснения, а, наоборот, оскорбительно усмехнувшись, тут же перешла в атаку: до каких пор будет продолжаться эта унизительная жизнь на иждивении отца, сующего нос во все их дела, когда наконец Октай перестанет перебегать с одной работы на другую и начнет зарабатывать достаточно, чтобы они могли отделиться и зажить своим домом, и т.д. и т.п.
– то Октай, чтобы не отвечать на эти не имеющие ответа вопросы, выскочил из дома и отправился сюда. В отличие от Октая, соседи знали, кто и за какие услуги одаривает его жену деньгами, и, сочувствуя отцу, одному из самых уважаемых людей города, откровенно осуждали сына. Аборигены Сангачаура, они всякое здесь видели, но того, что вытворяла кудрявая Нелли, не позволяли себе даже самые отчаянные обитательницы многочисленных женских общежитий текстильного комбината, даже те из них, что приезжали сюда по найму на год-два именно для того, чтобы повеселиться в южных краях...
До Октая конечно же доходили разговоры о поведении его жены, он и сам при желании легко мог уличить ее в неверности, но, к всеобщему удивлению и недовольству, ни разу не попытался этого сделать. Как-то, еще до рождения ребенка, он решил было с ней развестись, но не довел дело до конца. Десять лет, прошедших с тех пор, настолько укрепили семейные позиции Нелли, что все их конфликты кончались тем, что Октай на время покидал отчий дом... В эти дни он становился особенно требовательным к друзьям и знакомым в вопросах чести, долга и нравственности...
Раки были съедены молча. Перед самым уходом ребят я заставил себя сказать несколько слов в свою защиту: конечно же я виноват, но дело не в жадности, просто так сложились обстоятельства, что я не смог тогда сразу выполнить просьбу Рамиза, хоть и обещал. А потом замотался с делами, сейчас точно не помню, но, кажется, вскоре уехал за границу и поэтому забыл об обещании. Начисто вылетело из головы. Конечно же это не оправдание, стыдно говорить такое, но главное, чтобы Рамиз поверил - дело не в жадности, будь у меня в тот момент свободные деньги, я немедленно выслал бы любую сумму. И потом бы выслал, если бы не заморочила эта чертова работа.
Больше всех успокаивал меня Рамиз, деньги действительно были очень нужны тогда, и, что теперь скрывать, они очень удивились и начали плохо обо мне думать из-за того, что так долго не давал о себе знать. Но теперь, когда я приехал и все объяснилось, какие теперь могут быть обиды! Главное - я здесь, с ними, а все остальное чепуха...
– Да и дело-то поправимое, - уже на самом пороге обронил Феликс.
– Эта тысяча рублей нужна сейчас так же, как и тогда...
Пришлось изобразить радостное удивление. Неужели?! До сих пор?! Ну что же, я готов поправить свою ошибку. На этот раз осечки не будет. А на что, собственно, нужны эти деньги?
Я уже и забыть успел... Ах, да, на курятник... Правильно, правильно, я все вспомнил: Рамиз давно мечтает заняться разведением кур.
– Постановление вышло. Сейчас это поощряется, - объяснил Феликс.
– Но тогда вроде еще постановления не было...
– -Иногда жизнь опережает постановления, - улыбнулся Феликс.
Все еще смущенные выходкой Октая, мы старались не встречаться взглядами по разным причинам, но всем нам было неудобно друг перед другом: Алику, как человеку, уговорившему меня приехать сюда и, значит, больше других ответственному за меня; Рамизу из-за того, что невольно стал главным лицом обвинения. Феликс в принципе был против любой грубости. А мое состояние объяснений не требовало.
Наконец они ушли, но тут же раздался негромкий стук в дверь. Это был Алик.
– Извини. Еще пять минут... Посоветоваться надо.
– Алик перешел на шепот.
– Им я сказать не могу... Не поймут. А ты человек культурный, в Москве живешь...
– Садись, Алик, садись, дорогой.
– Я обрадовался тому, что отсрочилась необходимость остаться наедине с собой, хотя и знал, что наступила пора действовать: к затратам на могилу прибавилась тысяча для Рамиза, и еще предстояло что-то предпринять с этой тетрадью вундеркинда...
– Что у тебя стряслось?
– Вид Алика вполне давал повод для таких вопросов.
– Плохо... Не знаю, что и делать, - Алик горестно покачал головой, послезавтра свадьба, а невесты нет.
– Как нет? Куда же она делась?
Алик залез во внутренний карман пиджака и вытащил фотографию, тщательно обернутую в газету.
– Шлюхой оказалась невеста, - с усмешкой приступил он к рассказу, одновременно разворачивая газету.
...Осложнения в личной жизни Алика возникли неожиданно. Уровень реки в день моего приезда, как уже было сказано, понизился. Из-за этого ушли на глубину раки, обычно жмущиеся к берегу. И Алик, желающий сделать мне приятное, проторчал у реки целое утро вместо предполагаемого часа. Конечно, он не все время сидел на берегу и бегать надо было недалеко - он забросил сети прямо у калитки, - но полагалось через каждые пять-десять минут проверять улов, из-за этого пришлось отменить обещанное невесте посещение магазина "Молодожены". И не удалось предупредить Октая, чтобы пришел помочь: привезенные из школы столы загромоздили весь двор; надо было сложить их в сторонке и начать сколачивать скамейки из давно принесенных досок. (Стулья достать было трудно, а если бы и нашлись, слишком много бы места заняли, а со скамейками столы размещались во дворе в пять рядов по четыре в каждом - как раз на сто человек, и еще для танцев место оставалось. )
К невесте Алик послал соседку Соньку, за Октаем собрался зайти сам. Но не успел: только вывалил последнюю партию раков в ведро, рядом с которым на газете лежали пойманные этим же утром сазаны - два небольших, килограмма на три-четыре, и третий громадный, как говорили местные ребята, "симфонический", - и побежал мыть руки, как появилась эта самая несчастная кривоногая соседка Сонька, которую он часом раньше послал к невесте. Сперва за забором послышался ее пронзительный голос, на что, правда, он внимания не обратил: не было дня, чтобы она или ее мать Зибейда не поднимали у себя во дворе крик по любому поводу; потом, когда она вошла, он понял, что на этот раз ее вопли имеют какое-то отношение к нему. А когда она вдруг перешла на шепот и, воровато оглядываясь по сторонам, хотя во дворе, кроме трех сонных от жары куриц, ни одного живого существа не было, произнесла первые слова, он почувствовал, что у него подкашиваются ноги. А Сонька, тараща глаза и возбужденно дыша, вытащила из-за пазухи и сунула ему фотографию, которую он и разглядывать не стал, одного взгляда было достаточно: невеста его, Аля, стояла в обнимку у памятника 26 бакинским комиссарам с каким-то высоким парнем в джинсах!
Решение было принято сразу и бесповоротно.
Преданный собачий взгляд Соньки, полный ужаса и вдохновения (все же не кто иной, а именно она разоблачила эту, эту...), следил за ним; она выполнила свой долг, выкрав фотографию из альбома, который лежал на шкафу между коробок, и теперь, умирая от любопытства, хотела знать результат.
На всякий случай Алик сунул фотографию в карман - не оставлять же Соньке!
– но было ясно, что теперь, прячь не прячь, всякая надежда жениться рухнула: не мог же он взять в жены девку, которую кто-то до него лапал, да притом еще и фотографировал на память.