Ступая по шёлку
Шрифт:
Из храма они вышли под ещё более громкие крики толпы, уже беснующейся. Никогда прежде Айола не видела такой радости, на грани с безумством. Она испытывала желание спрятать лицо, укрыть тёплой шалью или мехом, что был спрятан под её мантией, но стояла на носилках прямо, хотя от холода, который начал пронизывать её ещё в храме, ужаса и страха от того, что произойдёт сейчас, тело девушки сотрясала крупная дрожь. Рука её по-прежнему была связано шёлком с рукой мужа, которая оставалась недвижима, как и его лицо.
Сейчас она бы предпочла смерть от раскалённого масла, чем то, что ей предстоит. Большего ужаса и позора она не могла представить.
Ступив в покои Царя, позволив себя разоблачить, она в ужасе стояла
Она бросила взгляд на окно, понимая, что лучше смерть, чем подобный позор, но там были шторы из плотной ткани, и Айола не успела бы растворить их и броситься вниз.
Вбежавшая рабыня, уже знакомая младшей дочери Короля, накинула ей на плечи длинный и просторный халат и мягко толкнула к ложу. Наличие шёлка на плечах и распущенные волосы, в которых она прятала своё лицо, давали какое-то укрытие от любопытных мужчин и женщин. Она остановилась в середине ложа, как учила её старуха, и в ужасе смотрела на своего Царя, мужа и господина, который в таком же длинном одеянии медленно, но плавно, шёл к ложу, потом взошёл по золотым ступеням и встал рядом. Он был невероятно высок и могуч, сейчас, в тончайшем шёлке, что окутывал его плечи, это было особенно заметно. Мягко опущенная ей на плечо рука напомнила Айоле, что она должна сделать — она опустилась на колени, дёрнула за тонкий пояс, что подпоясывал широкий халат Царя, и вздох ужаса застрял у неё в горле. Она, подняв голову с затуманенным от слез глазами, смотрела по очереди на ничего не выражающее лицо своего мужа, на людей вокруг, на Верховную Жрицу, которая медленно раскачивалась и пела выше и выше, почти переходя на визг, и не верила, что всё это происходит с ней — с Истинной Королевой, младшей дочерью Короля, Принцессой Линариума, с волосами, подобными льну, и глазами в цвет его цвета — Айолой.
Она видела, как приближается к ней жуткое лицо её мужа, и не нашла в себе сил отодвинуться от него. Сначала она слышала тихий голос, бархатный и обволакивающий, дарящий успокоение, и только потом поняла, что слышит родное наречье.
— Мне жаль, Царица, что вам приходится пройти через это, я бессилен изменить что-либо. — Он смотрел в фиолетовые глаза младшей дочери Короля, словно хотел убедиться, что она понимает его. — Всё, что я могу — это дать вам снадобье, уже через несколько мгновений вы уснёте, а придёте в себя, когда всё будет кончено.
— Нет, — вдруг сказал Айола, несколько дней назад она улыбнулась в глаза своему, как она считала, палачу, сейчас она не собиралась впадать в забытьё, она хотела помнить, как будет зачат её сын, как бы ужасно это не было. — Нет, — повторила она, сглотнув слезы.
— Хорошо, — Горотеон помолчал минуту, потом продолжил. — Вы имеете право выбрать, как это произойдёт.
— Боюсь, что я не знаю, что выбрать, мой господин.
— Тогда я выберу, — он подошёл ещё ближе, продолжил. — Вы будете на спине, я не стану обнажать вас и обнажаться сам, это произойдёт быстро и потому болезненно — это максимум, который я могу сделать для вас. Было бы правильно одарить ласками в первую ночь юную деву, но уверен, этого вы желаете ещё меньше.
Айола посмотрела на людей, стоящих, опустив голову, и Жриц, поющих песни, и поняла, что она согласна на любую боль и любые истязания на глазах у толпы, но никак не на наслаждение, да и способно ли её тело на это? Старуха сказала, что Айола, с её бёдрами, никогда не познает радость соития с мужем, что ей всегда будет больно, пока, в конце концов, она не умрёт в родах.
Она не заметила, что лежит, под бёдрами у неё была подушка с белым шёлком, и если тело её и предстало перед Царём и людьми, то на мгновение, в которое Айола не успела покрыться стыдом.
Её Царь был над ней и сказал.
— Вы не должны сопротивляться, не должны противиться, как бы ни было больно — вы не должны этого делать… и… Царица, забудьте всё, чему вас учили… Не двигайтесь, не пытайтесь, это только принесёт вам лишнюю боль, — с этими словами она почувствовала сильный захват руки Царя вокруг своего тела, который стянул её руки, словно канатом, ноги были раздвинуты, и в то же мгновение она почувствовала боль такой пронзительной силы, что, вопреки предупреждению, попыталась вырваться, но ни руки Царя, ни его тело, ни бедра, ни его мужественность не дали даже пошевелиться теперь уже жене. Когда боль немного стихла, она снова почувствовала её, и снова, и снова, наконец, не выдержав, она сначала закричала, под жуткие вопли верховной Жрицы, а потом укусила своего Царя и господина за плечо настолько сильно, насколько смогла, и сжимала зубы до тех пор, пока не почувствовала солоноватый привкус на губах и то, как толчки стали сильнее, ей стало больнее, но через некоторое время боль стала отступать, и она ощутила влагу между ног и под своими ягодицами.
Когда она открыла глаза, Жрицы продолжали петь, Царь стоял и протягивал ей руку, которую она приняла и попыталась встать, испытывая при этом острую боль. Она смотрела, как Горотеон сошёл со ступеней и ждал её, подавая ей руку, словно она идёт на гололёде по шёлку. Когда её ноги ступили на лестницу, Царь сдёрнул белый шёлк с ложа и кинул в людей, которые принялись рассматривать простынь, и Айола увидела внушительное пятно крови, от которого ей стала ещё больней. Она полагала, что сейчас её отведут в свои покои, но большая и твёрдая рука повернула её в опочивальню Царя, куда она и вошла со своим господином, лицо которого по-прежнему ничего не выражало.
Как только двери закрылись за ними, и песни Жриц почти перестали звучать, хотя Айола знала, что они продолжат свои молитвы до самого утра, ноги младшей дочери Короля подкосились, и она стала проваливаться в забытьё, на этот раз стремительно. Ей показалось, что она взлетела вверх, она слышала чьё-то дыхание и сердцебиение, а потом ощутила шёлк простыней и мягкость подушек.
Чьи-то руки, почти старческие, снимали халат с девушки и раздвигали ей ноги, она в ужасе открыла глаза и попыталась встать, когда увидела перед собой старца, но всё равно мужчину, а она была нагой после первой ночи, кровь сочилось у неё между ног, и резкая боль пронизывала тело.
— Царица, лежите тихо, это лекарь, — лицо Горотеона мало что выражало, но голос успокаивал.
— Он мужчина, — у неё не был сил спорить.
— О, он уже давно не муж, он слишком стар для этого, но мудр и опытен, — тут он отвлёкся на слова лекаря, они о чём-то поговорили, и лекарь, тихо встав, поклонившись, вышел в нишу в стене, Царица поняла, что это тайный ход. В покоях её отца тоже был тайный ход на случай войны или заговора.
— Лежите, — Горотеон коротко что-то крикнул, и прибежали рабыни, которые стали суетиться в соседних покоях, Айола слышала шум воды и ароматы масел и свечей с благовониями. Когда рабыни вышли, так же неслышно, как и вошли, муж поднял её на руки и опустил в тёплую воду в том же халате, что был на её плечах на брачном ложе.