Ступая по шёлку
Шрифт:
— Многие погибли?
— Оссагил был слишком самонадеян, стража дворца хорошо обучена и вооружена, всадники же — лучшие воины на всех Дальних Землях, — защищают трон Дальних Земель и Царицу. Их мятеж был обречён, как и любой другой.
— Для чего тогда ты хотел вывезти меня, Берен? Не должна ли Царица…
— Царица, в любом бою есть случайные жертвы, дело жизни любого всадника — сохранить жизнь вам и наследнику и всем женщинам Царской семьи. Не следует Царице самой гасить пламя восстаний, жена не может разбираться в этом лучше воина.
— Ианзэ, — глаза Айолы наполнились слезами, и боль снова пронзила её живот и пробежалась по ногам, младшая дочь
— Судьба её неизвестна, Царица, всадники вывезли её с младенцем и жену брата вашего, Хели.
— Успели?
— Да, сразу, как вы подали знак, Исор должен был забрать наречённую сестру вашу, Элнаил же — Кьяну, мы не знаем, что сталось с ними, но покои их пусты, кони всадников быстры, а сами всадники сильны так, что мало какой воин может справиться с ними, они спрячут женщин.
— Сын Оссагила сказал, что убил Царицу, которая только разрешилась от бремени, ты сам слышал это.
— В покоях только две убитые рабыни, младенца же нет, если бы Исор не нашёл Ианзэ, я бы знал, Царица.
Если бы не боль, терзающая тело Айолы, она была бы счастлива, но тревога вселялась в её сердце со всё нарастающей болью. Повитуха сказала, что наследнику ещё рано являться на свет, что родившись раньше установленного богами и природой срока, раньше, чем того велит Главная Богиня — он может погибнуть или остаться немощным на всю жизнь. Она держалась за свой живот и просила на своём наречии своих богов оставить её сына в чреве и не карать немощью или смертью. Злые духи витали в комнате, шипели яркими гадами и, извиваясь, прыгали ей на живот. Пытаясь стряхнуть их, Айола хваталась за колокольчики, но духи приходили снова и снова, смеясь голосом Верховной Жрицы, пока боги не сжалились над младшей дочерью Короля и не послали ей успокоение в виде видения из тёплых рук и голоса, что окутывал её, словно мех серо-белой лисы. Голос говорил мягко, на родном наречии Айолы, и она понимала его и слышала его, ей снились бескрайние поля цветущего льна и тёплый ветер, что раздувает её волосы, ей чудилось, что губы мужа её, Горотеона, коснулись губ её и лба, а руки его одаривали уставшее и пронизанное болью тело её, теплом. Царица была благодарна богам за милость, проявленную к ней, и держалась за тёплую руку, удивляясь, что она настолько реальна, словно не духи, а сама природа прислала воплощение мужа Горотеона в успокоение ей.
У неё не было сил сопротивляться рукам рабынь, которые подносили к губам её отвары и протирали лицо и тело её губкой с тёплой водой. Когда же ноги её затекли, а спину и живот разрывало от боли, столь ужасной, что Айоле казалось, огонь полыхает внутри её и снаружи, издав громкий крик, что смешался с хриплым стоном Верховной Жрицы, слишком близко, почти над головой младшей дочери Короля, следом она почувствовала облегчение. Рабыни громко разговаривали, старческий голос уже знакомого Айоле лекаря говорил отрывисто, но в голосе его звучало довольство, радость, голос Жрицы взвился ввысь и, громко крича, оповестил о рождении наследника вместе с плачем младенца.
Айола побоялась открыть глаза, и лишь услышав знакомый голос на своём наречии:
— Айола, жена моя, ты хочешь увидеть нашего сына? — резко открыла глаза и попыталась сесть между подушек.
Боль не дала ей это сделать, ноги её были тяжелы, и голова кружилась, как и стены покоев, но Горотеон, муж её, не был видением, посланным духом. Он сидел на кровати её, был во плоти и крови и, улыбаясь, смотрел иногда на младенца в мягком покрывале, а иногда на жену свою. Глаза его, цвета причудливого камня, что оставил ей странник, под названием «дымчатый кварц», смотрели так, словно он не уезжал, и не было мятежа, верховного суда и последующей боли.
— Да, — всё, что смогла ответить Айола, и тогда муж её Горотеон нагнулся и показал ей младенца, который был красив настолько, насколько могут быть прекрасны существа, что рождает природа и боги. Айола протянула руку и погладила по головке младенца, ощутив горячность кожи и лёгкий пух темных волос, синие глаза смотрели внимательно, подобно взрослому человеку, когда же цвет их стремительно изменился на фиолетовый, младенец громко заплакал.
— Что с ним? — заволновалась Айола, она помнила слова о немощи и смерти. Её сын выглядел здоровым и крупным, никогда прежде Айола не видела столь больших младенцев, но страх всё равно был в её сердце.
— Он хочет есть, — рабыня ловко взяла наследника на руки и вышла из комнаты.
— Куда она пошла? — в голосе Айолы была тревога, как и в разуме её и в сердце.
— Кормилица рядом, Айола, когда он насытится, его принесут тебе, пока же поспи, жена моя.
— Ты не исчезнешь, муж мой?
— Нет, не исчезну, спи, Царица, слишком много волнений выпало за время, когда солнце успевает сделать лишь один круг, тебе нужно спать и набираться сил…
Царица то засыпала, то просыпалась, и всегда Горотеон был в покоях её, к вечеру Айола встала и, несмотря на слабость в ногах, приказала сделать ей тёплой воды и вымыть тело её. Рабыни протирали её, но Айоле казалось, что тело её липнет к простыням, подобно сладкому сиропу. Потом волосы её, подобные льну, расчесали, чтобы они струились по плечам, а грудь, что налилась и начинала ныть, когда Царица брала на руки наследника, перевязали плотными лентами.
— Неужели я не могу кормить сама нашего сына? — спросила она мужа.
— Царицы не кормят своих детей грудью, Айола, к тому же ты принимала отвар, который немного снимал боль твою, никто не знает, как он подействует на наследника.
— Зачем же мне давали этот отвар? — Айола возмутилась. — Я бы потерпела.
— Слишком многое случилось, Айола, слишком многое, к тому же наследник поспешил появиться на свет, а от волнений твоих неправильно лёг в чреве твоём. Я не мог позволить, чтобы ты страдала, некоторые жены сходят с ума от боли, или младенец не выживает при таком расположении в чреве матери…
Айола вздохнула.
— Когда ты приехал?
— Когда повитуха привела лекаря.
— Ты накажешь Берена за то, что он позвал мужа на…
— У него был приказ от меня, если наследник будет рождаться тяжело, а меня не будет во дворце — звать лекаря в покои твои… Его не за что наказывать.
— Ах, — Айола расплакалась, вспоминая события предыдущего дня, свой страх, гнев, тревогу, боль и растерянность, вспоминая ярких змей и корчащихся на полу в страшных муках пленников. — Мне не следовало вершить верховный суд, мой господин…
— Царица, вы поступили так, как считали нужным, и никто не вправе перечить вам и опровергать деяния ваши и приговор. Тем более, он был справедливым… Но, Айола, я прошу тебя, не подвергай больше жизнь свою опасности. Я дал указания всадникам сразу вывозить тебя и наследника из дворца, если подобное повторится, и тебе придётся послушаться любого из них, ты поняла меня, Айола? Когда опасность минует, ты, если посчитаешь необходимым, будешь вершить суд, но не раньше, жена моя, не раньше, и всегда уходи, когда приказываешь казнить змеями, эти твари опасны.