Стыд
Шрифт:
– Но мадам Сабль сказала, что все бумаги и карты сгорели еще в Первую Мировую, когда в старои мэрии вспыхнул пожар!
Моро усмехнулся:
– Старая сплетница Сабль говорит правду. Мэрия сгорела, но не все документы хранились в архиве. Часть бумаг держал у себя в сеифе старыи барон Колло. Он вполне мог передать их своему сыну Колло – мужу мадам Нинон. Возможно, что-то есть и в церковном архиве. К тому же, секретарь барона, прохвост Жарни, тоже мог что-то знать.
– Отец Жиля Жарни?
– Она вам и про него рассказала?
– Ну да, – ответила я смущенно. – Значит, барон
– Почему вы так думаете?
– Если бы не нашел – был бы жив.
Моро пристально посмотрел на меня:
– Вот что значит свежии взгляд со стороны. Вам бы в полиции служить.
– А вы имеете отношение к полиции, Анри?
– Прямого – нет.
– А что за семинар вы ведете?
– С января в Пуатье слушается ряд дел о домашнем насилии. А в феврале начался мои семинар. Семинар проходит по пятницам. Судебные заседания идут с понедельника по четверг. Тема дискуссии: достаточно ли для прощения преступника осмысления им содеянного и может ли это служить смягчением наказания. Когда жертва насилия становится соучастником преступника. Когда к жертве насилия относиться как к соучастнику и правомерно ли это. Где находится эта тонкая грань и как определить ее в правовом аспекте.
– Жертва насилия может стать соучастником? Как это?
– Если не может защитить своих детеи, например. С правовои точки зрения это почти недоказуемо. Жертва есть жертва. Во всяком случае, в разное время принятые законы могут по-разному рассматривать преступление.
– Разве могут?
– Таких примеров множество. Например, в нацистскои Германии надсмотрщики и палачи в концентрационных лагерях не осуждались определеннои статьеи закона в уголовном кодексе, хотя отправляли в печи сотни невинных людеи. За это не предусматривалось наказания. Но после падения Третьего Реиха они были осуждены в их же стране.
– Интересно. Вы деиствительно верите, что преступник может раскаяться в содеянном? Вероятно, нужно обладать недюжиннои эрудициеи, чтобы убедить в этом окружающих.
– Однои лишь эрудиции недостаточно. Для этого и ведутся судебные заседания и семинары. Мы рассматриваем и разбираем реальные дела, произо- шедшие в жизни. Право – это не только текст закона, но и то, что реально соблюдается обществом, в котором существуют нормальные моральные нормы. Домашнее насилие – тема очень скользкая. Ее очень трудно разбирать.
– Не очень-то приятная тема.
– Кто-то должен об этом говорить. Я уверен, что мы заняты хорошим, нужным делом. Во всяком случае, это интереснее древнего римского права и нудных статеи торгового права.
– Я бы не смогла абстрагироваться от ужасов преступления.
Моро говорил спокоино, но я чувствовала, что это спокоиствие дается ему с трудом. Он улыбнулся:
– Убрать эмоциональную составляющую сложно, но возможно. В конце концов, мы с вами не такие уж разные. Думаю, у нас много общего. Мы, каждыи по-своему лечим людеи. Я – доктор права, а вы – доктор медицины.
Дорога в Пуатье лежала среди полеи. Пуату – агрокультурныи раион. Повсюду, сколько видно глазу, простираются бескраиние поля пшеницы, овса, ржи, рапса, кукурузы, подсолнечника. Между ними нередко встречаются широкие
– Что это? – спросила я, оглядываясь назад.
– Охотничьи номера. Остались с осени после охоты на кабана.
Я вспомнила о письме, которое вынула из почтового ящика сегодня утром. В нем сообщалось, что в понедельник, в восемь утра, состоится отстрел ворон по улице Вьен у ворот Форта. Желающие пострелять собираются у дома мэтра Моро. Жителеи, проживающих по улице Вьен, просят не покидать своих домов с восьми до девяти утра, во избежание несчастных случаев.
– Здесь у многих имеется оружие? – я невольно обратила внимание на крепкие, совсем не изнеженные руки мэтра Моро.
Он снял пиджак и закатал рукава сорочки до локтеи. Была видна татуировка Легиона на левои руке.
– Охотничьи ружья есть у многих. В окрестностях достаточно дичи: заицев, кабанов, кроликов, оленеи. По осени ходят на уток, гусеи. Некоторые разводят фазанов для охоты.
– Никогда не ела фазана! Это такои большои петух с длинным пестрым хвостом?
Моро улыбнулся:
– Если желаете отведать, я могу вас угостить. У нас осталось еще несколько с прошлого сезона, замороженных, конечно.
– Не откажусь.
– Прекрасно. Вам подходит середина недели? Во вторник у меня короткии день в конторе, я освобожусь в пять. Мы могли бы устроить раннии ужин, скажем, в шесть вечера.
– А готовить будете вы?
Моро взял меня за руку и поднес запястье к губам. Мягкое, еле заметное прикосновение.
– Если изволите, Ева. Но повар из меня не очень хорошии. Фазана прекрасно готовит Людвин – наша кухарка, она живет в нашем доме уже семнадцать лет. И ни разу не разочаровала.
Я осторожно высвободила руку:
– Не отвлекаитесь, Анри. Следите лучше за дорогои… А ваша матушка не готовит?
– Ее нет с нами восемнадцать лет.
– Простите меня! Я не знала!
Мэтр Моро снова поднес мою руку к губам. На этот раз прикосновение губ было горячим, глаза сверкали:
– Я не сержусь. Откуда бы вам знать об этом? – произнес Моро. – Мы почти приехали. Вы голодны? Я – очень!
Мэтр Моро съехал с автострады на боковои съезд No 21, сделал круг, развернулся под мостом и спустился по довольно крутои грунтовои дороге вниз к реке. Место, на первыи взгляд, казалось совсем диким. С левои стороны – широкая лента реки, за неи – высокии, обрывистыи берег без строении, справа – густые заросли акации и грецкого орешника на скалистом склоне.
– Вы же не убьете меня, мэтр Моро? – спросила я с напряженнои усмешкои.
– Вначале покормлю, – сверкнул глазами Моро, – а дальше, как сложится.
Из-за поворота показались красные черепичные крыши уютнои деревеньки. Мы подъехали к ближаишему большому хозяиству, состоящему из нескольких сельских строении и древнего навеса на каменном основании. У навеса, в бывшеи поилке для лошадеи кудрявилась цветочная клумба. На деревянном помосте, нависшем над спокоинои водои, стояли столики с клетчатыми скатертями и красно-белые зонтики. Стремительно носились официанты с подносами еды.