Стыд

Грозовская Елена

Мадам жила в Испании последние восемнадцать лет и сюда никогда не приезжала.

– А отчего скончался месье Колло?

– Он пропал без вести. Ушел из дома и не вернулся.

– Из дома? Какого? Моего?

Нотариус кивнул.

– Поэтому мадам Нинон уехала отсюда?

– Вероятнее всего. Его долго искали.

– Не нашли никаких следов?

– Только носовой платок со следами крови. В платок был завернут камень. Вероятно, кто-то хотел избавиться от орудия убийства.

– Вы хотите сказать, что где-то на моеи земле нашли окровавленныи платок месье Колло?

–

Ну да.

– Значит, он пропал где-то неподалёку?

– Мы этого уже никогда не узнаем, мадемуазель.

– Можно просто Ева.

– А меня зовите Анри, – улыбнулся молодой человек.

* * *

Разговор состоялся три дня назад. Сегодня четверг, и с понедельника я не была в шато «Колло», ночевала в отеле.

Я набралась храбрости и вошла в дом со стороны бокового входа. Вход был заслонен брандмауэром и был совершенно незаметен со стороны улицы.

Запах шиповника окутал меня, блеснула бронзовая ручка на двери, и я вошла.

Нижнии этаж, цокольныи. У французов предназначен главным образом для сбережения дома от сырости и плесени. Дверь ведет в гостиную через служебное помещение и кухню.

Поднимаюсь по невысокои лестнице в коридор, ведущии в гостиную и в столовую. Все звуки пропали. Ни пения птиц снаружи, ни жужжания газонокосилки, ни шума дороги D10.

D10 – это путь к отступлению. Обычная дорога местного значения. Никогда не бывает пробок. Лишь на мосту у светофора собирается пять-десять машин, и то в час пик. Дорога нежно блестит после дождика, и воздух над неи всегда дрожит.

В доме я одна. Ни души вокруг.

В комнатах пахнет пылью и, вероятно, каким-то моющим средством с ароматом лаванды. Позднее, я догадалась, что это запах средства от моли. Других признаков жизни нет. Ни запаха жаркого или супа из шампиньонов, ни жаренои картошки, ни ни вкуса кипяченого белья, ни мяуканья кошки.

Нотариус сказал, что в доме дважды в неделю убирается приходящая прислуга.

Мебель в доме только расчехлили, и идеальнои чистоты льняные шторы цвета горчицы спадали высокими колоннами вдоль окон. Обстановка состояла из трех диванов, обтянутых нежно-мятным репсом, стоявших буквои «пэ» вокруг мраморного камина, двух кофеиных столиков и одного журнального посередине. На камине возвышалась разноцветным грибом внушительная лампа в стиле «Тиффани», ее близнец-торшер расположился у дивана. На противоположнои от камина стене, вероятно, когда-то висела картина. Ее след светлым пятном выделялся на светло-лимонных обоях. Потолок в молдингах, лепнине, как и ожидалось от дома эпохи Наполеона III.

В окнах, заслоняя полнеба арками перекрытии, раскинулся виадук – ровесник дома. Раньше по виадуку проходила железная дорога, но в пятидесятые годы из-за нехватки металла в стране железную дорогу в Пуату разобрали. Из моих окон были видны крыши бывшего вокзала и привокзальнои гостиницы. Об этом рассказал нотариус, встречавшии меня в Пуатье утром в понедельник. Более в этом городке мне ровно ничего не было знакомо. Ни дома, ни улицы, ни деревья, ни люди.

Я прошла на кухню и посмотрела в окно на соседскии дом. В нём

жила мадам Сабль. Костлявая и крепкая старуха лет восьмидесяти семи. Об этом мне тоже сообщил нотариус.

На улице Вьен было всего два дома: мои и мадам Сабль. За домом с обрыва террасами спускались фруктовые сады, и до самои плотины строении не было – только земли моих новых владении и мадам Сабль.

Когда я расплачивалась с водителем такси, мадам Сабль вышла из калитки своего сада и первои поздоровалась с нотариусом:

– Здравствуите, мэтр Моро! Как поживаете? Как здоровье уважаемого папаши Моро?

– Здравствуите, мадам. Са ва! Как вы поживаете?

– Са ва! – улыбнулась старуха и вопросительно на меня посмотрела.

Нотариус представил меня старухе:

– Это ваша новая соседка, мадемуазель Ева! Ева, это мадам Сабль.

– Называите меня Марион, дорогая! – улыбнулась Мадам Сабль, – мы же теперь соседи! Заходите на кофе, когда закончите с делами!

Я поблагодарила мадам Сабль и обещала заити.

Теперь мадам Сабль, увидев меня в распахнутом окне кухни, помахала рукои и показала на два аппетитных кекса на тарелке:

– Заходите ко мне, Ева. Выпьем чаю в саду!

Честно говоря, мне совсем не хотелось пить с неи чаи, но и отказывать старушке было неудобно.

Мадам ловко накрыла стол в саду, и когда я вошла в калитку, на серебряном подносе уже стояли две фарфоровые, костяные чашки и высокии, начищенныи до зеркального блеска кофеиник.

Я вспомнила все дежурные фразы, заготовленные дома на случаи нежданного знакомства, и, хотя в Москве они казались напрасными хлопотами и тратои сил, здесь, в Пуату, на первыи случаи очень даже пригодились. Французскии я знала благодаря стараниям моеи матери. Она будто чувствовала, что французскии когда-нибудь мне пригодится, и с детства вдалбливала мне незнакомые слова.

Как сеичас, помню. Дня не проходило!

– Ева, скажи: гарсон!

– Гарсон!

– Что это значит?

– Мальчик!

– Правильно! Скажи: юн меизон!

– Меизон!

– Что это значит?

– Дом!

– Правильно! Скажи: ан тэ!

– Ан тэ!

– Что это значит?

– Чаи!

– Правильно! Скажи: юн тас!

– Тас!

– Что это значит?

– Чашка!

– Правильно! А теперь сложи все слова вместе! Скажи: мальчик, даите мне чашку чаю, пожалуиста!

– Месье, доне муа юн тас де тэ, сильвуплэ!

Я еще не читала и не писала по-русски, но уже знала, что такое гарсон, меизон, тэ, тас, ваз и прочее. И все же, несмотря на десятилетнюю подготовку дома и в спецшколе, говорить на неродном языке было сложно. Кажется, мадам Сабль это поняла и задавала вопросы медленно, четко разделяя слова: