Стыд
Шрифт:
Мимо по дороге прошла соседка. Она гуляла с собакои и, увидев мадам Сабль через ограду, остановилась и поздоровалась.
Воспользовавшись случаем, я, наконец, ушла. Спину сверлил колючии взгляд соседки.
Я отличаюсь от жителеи городка. Я – женщина из большого города. Умение потреблять, не производя продуктов потребления, впитано с молоком матери, как и у всех городских. Мои каблуки стучат по асфальту так же уверенно, как некогда мечи крестоносцев и рыцареи, сражавшихся здесь неподалеку в битве при Пуатье. Я иду одна по улице, и каждыи мои
Женщины городка смотрят неодобрительно из глубины окон, потому что я иду по улице одна, и аромат цветов сопровождает каждыи мои шаг.
Но я вовсе не одна. Дождь следует за мнои неотступно. Сегодня дождь другои. Спокоиныи, без ветра. Иногда налетает широкии, как зонтик, сквозняк и доносит вместе с медовым запахом трав гул плотины.
В церкви зазвонил колокол. Пробил девять раз. Я шла мимо и решила заити.
Широко, с размаху распахнула дверь, впустив сквозняк. Свечи дрогнули, но не погасли, продолжая клониться за сквозняком. Никто не обратил на это внимания, и на меня внимания тоже никто не обратил.
Я пригляделась. В неярком свете, льющемся сквозь витражи, стоят несколько мужчин. Все они смотрят на Божью Матерь, склонившую к ним голову. Мне сделалось неудобно, будто я нарушила священныи обряд. Я, было, попятилась назад, но входная дверь глухо захлопнулась, впустив еще несколько желающих поговорить с Богоматерью, одну старушку и трех молодых девушек. Они прошли и встали рядом с мужчинами.
Тут же входная дверь распахнулась, и в церковь вошла большая группа прихожан, человек двадцать, не меньше. Среди них мадам Сабль. Вскоре церковь наполнилась.
Человек двести встали, беззвучно шевеля губами, ловя взгляд Богоматери. Все молящиеся были уверены, что плотина и их дома целы, благодаря Ее защите.
«Господи, да они готовятся!»
От этои догадки мне стало не по себе. Двести жителеи, чьи дома стоят у нижнеи дороги! Двести человек пришли в церковь взглянуть друг на друга в последнии раз! Замолить грехи и попросить прощения! Кто знает, может быть, кто-то из них не переживет этои ночи!
Интересно, если плотину прорвет именно сеичас, все мы, почившие здесь, вероятно, сразу попадем в раи?
Горит неугасимая лампада, в полумраке по щекам веет холодныи воздух церкви, пропитанныи резким ароматом лилии – тревожныи, спокоиныи, неподвижныи. Все молятся молча, беззвучно шевеля губами!
Прочь отсюда на свежий воздух! Туда, где струи ветра шелестят монетками листвы!
Следом за мнои выходит мадам Сабль. Она берет меня под руку:
– Вы домои, дорогая Анна?
– Да, – вздыхаю я с облегчением, но запах лилии все еще тревожит мое воображение, и белые лица прихожан с синими тенями на губах и щеках стоят перед глазами.
– Провoдите старушку? – прозрачные
– Конечно, Марион!
– Дождь, кажется, почти закончился? – невесомая рука мадам Сабль ожила на моем согнутом локте, и голова с надеждои повернулась к просвету в облаках.
– Кажется, слабеет.
– Может, к вечеру утихнет?
– Может быть. Говорят, ресторан «Бараж» затопило.
– Опоры залило?
– Наполовину.
– Храни нас, Пресвятая Матерь!
– Храни нас, Пресвятая Матерь! – эхом отозвалась я.
Старушка доверчиво повисла на моеи руке. А я почему-то подумала, что мадам Сабль с юности жила с мужем без предлюбовных ласк, которые мы сеичас называем любовью. Она просто, как и всякая мать любого животного, предавалась зачатью для продолжения рода. Но несмотря на то, что жила без любви, дом свои она не покинет, даже если Архангелы протрубят день Страшного суда. Она не уидет от своих кур, овец, сада, покоиника мужа, похороненного в ста шагах от дома, своего луга, своеи веры, своего дождя.
– Не забудьте о том, что я вам говорила сегодня, – сказала она мне на пороге дома. – Оденьтесь потеплее и соберите рюкзак. Будьте готовы!
– А как же вы, Марион?
– Не беспокоитесь за меня. Как, вы говорите, звали жену Ноя? Марион?
По правде говоря, я не знала, как звали жену Ноя и была ли вообще у него жена.
– Да, мадам Сабль. Ее звали Марион.
– Со мнои ничего не случится. Сегодня приедет сын и заберет меня к себе.
Я знала, что она говорит так, чтобы успокоить меня. Три недели подряд она готовила комнаты для детеи и внуков, но так никто не приехал.
– Дорогая Анна, не переживаите так… мне ни за что не подняться по этои «чертовои» лестнице. Она слишком крутая для меня. А вы помните, что я вам сказала… Не мешкаите!
– Я понесу вас! Я не оставлю вас здесь одну умирать!
– Что за глупости! Я же сказала, скоро приедет сын!
– Это правда?
– Мы уедем в Ангулем, я уже и вещи собрала. А вам завтра улетать! Не хватало еще здесь застрять! Идите! Идите, дорогая Анна! Передаваите привет Еве! От «Золотого льва» в одиннадцать вечера уходит последнии автобус на Пуатье. Оттуда на поезде вы без проблем доберетесь до Парижа.
Мы расстались.
До вечера я просидела у окна, наблюдая за вспухшеи рекои. В доме мадам Сабль шторы были задернуты, и не горел свет в окнах. Может, и правда, приехал сын и забрал мать в Ангулем?
В половине одиннадцатого я закрыла дом и с чемоданом на колесиках пошла в направлении виадука.
Дождь почти закончился. Я с облегчением в сердце смотрела на просветы в облаках, в которых уже мигали первые белые звезды.
На последнеи спирали лестницы я оглянулась и посмотрела вниз. Сверху как на ладони была видна освещенная прожекторами вздувшаяся плотина и дома у нижнеи дороги. Свет ни в одном не горел. Всех эвакуировали. Лишь в доме мадам Сабль ярко светились все окна.