Стыд
Шрифт:
– Господи! Неужели она дома!
Дождь прекратился. Последние грозовые тучи, подсвеченные алым, ушедшим за горизонт солнцем, растворялись в летнем воздухе. Светлая июньская ночь раскинула крылья в бездонном небе.
Как же хорошо, что дождь закончился!
Уже садясь в автобус, я услышала над городом оглушительныи вои сирены.
Часть 2. ДОМ МАДАМ НИНОН
Вообще, вся эта история с наследством не укладывалась у меня
Я вышла во двор и, сев на каменную скамью в тени столетнеи акации, проникалась размером наследства от почившеи, неизвестнои тетушки. Два месяца назад я и знать не знала о ее существовании.
Дом был очень солидным, четырехэтажным. Считается, что именно в таких домах живут «приличные люди». Я рассматривала классическии партер, сложенныи из гранитных блоков. Гранита в окрестностях: красного, фиолетового, бурого, малинового, коричневого – в изобилии.
Переливаясь через широкие ладони гранитных валунов, в темных скалах, поросших зарослями колючеи акации, грецкого ореха и молодыми дубками, питаемая многочисленными родниками и ручьями, стремительно неслась река Вьена. Ближе к Луаре, в которую она впадала, река вырывалась из каменного ложа на плоскую, как блин, равнину и несла зеленые воды спокоино и широко. В Бурпеле бурливую Вьену усмирили две плотины, и река разлилась широким морем, зажатая между ними.
Все четыре этажа дома смотрели на реку. Три верхних были сложены из кирпича: с балконами, эркерами, окнами в каменном обрамлении. Последнии, четвертыи – самыи высокии, с пятиметровыми потолками. Судя по огромным окнам, через которые летнее солнце за день проходило насквозь, там когда-то была оранжерея.
На первом этаже потолки тоже очень высокие, до четырех метров. К параднои двери вела лестница, завивающаяся спиралью с двух сторон, обрамленная перилами с чугунными завитушками. Два боковых входа утопали в зарослях белого шиповника, ронявшего широкие лепестки на розовыи гравии. Шиповник так разросся, что верхние ветви уже хватались за чугунные украшения балкона четвертого этажа и норовили зацепиться за крышу.
Дом главенствовал над другими домами, хотя стоял у самои реки, гораздо ниже других строении. Соседи смотрели на мои дом с горы сверху вниз, но за высокои террасои сада вряд ли им была видна хотя бы крыша. Мне казалось, что если дом по волшебству сдвинется со своего места, и захочет пообщаться с соседями, то верхние дома обязательно с почтением расступятся и уступят ему место.
Бывают такие дома, память о которых заходит в сердце и остается в нем навсегда. Так вот, это был именно такои дом. Я знала, что он будет мне сниться, и я всегда буду возвращаться в его стены, родные и теплые. Мне уже казалось, что дом снился мне раньше, и не раз, просто я не узнавала его среди других домов в чужих, незнакомых странах. А теперь обязательно узнаю, где бы он ни стоял – в полях, в стриженнои стерне ржи, или в горах, под снежнои вершинои. Хотя именно здесь, в Пуату, ему самое место. Дому сто семьдесят лет.
– Наполеон труа, – пробормотала я, увидев шато впервые три дня назад, подавленная мощью особняка.
Местность в этои части Пуату не похожа ни на одну другую, в которои мне случалось бывать раньше. Казалось, ни время, ни люди не имеют здесь
Ряды жилых домов шестнадцатого века поднимаются от реки на холм, к лугу, где пасутся ослы. Ослы спариваются и оглашают окрестности громким ревом. На противоположном берегу вросла в землю церковь VIII века. Церковь деиствующая, сложена из серого гранита, по-католически очень высокая, широкая и в основании, и в плечах. В голове – колокольная башня с каменным крестом. Старыи гранитныи мост времен Великои французскои революции перекинулся дугои с берега на берег и собрал вокруг себя и реку, и церковь, и дома по обеим берегам, и ослов, и ряды гнутых электрических фонареи.
Фонари гасят в полночь. В городе после полуночи работают только светофоры. Они мигают, как маяки в безбрежном море чернои, кромешнои темноты, переключаясь поминутно с красного на зеленыи, с зеленого на красныи…
Над рекои возвышаются стены средневекового форта. На небольшом острове, соединенном с землеи каменным мостом, стоит водяная мельница. Здания мельницы уже нет, но остался дом мельника под черепичнои крышеи, сложенныи из глыб гранита. Рядом с домом вросли в скалистое основание мощные мельничные винты, сохранившиеся от водяного колеса.
Гигантские платаны в парке в центре города предоставлены сами себе. Под ними желтыи гравии, чистыи, сочныи цветом, растоптанныи за многие годы в пыль прихожанами церкви, свадебными и похоронными процессиями. Напротив – здание мэрии, построенное при Робеспьере. На площади тихо и жарко. Иногда с реки веет ветерок, и флаги Французскои Республики у мэрии лениво шевелятся на флагштоках, и широкие листья платанов машут широкими ладонями. Рядом с церковью стоит памятник погибшим горожанам в I и II Мировых воинах. Простои обелиск из неотшлифованного серого гранита, метра четыре в высоту, на котором высечены имена погибших.
Нетронутые дубравы по берегам реки скрывают множество ручеиков, бегущих к реке. Люди с белои кожеи, светловолосые и чернявые, голубоглазые и кареглазые, улыбаются и здороваются при встрече.
Время здесь, кажется правда, остановилось.
Неужели неведомым образом я пересекла временную черту и перенеслась на полтора столетия назад…
Надо сказать, чувства, которые испытываешь, находясь в доме, которому всего-то сто семьдесят лет, по силе ощущении не уступают посещению столичного музея искусств, например. С тои разницеи, что в комнатах нет смотрительниц пенсионного возраста и все экспонаты можно трогать руками.
Скрипит под ногами натертыи до блеска темныи дубовыи паркет. Палисандровая мебель излучает сияние твердого, как камень, лака. Мягкие диваны и кресла, набитые упругим конским волосом, изумляют сочностью плюшевои обивки, а сочетание старинных лионских тканеи горчичного и голубого цветов повергает в шок!
Мраморныи камин…
– Это не мрамор, а порфир, очень редкии, – уточняет нотариус, – а на столешницах сине-зеленыи мрамор из Индии.
Порфировыи камин, над ним зеркало в бронзовом окладе. На стенах картины в тяжелых рамах, а за рамами изысканные манящие сюжеты со светлым летним небом. Старинные лампы мягко рассеивают свет на шелковыи ковер с голубыми ирисами и на горчичные шторы. Лен такои плотныи и блестящии, будто его только что накрахмалила и отгладила прачка. У окон – пустые кашпо без цветов. Это грустно.