Суббота навсегда
Шрифт:
До того стройна под золотой шляпкой.
Осмин у Немы-капитана украдкой
Сторговал ее, сладкую
Луну приливов. Аллах моя крепость,
В ней укроюсь от этих паладинов свирепости.
После чего убежал, более не удерживаемый.
Бельмонте поневоле задумался — о здешнем прозвище Констанции, несовместимом с ее честью и достоинством, о внушавшем ужас Осмине — сторговавшем
Именно звук, сопутствующий этому матчу, звук ржавчины, царапающего камень металла, привлек к себе внимание юноши. Его источником была тачка, груженная небольшим арсеналом, беспорядочно сваленным в нее: «Калашниковыми» вперемешку с какими-то пулеметными лентами, волочившимися по земле, пистолетами, гранатометами — словом, передвижной ларек под названием «Все для джихада». Толкал тачку, рискуя в любой момент все это вывалить, тщедушный тонкошеий мужчина с глазами навыкате, под носом понуро висела подкова усов. Бельмонте сразу его ВСПОМНИЛ:
— Эй, секьюрити! — щелкнул он пальцами, словно подзывал гарсона или taxi.
Тот остановился — более, чем клиенту, кажется, радуясь случаю перевести дух.
— Нёма-капитан — говорит тебе это что-то?
— Морской сардарь? — В голосе у мужчины слышалось раздраженное недоумение: мол, у тебя что, не все дома?
— А Осмин? А промысловая артель «Девятый вал»?
На сей раз ответом был взгляд, каким только обрезанный во всех смыслах может удостоить необрезанного — тоже во всех смыслах.
— Хорошо, я вижу, ты обременен знанием, умножающим, по мнению одних, скорбь, по мнению других, свирепость. То же можно сказать и о другой твоей ноше. Хочешь заработать на коромысло? Скажи, моржовый ус, где мне найти твоего сардаря, а главное, этот Осмин… этот осминог… Ну, а если хочешь заработать больше, чем на коромысло, поддержи меня своей артиллерией. Логосом клянусь, озолочу. У тебя будет столько золота, сколько сможешь в этой тачке увезти. Хорошо, понимаю, наши силы на исходе — подключишь еще пару ослов.
— Женщин и контуженных фирма не обслуживает, господин хороший.
— Проклятье! Где это, кто они, где этот чертов «Девятый вал»? — В бешенстве Бельмонте ударил ногою по тачке, которая чудом не опрокинулась, но, как сказал поэт:
Глухо в древесном коне бранная медь загудела.
То ли решимость Бельмонте на него произвела впечатление, то ли «оруженосец» успел отдышаться и вновь обрел вкус к жизни со всеми ее соблазнами, то ли сдрейфил — но он спросил:
— Во сколько хороший господин оценивает мое согласие дойти с ним до места, откуда объект будет отчетливо виден?
— Сто монет.
— Тысячу в мани плюс господин катит мою тележку.
По правилам хорошего тона далее должна была последовать череда взаимных уступок, по завершении которых Бельмонте отсчитал бы пятьсот мани, а тачку толкали б оба. Но Бельмонте было не до церемоний, и наказанием за это ему служило презрение: покуда он катил следом за своим провожатым тачку — картина нелепейшая — тот не произнес ни единого слова.
— Все. Видите, «Звездный городок» начинается? Не доходя — первый, второй, третий стенды идут, видите? А четвертый, такая палаточка, вроде как «Соки-воды» — промысловая артель «Девятый вал». Ну, а чем промышляют… Все, все, идите отсюда! Не стойте рядом со мной.
Дважды Бельмонте повторять это не пришлось. Как коршун на голубку легкокрылую, как лев на трепетную лань, как Дон-Кихот на ветряную мельницу, так ринулся он к месту вероятного заточения Констанции. Засов, замок. На дощечке привычное «Скоро буду» (арабской вязью) зачеркнуто и по-испански приписано: «Не вернусь никогда». И совсем меленько: «Ключ под камнем». Тут же лежал камень, который не под силу сдвинуть и пятерым. Поэтому потребовалось еще какое-то время, прежде чем Бельмонте собрал команду из десяти молодцов, и они, вскрикнув по-богатырски, его отвалили. Ключ-кладенец был где и обещано. Очистив его затейливую бородку от земли, Бельмонте отпер замок и толкнул дверь ногою, он опасался ловушки: засады, самострела и вообще всего, на что только восточное коварство способно, ну, не знаю — волчьей ямы за порогом. Слава Богу, насколько Восток коварен, настолько Запад осмотрителен — или наоборот, за что уже слава Аллаху.
Оказавшись внутри, Бельмонте нашел на самом видном месте вчетверо сложенный коптский папирус, с подробным планом сераля в Басре — Алмазного дворца и примыкавшей к нему Реснички. Тут же лежала записка:
«Мое правило: никому не подыгрывать, а то смотреть неинтересно. Тем более, что „Похищение из сераля“ — моя любимая опера. От брата Амадеуса и других братьев поклон».
Часть третья
ПОХИЩЕНИЕ ИЗ СЕРАЛЯ
Шат-эн-Араб, тень Бельмонте
Все счастливые семьи несчастливы по-своему. Это еще не означает, что каждая несчастная семья по-своему счастлива, однако… некий червь сомнений… Другими словами, соль, которой приправляются одновременно и кушанья, и раны, состоит в том, что клеветник моей Сусанны из Мааре-Бахир, хоть бы и сто раз был изобличен — сомнение, как невыводимый червь, гложет и гложет меня, и так будет до конца дней моих.
Темной разбойничьей ночью 16** года (нам, по крайней мере, светят эти две звездочки русского романа — не так ли, читатель набоковского «Дара»?) к правому берегу Шат-эль-Араба, под 30°29' сев. шир. и 45°14' восточной долготы неслышно пристала арабская багла. Пассажир, прежде чем скрыться в тростниковых зарослях, мог с полным основанием сказать доставившему его сюда: «Старик, ты вез Бельмонте и его сомнения».
Но пассажир безмолвно отсчитал десять турецких багдадов, которые опустил в заскорузлую длань, столь же безмолвно протянутую. О прочем, обо всех этих «Вишну и Киршну сомнений», говорили вздохи, по временам вырывавшиеся из его груди — но языком вздохов владеет лишь тростник. (Кстати, не Drache, не Schlange, sondern Wurm преследует принца Памино. Шутка?)