Судьба и другие аттракционы (сборник)
Шрифт:
Два десятка мужчин и женщин совсем скоро вернутся из космоса на станцию, они закончили свою работу. То, что случилось в «голландской деревне», ужаснет их. Они будут готовиться к долгожданному отлету на Землю — люди четвертой последней смены, выполнившие свой долг, так никогда не узнают, что среди них есть тот или те, кто помогал фанатикам.
Миллион человеческих эмбрионов продолжает лежать в неведомом «холодильнике».
Эксперимент на планете «Земля второй попытки» остается незавершенным. Получилась ли вторая попытка, была ли? Не всё еще ясно с той, первой.
Люди племени альфа и люди омеги продолжат своё…
Лабиринт «Возничего»
Часть I Планета Гирэ
1. Вернувшийся. Дознание
А ведь мне до пенсии уже чуть меньше года. Стало быть, это моё последнее дело? Смешно. То есть как раз банально. Так и знал, что закончу на чем-нибудь в этом роде. Было время, казалось, вот завтра начнется, наконец, что-то стоящее, настоящее… Что же, в конечном счете, привык к рутинной, бесцветной жизни, да и к собственной бездарности, оказывается, можно. Занимаюсь всякой мелочевкой, ерундой и, в принципе, должен радоваться, что вообще востребован. Но я не радуюсь. По причине дурного характера, видимо.
Вот весь мой итог — я консультант Экспертного совета, в чьих консультациях наши высокие эксперты, разумеется, не нуждаются, но на всякий случай, мало ли что, раз уж этого требует форма…
Если б это сознание своей неудавшейся жизни было источником сладости, что вроде как мне причитается здесь, или хотя бы основанием интереса к собственной персоне. Но нет же, нет. Теперь уже нет, если честно. То есть я себя самого извожу теперь, вгрызаюсь в собственные кишки вообще задаром?
Передо мной все тот же Джон Гордон в который раз пытается достучаться до меня, возмущен моей тупостью, сдерживается в интересах дела.
— Все, что вы рассказали, мистер Гордон, — улыбаюсь я (мне отчасти приятно, что его раздражает моя улыбка), полностью подтверждается архивными материалами. Действительно, триста лет назад вы стартовали в составе экипажа звездолета «Возничий» под командованием Марка Кегерна.
— Десятого марта две тысячи двухсотого года, — кивает Гордон.
Эту фразу в моем кабинете он повторял, наверное, сотню раз. И сами доказательства правдивости его слов теперь уже стали для него источником безнадежности. Доказательства при всей их очевидности ничего не меняли. Но в его голосе злость, а не безнадежность. И это меня раздражает.
— В составе экипажа также находилась Стоя Лоренс — биолог, генетик, бортовой врач. — Все-таки иногда неплохо чувствовать себя винтиком бюрократической машины.
При упоминании о Стое Гордон становится напряженным.
— Нас всего было трое, хотя первоначально планировалось шестеро. — Гордон говорит торопливо. Ему хочется побыстрее перескочить через дурную бесконечность протокола и начать наконец разговор со мной как с человеком.
— Это тоже подтверждается архивными данными, — я не тороплюсь становиться человеком, — но…
— Мистер Томпсон! — срывается Гордон. — Мы уже в сотый раз, наверное, доходим до этого вашего «но» и дальше начинается полный бред.
— Просто каждый раз вы перестаете меня слушать. — Я улыбаюсь усталой, не без претензий на мудрость улыбкой.
— С меня хватит! — Гордон ударяет ладонью по моему столу, вскакивает. Затем заставляет себя снова сесть. — Хорошо, Томпсон, давайте по пунктам. Что из всего рассказанного мною вызывает недоверие у членов этого вашего Экспертного совета? Что?!
Кажется, Гордон прав. Это действительно дурная бесконечность и я здесь заложник. И не денешься никуда.
— То, что все это именно рассказано вами, и только. — Я говорю нарочито, можно сказать, демонстративно спокойно. — Как вы не понимаете? Неужели в ваше время, триста лет назад вам бы поверили на слово?
— В мое время? — Гордон задумался. — Я не мог бы уйти отсюда по своей воле до окончания расследования.
— А сейчас, пожалуйста. — Я указал на дверь все же несколько театрально. — Как-никак очевидный прогресс в смысле гуманности, и вообще. Согласитесь. Но вы же вот не уйдете.
— Получается, да. — Пожал своими острыми плечами Гордон.
— Ну конечно, вам же там открылось что-то такое насчет «истины» и «счастья».
— Послушайте, Томпсон! — он опять начинает клокотать. — Вы же умышленно искажаете мои слова. Я хочу говорить с кем-нибудь из экспертов напрямую.
— Я бы тоже этого хотел и не меньше вашего.
У меня получилось просто. Его реакция на вырвавшуюся простоту? Он надеется, что вот, наконец-то, начнется «по-человечески»? Я впервые почувствовал презрение к нему. До этого, весь этот месяц были злость, все то же раздражение, усталость, порой восхищение им как достойным противником. Был даже страх перед этими его бесконечными мистификациями, что мне не по зубам, я понимал. Но вот презрение? Хорошее чувство, дает свободу от ситуации. Жаль только, что оно у меня получается какое-то мелкое, гаденькое, но уж какое есть.
— Давайте так, Гордон, — начал я, — еще раз, не важно, по счету который, и всё сначала. Только теперь я буду говорить за вас, как я вас понял, а вы станете задавать вопросы.
— Вы так хотите, чтобы я влез в вашу шкуру, — усмехнулся Гордон, — проникся сочувствием ко всем вашим мукам со мной?
Я, пожалуй, поторопился со своим презрением.
— Приберегите-ка это для психолога, Гордон. Он у вас по графику, насколько я помню, завтра.
Кажется, я перебарщиваю с демонстрацией невозмутимости, и Гордон видит это.
— Итак, триста лет назад Джон Гордон принял участие в экспедиции, которая тогда считалась эпохальной.
— Она и была такой, — боль в голосе Гордона.
— Мы же договорились, что вы будете только спрашивать.
— В чем ее уникальность? — уныло спросил Гордон.
— Впервые полет на такое, превышающее продолжительность человеческой жизни расстояние.
— Благодаря чему это стало возможно? — Гордон, судя по всему, не верил не то что в успех, хоть в какую-то целесообразность этой моей затеи.