Суглоб
Шрифт:
Только не нужно говорить, что при его жизни он просто обязан быть злым. Нет, нет и еще раз нет, сколько бы ни калечила его жизнь.
Злыми бывают и сытые люди. Ведь что такое злость? Это – своего рода спазм вдохновения. А вдохновение рождается на сытый желудок. Ну, да уж это проверено. Гиперборея ни разу не являлась мне, когда я был голоден или болен. Нет-нет, исключительно перед сном, после ужина, когда нет никаких неприятностей и обид.
Лучше всего Гиперборея представляется, когда лежишь на правом боку, и ноги согнуты.
Еще
Еще когда мама запекала курицу в духовке. Такой божественный аромат!
А в Гиперборее должно быть много лебедей.
Все рано или поздно закольцовывается.
У всякого автора.
Подчас вне его воли и вопреки здравому смыслу.
Впрочем, и в жизни все однажды закольцовывается. Подчас вопреки высшей логике и здравому смыслу. Недаром символом брака было выбрано кольцо.
Вот вам сюжетец
Иннокентий Иннокентиевич Разуваев пишет письмо некогда преданной, и, вдруг, то есть совершенно неожиданно, кажется и для нее самой предавшей его жене. Напряжен и расслаблен одновременно.
Напряжен о того, что письмо это ему желанно, но он не знает с чего начать, расслаблен от того, что уже принял два стакана водки. В таком состоянии он пребывает и двадцать минут, и час, пока не раздается стук в дверь.
Разуваев открывает дверь. Перед ним молодой красивый человек с признаками вдохновения во взгляде. Очень приятный молодой человек, с виду артист или писатель. Очень приятный молодой человек.
– Чем обязан, – интересуется Иннокентий Иннокентьевич.
– Иннокентий Иннокентьевич, я к вам, собственно, за документами.
– За документами?
– Именно.
– Простите, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Дело в том, что я тут занят записками. Просто весь погрузился.
– О чем записки, если не секрет?
– Так, размышления.
– Какова тема, если не секрет?
Приятный во всех отношениях, но несколько навязчивый, согласитесь, молодой человек.
– Старухи.
– Вот как?
– Да, старухи.
– Что, вдруг? – не унимается приятный, но навязчивый молодой человек.
– Видите ли, мне кажется, что им не хватает любви.
Очень важный момент. О чем, спросите вы меня все это бесконечное повествование?
Да о любви же, Господи, Боже мой. Все – о любви.
Этакое заклинание уходящей… уходящему… умирающему…
– Любопытно.
– Да. Им не хватает любви. Это несправедливо. Вам не кажется?
– Не могу ответить так вот сразу. Знаете, откровенно говоря, я не думал об этом.
– Никогда?
– Никогда.
Не врет. Странным и фальшивым показался бы иной ответ.
А, между тем. Подумать об этом стоит.
– Иннокентий
– Зачем?
– За документами.
– Ах, да. Да, да, кажется, начинаю приходить в себя. Так вы за документами?
– Именно.
Пауза.
– Иннокентий Иннокентьевич, мне бы документы у вас получить.
– Документы, да.
Пауза.
– Иннокентий Иннокентьевич…
– Конечно, конечно.
Пауза.
– Послушайте, а почему бы вам не выпрыгнуть в окно?
– В окно?
– В окно, Иннокентий Иннокентьевич.
Разуваев минуту остается неподвижным, затем неспешно подходит к окну, отворяет его и…
– Что ты сделал с собой, Николай? – выдохнул потрясенный Матвей Антонович Продин, когда младший брат собственной тенью повис на его мраморной шее. Разряд кромешной тишины в ответ побудил его к действию. Он успел подхватить враз сделавшегося ребенком путешественника и понес в холеную избу, на пуховые перины. Перед тем, как окончательно оставить реальность, Николай Антонович успел молвить, Орех.
Слово погружающегося в небытие писателя, неожиданное и загадочное, отпечаталось в сознании брата и, точно почувствовав собственную значимость, играя и пенясь, вскоре пленило любые прочие мысли и темы и сделалось главным и единственным.
Орех, – размышлял Матвей Антонович, Почему орех? Что хотел он сказать этим? Орех ли он имел в виду, когда сказал «орех»?
Что за орех? Арахис? Фундук?
Быть может, ему хотелось есть? Так бы и сказал, «хочу есть».
Постеснялся? Исключено. У нас это не принято
Может быть, он имел в виду грецкий орех? В старинные года, когда он приезжал к нам каждый год, всегда привозил с собой грецкие орехи. Ему почему-то казалось, что для нас грецкие орехи – деликатес, такой же, как… не знаю… как, скажем, паюсная икра. Может быть, он сам обожает грецкие орехи? Нет же. Во всяком случае, я не замечал, чтобы он когда-нибудь прикасался к ним. По-моему он как-то оговорился, что терпеть их не может.
Да.
Тогда еще слабодушная мысль явилась мне «нате, Боже, что нам негоже». Тотчас прогнал ее… Скверно думать так о брате, чем бы он ни был.
Орех. Ядрышко. Скорлупа. Твердый предмет. Очень и очень твердый предмет. «Твердый как орех». Бытует такое выражение? Что-то такое я, кажется, слышал. Или не слышал? Вне всякого сомнения, орех – твердый. И что с того? Не знаю.
Что значит, «не знаю»? А то и значит. А, действительно, что вообще я знаю? Что вообще мы знаем? Делаем вид, дескать, знаем, а знаем ли?