Сумерки (Размышления о судьбе России)
Шрифт:
Итак, моего начальника Степакова направили в 1969 году послом в Югославию. Я оставался исполняющим обязанности заведующего, в коем качестве пребывал четыре года. Слава богу, меня так и не утвердили в роли заведующего отделом. Это теперь «слава богу». А тогда? Тогда было горько. Тебе не доверяют, тебя игнорируют. А раз Брежнев не доверяет, все должны «соответствовать». Таковы законы номенклатуры. С напряжением я ожидал нового начальника. Было так заведено, что пришедшие к власти немедленно предлагают на место первых заместителей своих людей. Вот тут передо мной всерьез встала проблема выбора: или вести
В первые же дни самостоятельной работы раздался телефонный звонок первого помощника Брежнева Георгия Цуканова. Он вкрадчиво спросил:
— Ну, как теперь будем показывать деятельность Леонида Ильича?
Я, конечно, почувствовал подвох. Простой, кажется, вопрос, но содержание было «богатое». В нем и неудовлетворение работой моего предшественника, и прощупывание моих настроений, и приглашение к разговору на эту тему. В голове замелькали варианты ответа. Остановился на очень простом, но тоже многозначительном. Я сказал:
— В соответствии с решениями ЦК.
— Ах, вот как, ну-ну.
Цуканов все понял. Мало сказать, что его не удовлетворила казенность ответа. Он ждал «новаторских» и «смелых» предложений, замешанных на энтузиазме. Их не последовало. Я, хотя и не сразу, понял, что в ЦК мне не работать. Наверное, это чувство постоянного ожидания отставки и подвигло меня к поведению, выглядевшему порой донкихотством. Интуиция не подвела меня и на сей раз.
Когда освободили Степакова, я был в резиденции Брежнева Завидово. Сочиняли очередное «нетленное». Арбатов, мы с ним играли на бильярде, сказал мне: «Тебе, Саша, надеяться не на что. Тебя не утвердят». Тогда мы были с Арбатовым в «никаких отношениях». Это потом стали друзьями. Тем же вечером Александр Бовин с присущей ему прямотой сказал: «Ты, Саша, не расстраивайся, мы тоже подложили дерьма в твой карман». Надо полагать, соответственно настроили Андропова.
Следующим вечером Брежнев пришел в комнату, где обычно по вечерам собирались все «писаки», сел рядом со мной и спросил:
— Ну, кого назначать будем на пропаганду?
Виктор Афанасьев — главный редактор «Правды» — предложил кандидатуру Тяжельникова — секретаря Челябинского обкома КПСС, своего земляка. (Через восемь лет он все же стал заведующим этим отделом.) Все другие промолчали. Я думаю, мои огорчения того времени понятны. Теперь-то я рад, что не взлетел на эту орбиту. Куда бы унес этот полет, одному Создателю известно. И все же в то время я долго не мог понять, в чем дело. Но однажды Александров, помощник
Брежнева, посоветовал переговорить с Андроповым, и все, мол, будет в порядке. Я не прислушался к этому совету, на поклон не пошел. Все это походило на политическую вербовку.
Повторяю, я продолжал работать в неутвержденном качестве заведующего отделом еще четыре года, пока не написал статью «Против антиисторизма», опубликованную 15 ноября 1972 года в «Литературной газете». В ней я публично определил свои позиции по дискуссии на страницах журналов «Новый мир», «Октябрь» и «Молодая гвардия». Показал статью академику Иноземцеву, помощнику Брежнева Александрову, консультанту отдела культуры ЦК Черноуцану, главному редактору
Моя статья, как и статья Дементьева, была выдержана в стиле марксистской фразеологии. Я обильно ссылался на Маркса и Ленина, и все ради одной идеи — предупредить общество о нарастающей опасности великодержавного шовинизма, агрессивного местного национализма и антисемитизма. Критиковал Лобанова, Чалмаева, Семанова и других апологетов охотнорядчества. Вот тогда я и заработал кличку «русофоба».
Главный редактор «Литературки» многоопытный Александр Чаковский спросил меня:
— А ты знаешь, что тебя снимут с работы за эту статью?
— Не знаю, но не исключаю.
Брежневу не понравилось то, что статья была опубликована очень близко по времени к его докладу (декабрь 1972) о 50-летии образования СССР. Поскольку я участвовал в подготовке и этого доклада, то, согласно традиции, не должен был в это время выступать в печати: нельзя было, как говорилось тогда, «растаскивать идеи». Кроме того, секретари ЦК компартий Украины и Узбекистана Шелест и Рашидов, угодничая, а может быть, и по подсказке сверху, инициировали обращения местных писателей, в которых говорилось, что я «обидел старшего брата», безосновательно обвинив некоторых русских писателей в великодержавном шовинизме, а местных — в национализме. В то же время я получил более 400 писем в поддержку статьи, их у меня забрал Суслов, но так и не вернул. Куда он их дел, не знаю до сих пор.
Разрушительный шовинизм и национализм под флагом патриотизма пели свои визгливые песни. Уверен, что и сегодня в разжигании национализма в России во всех его формах и на всех уровнях значительную роль играют люди и группы, которые рядятся в одежды «национал-патриотов». Я понимал тогда чрезвычайно опасную роль националистических взглядов, но у меня и мысли не возникало, что они станут идейной платформой хаотического распада страны, одним из источников русского фашизма, за который народы России заплатят очень дорого, если не поймут его реальную опасность сегодня. Пока что понимания нет.
Меня за эту статью обсуждали на Секретариате ЦК. Обсуждали как-то вяло — я ведь участвовал в подготовке разных докладов почти для всех секретарей ЦК. Когда я попытался что-то объяснить, Андрей Кириленко, который вел Секретариат, заявил:
— Ты меня, Саша, в теорию не втягивай. Ты учти — это наше общее мнение, подчеркиваю, общее (он, видимо, намекал на отсутствовавшего Суслова). Никаких организационных выводов мы делать не собираемся, но ты сделай выводы из сегодняшнего обсуждения, — добавил он.
Незадолго до этого у меня была встреча с Брежневым, который пожурил меня за статью, особенно за то, что опубликовал без его ведома. В конце беседы сказал, что на этом вопрос можно считать исчерпанным. И в знак особого доверия барственно похлопал меня по плечу.
Сразу же после Секретариата я зашел к Демичеву. Повел я себя агрессивно. В ходе разговора о житье-бытье сказал, что, видимо, наступила пора уходить из аппарата. Демичев почему-то обрадовался такому повороту разговора. Как будто ждал.