Сумерки (Размышления о судьбе России)

Яковлев Александр Николаевич

— Знаешь, я прошу тебя не рассказывать все это Косы­гину.

Кто его знает, возможно, были какие-то разногласия. Спустя некоторое время меня пригласил Суслов и тоже по­просил рассказать о Чехословакии. Он знал о моей встрече с Брежневым. В конце беседы спросил: «А не кажется ли вам, что Удальцов — советник-посланник — перегибает палку в оценках, уж очень он агрессивно настроен против Дубчека. Его рекомендации в отношении Индры тоже не оправдали себя». Суслов был прав по существу, но мы с Удальцовым были в дружеских отношениях, и потому я отделался общи­ми фразами о сложной обстановке, в которой столкнулись разные интересы.

Я продолжал работать над проектом Конституции.

Но прошло месяца два, и меня опять вызывает Демичев. Леонид Ильич просит тебя полететь в Прагу и связаться там с работ­никами ЦК, поспрашивать у них, на какое возможное со­трудничество могут пойти две партии в настоящий момент. Полетел. На сей раз остановился не на чердаке посольства, а в нормальной гостинице. Утром иду в ресторан. Подошел официант. Я на русском языке заказал завтрак. Он записал и ушел. Жду пятнадцать минут, жду полчаса. Ни официанта, ни завтрака. Пересел за другой стол, подальше от первого. Снова официант, но другой. Я обратился к нему на англий­ском. Он быстро побежал на кухню. И буквально через две-три минуты у моего стола появились два официанта.

Через посольство попросился на встречу в ЦК КПЧ. При­нял меня заведующий отделом, занимавшийся информацией. Собеседник был хмур, даже головы не поднял. Я что-то там говорил. Выслушав, он ответил, что пока возможностей для сотрудничества между партиями нет. Не созрели условия. Я, конечно, спросил, является ли это официальной точкой зрения, он ответил: «Да. Мне поручено вам об этом сказать». Вернулся в Москву, как говорят, несолоно хлебавши. Доло­жил Демичеву. Он попросил рассказать об этом в отделе ЦК, занимавшемся соцстранами.

Понаблюдал и за нашими армейскими порядками. Армия вошла в Прагу под командованием генерала Павловского. Грязные гимнастерки и брюки, драные сапоги. Когда они вы­ходили патрулировать улицы, стыдно было смотреть. Да и солдаты чувствовали себя неловко. Поскольку дел никаких нет, ходил по улицам, наблюдал разные сценки. Группы пражской молодежи часто толпились около наших танкис­тов. Разговоры были горячими. Наши ребята особенно оби­жались на обвинения, что они «оккупанты».

— Какие оккупанты? Какие оккупанты? Мы спим на зем­ле под танками, а оккупанты спали бы с вашими бабами в ва­ших квартирах!

Нашим солдатам, конечно, не хотелось признавать, что они были действительно оккупантами.

Я рад, что тогда удалось побывать в Чехословакии и само­му увидеть, что там происходило на самом деле. «Пражская весна» научила меня многому. После Будапешта и Праги я понял, что социалистическое содружество в том виде, в ка­ком оно сложилось, является химерой, не имеет ни малей­шей перспективы. Невольно приходили в голову кадры кино­хроники о том, как восторженно встречали жители Праги наши войска, освободившие Чехословакию от гитлеризма. И какое ожесточение во время «пражской весны». Вот они, горькие плоды безумной сталинской политики.

Я полагал, что моя чехословацкая эпопея закончилась. Оказалось, нет. Я получил указание подготовить перевод с чешского книги «Семь пражских дней». Перевели. Разослали этот сборник по узкому кругу лиц — членам Политбюро, секретарям ЦК, международным отделам, в телерадиокоми­тет, КГБ, ТАСС и в «Правду». И вдруг на одном из секрета­риатов ЦК в конце заседания Суслов говорит: «Товарищ Яковлев, останьтесь. Тут есть вопрос». И зачитывает доку­мент под названием «О самовольной рассылке зам. зав. отде­лом пропаганды ЦК т. Яковлевым книги «Семь пражских дней. 21—27 августа 1968 года», содержащей грубые антисо­ветские измышления». Я оцепенел. Суслов спросил меня, ко­му разослана книга. Я перечислил. Тогда он обратился к представителю общего отдела и попросил дать ему список людей,

кому направили сборник. Посмотрел. Совпало с моей информацией. Суслов спрашивает:

— Слушайте, мы что, не доверяем этим людям?

Потом поднял голову и сказал мне:

— А вы поаккуратней.

Меня эта возня удивила, особенно формула «самовольная рассылка книги, содержащей грубые антисоветские измыш­ления». Откуда все это пошло? Оказывается, инициатива ис­ходила из секретариата Брежнева. Суть склоки заключалась в том, что в этой книге на чешском языке была одна листов­ка, содержащая оскорбительные слова лично в адрес Бреж­нева. Я не включил ее в книгу, но когда посылал экземпляр для Брежнева, этот листочек вложил отдельно. Голиков пока­зал книгу генсеку, обратив особое внимание на злополучную бумажку. Тот возмутился, решив, что листовка эта есть во всех экземплярах. Как я об этом узнал? Суслов, ведя Секре­тариат, сказал: «Что-то я страничку о Леониде Ильиче не на­хожу». Я ответил, что ее и нет, она направлена только Бреж­неву. Потом Суслов попросил меня прислать ему эту лис­товку.

Увы, таковы нравы аппарата. Никогда не знаешь, кто и по какому поводу тебя подставит. Вот так и держалась дисцип­лина, основанная не на чувстве личной ответственности, а на страхе, на подсиживаниях, на интригах.

В те годы мне пришлось еще раз побывать в США в со­ставе официальной делегации журналистов. Возглавлял ее главный редактор «Известий» Лев Толкунов. Весьма инте­ресная поездка. К журналистике и к средствам массовой ин­формации в США интерес, как известно, очень большой. Чиновники, как и везде, не любят журналистов. Не любят, но побаиваются и считаются с ними. Правила другие. Кри­тика обжигает карьеру.

Нас принимали хорошо. Правда, не везде, но в целом хо­рошо. Мы встречались с разными людьми. Запомнилась встреча с Джейн Фондой. Она пригласила нас на свою вил­лу в горах, это в Калифорнии. Туда же пришел цвет Голли­вуда — артисты, художники, режиссеры. Джейн в то время резко выступала против войны во Вьетнаме. Зная, что я из ЦК, она подошла ко мне. Я тогда еще не забыл английский язык. У нас завязался интересный разговор об американской внешней политике. Джейн назвала ее провокационной, кри­тиковала Москву за то, что она недооценивает опасность американского милитаризма. Сложилась странная ситуация. Я говорил Джейн, что она, вероятно, не во всем права, что международные отношения — материя сложная, за теми или иными позициями стоят реальные интересы. Но собеседница была неумолима, стояла на своем. Собравшиеся вокруг нас люди с интересом слушали этот спор, улыбались, но не вме­шивались. Джейн Фонда была остра на язык и убедительна. Вечер прошел прекрасно.

Потом Джейн вышла замуж за владельца Си-эн-эн Теда Тернера. Когда я был в Политбюро, они зашли ко мне. При­гласили на вечеринку, посвященную своему семейному сою­зу. Но я не смог там присутствовать, был в какой-то коман­дировке. Жаль, конечно. Думаю, что они обиделись. Думаю так потому, что последующие две встречи с Тернером — на Играх доброй воли в Ленинграде и в его штаб-квартире в Атланте — были вежливыми, но суховатыми.

Вспоминается еще один эпизод из журналистской поезд­ки, на этот раз смешной. Приехали мы в один из маленьких городков на юге Техаса. Обратили внимание на то, что в местной газете о нас не появилось ни единого слова. Вече­ром состоялся прием, организованный одним из богачей. Он занимался весьма своеобразным бизнесом — покупал чело­веческие скелеты в Индии, приводил их в надлежащий вид и продавал в школы и университеты в США. Заядлый охотник, он путешествовал по Тибету, Монголии, по горам Киргизии, Казахстана. Рослый детина с грубоватыми манерами.