Суровые дни
Шрифт:
– Два рубли… Не добытчикъ… нтъ, не добытчикъ…
– А сто-то рублей! Вотъ съ обиды-то и ревётъ, пятую недлю глаза теряетъ.
– Блошвейк своей кофту купилъ… писалъ - двадцать семь рублей далъ…
– А теб пастилы! Мало? Реветъ, дура… Да его, чорта, въ самые окопы надо, посл этого! Чортъ-шишига… Образованный сталъ, книжки читаетъ, въ полицiи сколько разъ сидлъ, забастовки длалъ! У-у!!.
Дядя Семёнъ даже зубами скрипнулъ, кулакомъ затрясъ, задохнулся. Глаза сверкаютъ, брови выгнулись - подвернись каретникъ - расшибётъ.
– Проклясть мало такого с… Да будь онъ, анафема…!
Бабка дёрнулась, соскочила съ кулаковъ и затрясла скрюченнымъ пальцемъ.
– Щу, ты… чумовой!
– Ладно… поду-удосужусь… оттаскаю. Всякiя слова говоритъ, какъ образованный…
– Ты меня изъ-за него, паскуды… душу мн вынимаешь! Все равно прокляну, про себя! Чего это?!
– тычетъ онъ къ церкви.
– Церковь Божья?! такъ? Чего на ней стоитъ? Хрестъ?! Для чего хрестъ ставятъ? сказывай, для чего?
– не то меня спрашиваетъ, не то старуху.
– А для того, что… спасенiе! Пострадалъ и… и молись-смотри, помни! Кровь свою отдалъ драгоцнную, за всякую… за всхъ змевъ и за стервецовъ! Вотъ! За всхъ, хорошiе ли, негодящiе ли… За дрызгъ всякiй, за воровъ-разбойниковъ, за убивцевъ, за кровопивцевъ! Значитъ, памятуй. А у насъ что?! По образованiю какъ надо?.. Энти, образованные, а?! энти стервецы… съ кмъ воюемъ-то?! Они ужъ самые-то образованные, нтъ выше… я газеты читаю, знаю. Ну? Машины всякiя, техники всякiя, всё превзошли, насъ дураками считаютъ… Да мы-то ан-гелы божiе! Нтъ, погоди… я теб распостраню мысли, погоди. На людяхъ пашутъ! Людей всякимъ помойнымъ дерьмомъ кормятъ, плненныхъ! А подъ хрестомъ чего говорятъ, въ церкви, а? О негодующихъ плненныхъ! А они какъ?! Женчинъ догола раздваютъ, на окопы становятъ! на костр жгутъ, живыхъ ещё пристреливаютъ! глаза пальцами протыкаютъ! языки ржутъ! ухи ножницами ржутъ! газеты читалъ! Войну, зми начали, сколько годовъ ножи точили! А?! И нигд такого замчательнаго образованiя нтъ, всё могутъ! А мы-то Господи! Грязные, рваные, пьяные… по-родительскому ругаемся… грамот не умемъ, чисто въ лсу живёмъ… а какъ мы?! У насъ, вонъ, въ Колобов, девять человкъ ермановъ работаютъ у барина. Ну? Вотъ самъ видалъ, хрестъ приму - не вру… Тащутъ двое ихъ брёвнышко, а мальчишки въ ночное погнали. Мальчишки наши какъ? Богъ, говорятъ, помощь! Ей-Богу! Кто ихъ училъ?! А энти смются гадюки! Да чего ещё… Одинъ чтой-то по своему крякнулъ на нихъ, и засмялись, да нехорошо такъ. Понятно, наши мальчишки, кто въ чёмъ, рваные. На кофту смялись, что въ бабьей кофт, хлопья изъ рукавовъ видать. Ну, я имъ и показалъ тутъ..!
– А что?
– Я ихъ такъ…! Взялъ одного за воротъ… а здоровые, черти… ну, да, вдь, и я не маленькiй. Взялъ его да головешку-то ему нагнулъ-толконулъ! Кланяйся, такой-растакой, ежели теб Богъ-помощь говорятъ! Такъ и присли, ни живы. Мордастые, черти. А кормятъ-то ихъ какъ у насъ! Баринъ по-нмецкому съ ими говоритъ, барыня за ручку. Э! А они всё ха-ютъ. Чтобы образованiе показать! Всё у насъ никуда, не по ихъ всё. Вдь, вотъ не знали-то, что они въ гости будутъ… берёзы бы для ихъ перекрасили, въ рчку бы молока напустили, перинъ бы имъ натащили… д-вокъ бы имъ… пожалуйте, удосужьтесь обратить такое ермансоке вниманiе, извините ужъ только, необразованные двки, по-вашему не умютъ…
– Чевой-то ты это нехорошо говоришь… грхъ!
– остерегаетъ бабка.
– Кучеръ мн сказывалъ. То, какъ пришли, съ голодухи-то на хлбъ накинулись… горячимъ хлбомъ ихъ баловали… а тутъ и хлбъ - не хлбъ! Да хлбъ-то святой нашъ, съ этой вотъ землишки, съ мово поту… хлбъ-то сладкiй для его хайла нмецкгао… И хлбъ не хорошъ! Я бъ его глиной напхалъ! Въ молок мошки! Мо-ло-комъ по-имъ! Да на русскай-то хлбушка какъ? На колнкахъ стой передъ имъ, хрестись на его, принимай! Кровью русскай-то хлбушка поднять, хрестами хрещёнъ, слезами замоленъ! Каша не такая, крутая, не блая! А?! У, зми! Я бъ имъ такую кашу показалъ… я бъ имъ доказалъ! Ну, послушай, что длается. Повезъ одинъ ихнiй колобовскую барыню на машину, тючки ей снесъ, а барыня… Я бъ эту барыню…! Вотъ ей-Богу… на полустанк самъ слышалъ… а барыня и говоритъ другой барын: «а ну ка обидится, если ему двугривенный дать?» И отвалила ему со-рокъ копеекъ! Да энтотъ нмецъ на корточкахъ передъ ней завалился! А своему мужику, да хоть бы мн вотъ… гривенникъ бы въ рыло - и утирайся! да еще бы пятакъ сдачи бы ей! У-у, образованные! Всё у нихъ навыворотъ… Парнишка тамъ въ имньи, студентъ, тонки ножки, книжку читаетъ, чтобы съ нмцами говорить, по-ихнему. Съ нашими-то тамъ никто небось не говоритъ, а лупятъ чемъ попало. Прямо, диву дались, какъ намъ кучеръ тутъ поразсказалъ! Похалъ баринъ нмцевъ добывать въ городъ, хлбъ надо убирать. Ладно. По начальству тамъ, то-сё… А его тамъ начальство и спрашиваетъ: а какое имъ отъ васъ содержанiе воздуху будетъ, гд ихъ спать положите?! А?! Ей-Бо-гу! На вольномъ-то воздух! Я на лаковомъ завод у нмцевъ жилъ, такъ про насъ не требовали воздуху, а спало насъ сорокъ человкъ въ одномъ покойчик, дружка надъ дружкой. Нашихъ плнныхъ тамъ съ голоду, съ холоду морютъ, а мы… Значитъ, подставляй шею! И побдимъ - всё равно шею подставляй, потому мы не люди не образованные… измывайся, лупи, какъ теб угодно. А нмецъ въ шляп, хочь, можетъ, и безъ рубахи, въ спинжак… видъ у него чистый, головёшку эна куда подымаетъ - не причешешь! Нтъ ужъ… зври - такъ съ ими, какъ со зврями! Въ корыто ихъ головой! Бей сукиныхъ такихъ, въ плнъ не бери! И Мишк наказалъ - не бери! Бей, коверкай его, стерву, съ землёй смшай его такое его образованiе! Не щади, выводи крапиву, падаль несчастную!..
Что сталось съ дядей Семёномъ! Бабку оттолкнулъ, себя въ грудь стучитъ - нагорло-накипло. Хочетъ найти, уяснить, охватить, понять что-то. И, должно быть, всё понимаетъ, только не можетъ высказать, поставить чёткое, крпкое клеймо. Да, пожалуй, ещё не знаетъ, на что его приложить, чтобы попало въ точку. Смутная правда мелькаетъ въ его сбитыхъ словахъ, боль неутшная, обида давняя, неизбытая; правда, выясняющаяся растерянному взору.
– Можетъ, черезъ эту войну насъ увидимъ… подвёдемъ баланцы, распостранимъ! Я теперь газеты читаю, многому наученъ. Сынъ у меня страждетъ, воюетъ по всей душ… ну, значитъ… могу я отвтъ требовать - почему такое… гд вся наша правда истинная! Могу!
– Душу-то рвешь, шумный… - ворчитъ бабка.
– Зваешь-зваешь, а ночью по изб все бгаетъ, жалится… подъ сердце подкатываетъ…
– Бо-ольшiе разговоры… произойдутъ… Ладно, поглядимъ… правду, хочь ты её вилами проколи, она всё голову подымаетъ! Не навозъ запахалъ и ладно… Ффу-у… Яблоки-то… Не уродились…
Пусто въ осеннемъ его саду, захолодали заржаввшiя яблоньки - вотъ-вотъ оголятся. Не ставилъ и шалашика на сторожбу.
Дядя Семёнъ… Гд же покойная его сила? Утекла съ годомъ, а на смну ей пришло дёрганье глазомъ, сжатые кулаки и злость. А, вдь, какой крпкiй былъ! И всё у него было крпко въ хозяйств. Будетъ ли тутъ крпко?
Вотъ гонятъ коровъ. Подняла бабка прутикъ, заковыляла, загоняетъ чёрную, крутобокую, тяжёлую, а пгая, переваливаясь, какъ Марья, стельная, мычитъ съ подхрипомъ въ окошко - проситъ хлба. И такъ хорошо смотрть, какъ блолицая, пригожая, сытая Маруха протягиваетъ ей изъ окошка ломоть съ горкой соли. Пахнетъ молокомъ. Хорошо бгутъ, сменя ножками-палочками, чёрныя овцы, шарахаются - вотъ-вотъ убьются. Долго, протяжно мэкаютъ. Мычанье, ревъ, бэканье - несутъ тихую деревенскую ночь, покой благодатный. Три овечки постукиваютъ копытцами, тычутся безпокойными мордочками въ ворота. За стадомъ, въ пыли, тянетъ ночной покой - уже потемнли дали.
Но падаетъ ночь - и не будетъ покоя. Опять дядя Семёнъ будетъ бродить по изб, прикладывать мокрое полотенце къ сердцу, отворитъ окошко и будетъ заглатывать холодную ночь, тёмную, осеннюю. Будетъ видть въ ночи, какъ съ грохотомъ бгутъ огоньки по невидному мосту, туда, туда… Будетъ сидть на лавк и въ темной тоск смотрть на тёмную икону, на синюю лампадку.
– Не надо горячиться, вредъ, знаю… Да что жъ ты будешь… длать… Вчерашнiй день съ Мирошкой схватился… укорять сталъ, что вонъ, молъ, воротился, работать можетъ… Грхъ… А онъ молчалъ-молчалъ, да и говоритъ: «эхъ, дядя Семёнъ… я свою судьбу чую!» Человка обидлъ только. Ну, когда-жъ предлъ-то будетъ, а?! Такъ никто и не знаетъ?..
– Никто не знаетъ.
Онъ смотритъ въ небо. Тамъ ужъ и звзды намтились. Долго смотритъ, молчитъ…
– Одинъ только Господь знаетъ.