Свет с Востока

Шумовский Теодор Адамович

Работу над переводом Корана Крачковский начал в 1921 году в свя­зи с чтением курса о Коране в университете и продолжал ее в течение всей своей последующей профессиональной деятельности (мне довелось прослушать этот курс у Крачковского в середине 3(Ьх годов). Эта работа никогда не носила систематического характера. Сам Крачковский счи­тал свой перевод черновым. Известны слова академика о том, что ему нужно около полутора лет работы над Кораном, не отвлекаясь ни на что другое, для подготовки этого памятника к печати. К сожалению, в силу ряда обстоятельств, этому не суждено было осуществиться.

Работая над переводом Корана

297

Наряду

с черновым переводом, Игнатий Юлианович подобрал целую папку выписок и ссылок для использования в прилагаемом комментарии. Академик состоял в переписке со всеми крупнейшими арабистами своего времени и прекрасно ориентировался в востоко­ведной литературе. Его выписки, относящиеся к исследованиям Кора­на в западных источниках, а также и отдельные мусульманские толко­вания, говорят о его широкой эрудиции в вопросах коранистики. Тем не менее, к сожалению, эти выписки никогда не привели к обобщени­ям, черновик никогда не стал полноценным комментарием. Его труд­но использовать даже специалистам в области Корана.

Сверка перевода И. Ю. Крачковского с арабским подлинником выявила 505 случаев неверного перевода отдельных стихов, 184 случая прямого нарушения смысла. С точки зрения стилистики — 108 случаев употребления неологизмов и 33 случая — провинциализмов. Передача библейских имен арабскими, а не русскими эквивалентами (Муса, Харун, Ибрахим и др. — вместо: Моисей, Аарон, Авраам) разрушает историческую связь Корана с другими религиозными памятниками Востока, изолирует текст этого памятника от привычного для русскоя­зычного читателя культурного контекста. Понимание текста также затрудняется арабизацией русского текста, то есть транслитерацией арабских слов русскими буквами, оставляя их без перевода. Многочис­ленны случаи буквализма.

Причина этих недочетов естественна для черновика любой науч­ной работы. Однако из-за отсутствия редакции они стали предметом гласности. Сам академик Крачковский никогда не согласился бы на публикацию перевода и комментариев в этой форме. К сожалению, то, что представлено читателям как перевод и комментарий академика, в действительности так и осталось черновиком и подбором выписок. Налицо неосуществленный замысел великого ученого.

Мне, как ученику Игнатия Юлиановича, чрезвычайно больно смотреть на перевод, опубликованный под его именем. Моя критика, в основном, относится не к моему учителю, а к лицам, которые не утру­ждая себя сверкой с арабским подлинником по правилам историко-филологической науки, пренебрегли научной истиной и честью по­койного ученого (перевод был опубликован посмертно). Вместе с тем трудно отделаться от сомнения в достаточной научной квалификации поздних подготовителей издания. Все это тем более печально, что Коран — не рядовая повесть, а произведение единственное в своем роде, и его исследование связано с особой научной и политической

298

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

ответственностью. Освященный именем Крачковского, но опублико­ванный без его согласия, перевод получил широкое распространение в России. В силу ряда обстоятельств, будучи задуман как перевод науч­ный, он стал восприниматься как перевод литературный.

Мое личное принципиальное несогласие с академиком сводится к описанным мной ранее особенностям чисто научного подхода: пред­ставлению о том, что словарная, то есть формальная точность, буква­лизм лежат в основе адекватного перевода. Пословность

воспроизве­дения арабского оригинала еще более спорна в случае рифмованной прозы, которой изложен Коран. Один из крупнейших русских перево­дчиков М.Л.Лозинский сравнил подобную задачу с квадратурой круга.

Предлагаемый мною перевод выполнен с учетом возможностей и ограничений трех основных подходов — религиозного, художествен­ного и научного. Я также учитывал традицию русских и западных пе­реводов. Вместе с тем данный перевод не основан ни на одном из них, являясь независимой интерпретацией.

Моей исходной предпосылкой было стремление передачи смысла, а не буквы оригинала, сохранение близости к тексту и целостности его структуры как религиозного, литературного и исторического памят­ника. В основе перевода лежит критический анализ, во многом схожий с европейской востоковедной традицией. С художественной точки зрения, это перевод поэтический, ибо, по моему мнению, именно сти­хотворная форма наиболее точно передает оригинал, изложенный в виде рифмованной прозы.

В интерпретации текста я исходил из первоисточника, самого Ко­рана, а не более поздних комментариев. Я также отказался от написа­ния отдельного комментария к Корану, за исключением небольшого свода примечаний: я стремился сделать текст понятным без специаль­ного толкования. Вместе с тем я старался сохранить традиционную трактовку многих мест, ибо они стали неотъемлемой частью Корана. Остановлюсь лишь на трех фундаментальных понятиях, которые я интерпретирую отлично от общепринятого перевода. Это понятия «ислам», «Коран» и «сура».

«Ислам» традиционно переводится как «покорность». С моей точки зрения, это поздняя трактовка. Представляется, что в своем первичном значении понятие «ислам» можно передать, исходя из его грамматической формы. Согласно грамматике арабского языка «ис­лам» является так называемым «именем действия четвертой породы», восходит к корню со значением «быть цельным, быть безопасным» и

Работая над переводом Корана

299

связано с понятием «мир». Таким образом, «ислам» — это «исцеле­ние», «создание цельной личности, цельного мировоззрения».

«Коран» традиционно переводится существительным «Чтение» или, точнее, «Читание». Имя священной Книги возводится к первому слову 96-й (хронологически первой) суры: «читай во имя Бога, Влады­ки твоего...», где соответствующее икра бисмираббика арабского под­линника и привело к появлению наименования аль-куран, Коран {ик­ра— повелительное наклонение, куран— именное образование от одного и того же корня КР').

Но где помещаются письмена, которые должно читать? Перед очами пророка Мухаммада— это умозрительные таблицы (альвах), которые Бог раскрыл ему через архангела Гавриила. Такое объяснение понятно и естественно, ведь и мыслителя называют «вдохновленный свыше».

Было ли в Аравии VII века развитое понятие чтения? Иначе гово­ря, вызывалось ли оно житейской необходимостью? Что могли читать арабы той поры? «Ну, как же, например, в мекканском храме находи­лись муъаллаки — семь лучших доисламских поэм..." А не придуманы ли они позже, в пору всемирных арабских завоеваний, когда нужно было внушить покоренным народам представление о древности ара­вийской культуры?.. Мог ли существовать в родоплеменном обществе сравнительно низкого уровня сам глагол «читать» в том высоком смысле, которым пронизаны слова великой Книги ислама?