Свет во мраке
Шрифт:
Яркую вспышку я заметил слишком поздно. Трудно увидеть то, что появилось прямо перед тобой — ревущий поток пламени ударивший меня в шлем и в грудь. Огонь. Страшный жадный огонь объявший меня с первобытной жестокостью. Сперва удар боли пришелся в лицо… Будто два раскаленных кинжала воткнули в смотровые щели шлема, затем кипятка плеснули на щеки, на губы, полоснули как бритвой по скулам и лбу.
Я закричал.
Закричал дико, ничуть не пытаясь сдержать позорный для воина вопль боли.
А пламя продолжало вгрызаться мне в запястья, в плечевые суставы, затрещали волосы на голове,
Я горел! Меня сжигали заживо!
Боль, страшная боль… Я быстро превращался в прожаренный и обугленный кусок мяса…
Но все это я осознал уже будучи в движении. Я направлялся к обидчику, чье биение жизни ощущал всем своим разъяренным и корчащимся от боли нутром. Железо раскалилось… Собственные доспехи стали для меня походным котелком для обжарки мяса…
А запах…
О этот ни с чем несравнимый запах поджаривающихся собственных щек и губ…
Прыжок…
Прыжок вслепую, но ведущий точно к цели.
Моя скорченная как куриная лапка рука вцепилась в чье-то плечо, едва не соскользнула, уцепилась крепче. Со второй руки не могу стряхнуть перчатку — латное железо прилипло к коже и мясу… Что ж…
Не обращая внимания на чей-то перепуганный визгливый вопль, обожженной и как мне кажется горящей рукой я хватаю врага за лицо, прямо за лицо, затыкая ему рот, впиваясь остатками пальцев ему в щеки. И вопль врага сначала сменяется заглушенным мычанием, а затем исчезает и он.
А на меня снисходит целительная волна прохлады — чужая жизненная сила с неслышимым плеском входит в мое трясущееся в агонии боли тело. Я делаю выдох, изрыгая из груди клуб дыма вперемешку с пылью от полусожженных легких. Выронив из руки мертвое тело, сдираю шлем, свободной от железа рукой провожу по глазам, сдирая с глазниц коросту спекшейся кожи. По моим пальцам и щекам течет тягучий сок от свернувшихся словно яичный белок глаз. У меня нет глаз… Совсем нет… Я ощущаю лишь пустое пространство там, где должны находиться мои глаза.
Боль быстро утихает — слишком быстро. Я сдираю со щек шелуху отмершей плоти, не обращая внимания на новую боль и кровь. Искореженным ртом с натугой выдавливаю:
— Ждите!
Я обращаюсь к ниргалам, чью ауру жизни отчетливо ощущаю в трех шагах от себя. Слепо поведя головой, я указываю рукой прочь от себя:
— Там еще тройка. Они нужны мне живыми. Сейчас же.
Два железных истукана мгновенно приходят в движение и тяжелыми скачками уносятся прочь. Бежать им недалеко — еще одна тройка преследователей совсем рядом, иначе я бы их не почувствовал. А вот почему я не почувствовал того, кто подпалил мне шкуру и мясо?
За то время пока отсутствовали мои молчаливые помощники, случилось немало. Я успел содрать со второй руки перчатку, при этом послышалось мокрое хлюпанье, будто с руки сорвали не только железо. Вспышка резкой боли подтвердила мою догадку — прикипевшее к железу мясо оторвалось от руки вместе с ним.
А затем частично вернулось зрение в левом глазу. Опустив неловко голову — при каждом движении на лбу, макушке, щеках, подбородке и шее рвалась новая кожа, что стремительно нарастала на обнаженное мясо — я увидел то, что осталось
Поднеся изуродованную ладонь к лицу, я взглянул на собственные обнаженные кости и криво усмехнулся. Кожа на щеке лопнула, по губам потекла струйка крови.
В этой позе меня и застали ниргалы — стоящим и любующимся собственными ужасными ранами. Но ниргалам было плевать. Как и мне. А вот двоим из трех пленников это зрелище не понравилось ужасно. Я мог их понять — ибо успел ощутить, что на моем лице обнаженных костей было не меньше чем в выпотрошенной руке. Частично лицо, частично скалящийся череп и все это покрыто спекшимися кусками кожи и кровавыми потеками. Да и руки мои могли испугать кого угодно. Все остальное было скрыто тяжелыми доспехами.
Третий пленник пребывал в бессознательном состоянии. Что ж, придется его разбудить.
— Думаю — едва-едва сумел выдавить я нечто членораздельное, ибо мои губы снова «поплыли» куда-то вниз — Думаю, мне придется вас пытать. Жестоко пытать. Ибо только вместе с жуткой болью из вас выйдет достаточное для меня количество силы…
Два воина — совсем еще молодые парни — разинули рты и начали кричать. Долго и громко. Я им не мешал — ибо уже почувствовал вдали еще несколько зыбких теней чужой жизненной силы. Пусть кричащие привлекут сюда и других — тогда мне достанется еще больше.
Вытаскивать из ножен кинжал я не стал.
Зачем?
Для того чтобы извлечь из вопящих мясных сундуков как можно больше жизненной силы мне понадобится кое-что получше, чем обычный железный нож.
И это «кое-что» у меня было… — кусок старой пожелтевшей кости валяющейся на земле. Кость волка. Матерого старого зверя, прожившего долгую и тяжелую жизнь. Хищник был вожаком. Он много раз вел на охоту многочисленную стаю, много раз прыгал на шею оленя, ударом клыков взрезая артерии. А затем он первым начинал пировать, жадно насыщаясь сырой окровавленной плотью. Но пришло время, и его жизнь подошла к концу. Старый хромающий волк лег под ветвями столь же старой сосны и заснул навсегда. Зверь умер слишком спокойно, не испытав перед смертью ни малейшей боли — просто заснул и все. Возможно, он и не заметил прихода смерти — просто перешел на ту сторону и все. Это та самая смерть, о которой мечтает большая часть разумных — дожить до глубокой старости, а затем мирно и спокойно умереть во сне в собственной постели.
Хорошо для волка.
Плохо для меня.
Мне бы больше подошла кость существа мучительнейшим образом доведенного до смерти. И желательно, чтобы нужная кость была вырвана из дрожащего и корчащегося тела перед самой-самой смертью, вместе со вспышкой чудовищной боли. Вот тогда кость станет идеально подходить для создания особого инструмента…
Но приходилось обходиться имеющимся. Откуда я знал такие тонкости некромантского искусства?
Не знаю.
Я просто знал, будто знание само пришло ко мне в голову. Само затекло мне в мозг легким темным дымком и сейчас клубилось внутри моего черепа, нашептывая мне подсказки…