Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

Сергий благословил прибывших. Подошедшему учинённому брату велел вызвать эконома и отвести бояр в истопленную гостевую избу.

Сергия Василий Данилыч даже и рассмотреть не смог. Настоятель, отдав наказы и благословив прибывших, повернулся и пошёл к своей келье, не оборачиваясь.

В гостевом покое находилось двое богомольцев, и тоже отец с сыном, богатые крестьяне, пришедшие в монастырь, по обету, пешком. Сергий не делал различия между своими паломниками. Сопровождавшие боярина иноки ушли в другую келью. Скоро молодой послушник принёс гостям чашу разведённого, сдобренного постным маслом толокна и хлеб, и поставил на стол кувшин с водой. Крестьянин, обозрев непростые наряды Василия Данилыча с Иваном и подумав, достал из торбы сушёную рыбину, предложил проголодавшимся боярам. Василий Данилыч, крякнув и зарозовев, рыбу взял и пригласил смерда

с собой за стол. Ели вчетвером, запивали водой, торопясь вовремя окончить трапезу: завтра всем предстояло причащаться, а полночь, когда становится нельзя есть и пить, уже приближалась.

Улеглись по лавкам. Мужик и сын скоро заснули, а Василий Данилыч лежал и думал, и обида на Сергия, оказавшего ему столь суровый приём, таяла в нём, проходила, сменяясь спокойствием от окружающей монастырь тишины. Он ещё выходил под звёзды, постоял, прислушиваясь к молчанию леса, - так одиноко и тихо не было даже на Двине! И заснул под утро, часа на два, а с первым ударом била был уже на ногах.

Билом служила железная доска, и каждый удар словно отлипал от железа, а потом уже исходил стонущий звон, замирающий в лесу. Но небо уже леденело высоко, звёзды меркли, и первые розовые полосы чертили небосклон. Монахи двигались в сторону храма. Крестьяне уже поднялись и пошли к церкви. Припоздавшийся Иван, натянув сапоги, выскочил из кельи последним, догоняя родителя.

Вот ударил колокол, за ним вступили подголоски, и скоро воздух наполнило перезвоном. Уже всходя на крыльцо церкви, Василий Данилыч умилился: что-то было тут такое, чего в Переяславле, в Горицком монастыре, он не видел. Может, ширь лесного окоёма, открывшаяся с верхнего рундука крыльца церкви? Хотя и там, в Переяславле, взору являлась даль ещё сановитее и шире. Может, истовость, с какой поднимались на крыльцо и входили в храм эти иноки, иные из которых были в лаптях, хотя на Сергии оказались в этот раз кожаные поршни. И одеты были иноки не так уж бедно: от богатых жертвователей Радонежской обители нынче отбоя не было. И всё же чем-то монастырь Сергия был отличен от иных. И от малых новогородских обителей был отличен он! И опять боярин не понял чем.

Началась служба. Василий Данилыч давно уже не молился так, и давно уже не было у него так на душе. Когда пели, прослезился. И потом, подходя к причастию, не заметил, не понял даже, что давешние смерды, отец и сын, причастились впереди него. Впервые это не показалось ему ни важным, ни обязательным при его-то боярском достоинстве. Да и какое достоинство - у полонянника!

Сергий пригласил новогородцев к себе после службы, и Василий Данилыч был рад тому. В келье игумена, отстранив сына, распростёрся на полу, встал, опять склонился, отдавая поясной поклон. На вопрос игумена изъяснил свою трудноту.

У Сергия был светлый взор, рыжеватые волосы, заплетённые сзади в косицу, худоватое лицо и лёгкая улыбка, словно он смотрел из далека, соболезнуя миру и страстям, мрачившим Тот Покой и Тишину, Которые были в нём, в Сергии. Боярин устыдился говорить о своих горестях, а начал - о церковных настроениях в Великом Новгороде, о стригольнической ереси, об отметающих таинства и хулящих Святую Троицу, так как непонятна сим малым троичность Бога.

– Ради того же, Бога Саваофа именуют единым и нераздельным, а Христа почасту посланным от Него, а не праведно рождённым.

– Постижение Господа– в сердце!– сказал Сергий, прервав боярина.
– Наша обитель посвящена Святой Троице, и для меня сызмалу в Её божественности заключена была главная тайна православной веры.
– Он очертил руками круг в воздухе и сказал.
– Нераздельность!
– Подумал и присовокупил.
– И самопостижимость, ибо в Святой Троице– триединая Ипостась: Причина, творящая Любовь и Духовное нань истечение! Не могущие вместить мыслят Господа тварным, смертнорожденным Девой Марией, забывая о том, что речено в символе веры: "Прежде всех век"...
– Сергий улыбнулся и смолк.
– Всё сиё ты ведаешь, боярин!
– заговорил он снова простым и добрым голосом.
– Надобно созерцать сердцем, а не умом. Надобно зрети очами Духа. И надобно работати Господу! Иного не скажу, не ведаю, да и не нуждаюсь в том. Скорби же наши - от живота, от стяжания богатств и от гордыни, не обессудь, боярин! Повиждь в Сятой Троице смысл и образ Бога, и всё глаголемое противу стригольниками отпадёт, яко шелуха и тлен. А теперь, извини, мне надобно нарядити братию по работам и иную монастырскую потребу исполнить - игумен есмь!

Он встал, улыбаясь, и благословил боярина, упавшего ему в ноги, и его сына, который, подумав, тоже встал на колени рядом с отцом.

– Егда водишь рати, мысли по всяк час о труде пахаря!
– сказал Сергий, благословляя Ивана в черёд за родителем, и это была единая его укоризна разбойному походу новгородских ушкуйников.

"Святая Троица!" - думал Машков, выбираясь из кельи настоятеля. В Великом Новгороде была более в почёте София, Премудрость Бога, и как-то не думалось о Святой Троице до сего дня.

С сыном, оставшись наедине, заспорили. Иван, оказывается, внимательнее слушал Сергия, чем ожидал родитель. Давно ли, сидя на дворе монастыря в Горицах, не ведали, о чём говорить, как одолеть скуку и злобу, а тут и слова нашлись, и пыл, и жар, и страсть к духовному деянию!

Растекаясь мыслью, помянули и Василия Великого, и Златоуста, и Ареопагита, и нынешние послания Григория Паламы. Многое было наговорено между сыном и отцом, и они себе казались мудрыми той порой, а Сергий оставался сам по себе, будто и не затронутый потоком учёных словес, со своей улыбкой, с округлым движением рук, обнимающим мир. Святая Троица! Мысленный образ нераздельности троичности, потому только и способной постнуть себя, ибо один не может даже догадаться о своём существовании, должен быть второй, в котором зришь своё отражение. Но Истина постигаема только при наличии третьего, при наличии суждения со стороны, знаменующего правоту и зримую бытийность спора.

– Вот и толкуют наши-то невегласы-стригольники, меньше ли - Сын Отца али нет! Сын, дак рождён, стало, меньше родителя!
– говорил Иван.

– Нет, Иван! Не то баешь!
– Василий Данилыч тряс головой, ловя ускользающую мысль, только что рождённую в его голове.
– Вот тебе полоса, мысленная черта! Без конца и краю! Внял?

– Ну!

– Так! И ты её, етую черту, режешь посередине наполы, значит. Отселе - одна половина, оттоле - другая. А тот-то конечь, противуположный, у каждой половины опять не имеет кончя! Бесконечен, значит! Так?

– Так.

– Ну, вот те и ответ! Половина, а, поди-ко, равна целому! Так и Сын, от Отца рожденный прежде всех век, - единосущен Отцу, а не подобосущен! Внял тому?

– Ну, внял...
– ответил Иван, постигая правоту слов родителя.

– Ну! А Сергий сердцем всё то понимает, цьто мы с тобой тута наговорили! И токмо руками едак-то проведёт по воздуху, а уже мысленно являет суть вещи той!

– Святой - он! Вота цьто!
– отозвался Иван, подумав и покачав головой.
– Пото и может... И свет у его личя белый!