Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

Глава 16

Весть о разгроме московских ратей сокрушила Дмитрия. В гневе он намеревался собрать новую рать, чтобы отомстить рязанскому князю, но скоро пришлось понять, что и собирать нынче некого, и даже при новой неудаче есть опасение потерять всё добытое усилиями прежних московских володетелей, включая великий владимирский стол. Истощённая поборами земля роптала. Великий Новгород бунтовал и грозился передаться Литве. Многие князья отказывались повиноваться. Татары при вторичном разгроме московского князя могли ни во что поставить всю

собранную им дань и передать великое княжение другому. Наконец, мог пожаловать и Тохтамыш с войском, и тогда - трудно было представить себе, что наступит тогда! Он почти с ненавистью смотрел теперь на Фёдора Свибла, уверившего его в преданности пронского князя. Он отмахивался от бояр, думал с ужасом, как воспримет Андрей Ольгердович смерть сына, произошедшую по его вине. Он не ведал, что делать. Земля разваливалась. И замены батьки Олексия тоже не было. В Ростове умер епископ Матфей Гречин, Пимен находился в бегах, и митрополия стояла без главы. Некому было силой духовной власти укрепить расшатанные скрепы молодой московской государственности.

Но продолжалась жизнь. Двадцать девятого июня в княжеской семье родился сын. Младенца решили назвать Петром. Крестить княжича был вызван из Радонежа игумен Сергий.

Глава 17

Сергий вышел пеший и один, но шёл не спеша и заночевал в пути. Дороги давались ему всё с большим трудом. Он шёл в лаптях, с посохом и слегка умилённо, с той нежностью к бытию, которая начинает появляться в старости, осматривал полные ветра, блеска и щебета птиц берёзовые перелески, вдыхал запахи боров, ароматы трав и подсыхающего сена. На отдыхе, набрав горсть земляники, съел, посидел ещё, прикрыв глаза и ни о чём не думая, и уже намеревался встать и идти дальше, как напротив него остановилась согнутая в дугу старушонка в тёмном платке. Опершись на посох и повернув голову вбок, она осмотрела старца и, пожевав губами, сказала:

– А ты, гляжу, игумен, - тоже немолод! На седьмой десяток пошло?

– Знаешь меня?
– спросил Сергий.

– Знать-то, как не знать! А чтобы вот так-то поглядеть близь, дак впервой.
– И пояснила, почувствовав недоумение старца.
– Ведьма - я. Ведунья! Тебе, поди, сором и баять со мной?

– Ежели злого не творишь, нет греха на тебе, - сказал Сергий.

– А почто тогда попы гонят нас и в церкву не пущают взойти?

– А почто вы бесов призываете? Не можно служить заедино Богу и демонам! Такожде как не можно молиться разом и Христу и Мехмету! Господь создал мир, и всякая тварь в воле Его!

– Дак, стало, и бесы - та же Господня тварь! Почто их-то не приемлешь, игумен? Може, они, махонькие, тоже плачут тамо, у себя, в рай Господень хотят, а ты их гонишь? Може, пото и вредят людям, с тоски да с обиды той?

– Не тварь, старая! А нежить, дьяволовы слуги. Крадут Свет у верных, тем и живут! Пото и прещает церковь молиться и служить им, - сказал Сергий.

Старуха покачала головой, скривилась вся, подумала.

– Мы, однако, имя Господне в заговорных словах завсегда творим, - сказала она, - ключ, замок и Аминь, Аминь!
– глаголем.
– Помолчала. Глянула с прищуром.
– А ноги у тя болят, игумен! Надобно парить травой зверобоем с берёзовой почкой да с крапивой али лопухом. Горец тоже - хорош, костяника, трава золотарник с липовым цветом. И парить, и пить отвар-от. Хошь с приговором, хошь и без приговору, раз уж твоя стезя такая. С приговором-то крепче! Я вон - согнуло уж коромыслом, а бегаю, и о сю пору борзо!

– А тебе пошто здоровье моё?
– спросил Сергий.

– А и ты, Сергий, ведун великий!
– ответила она.
– Дак и должно нам, ведунам, помогати друг другу.

Сергий улыбнулся:

– Человек - я, старая! Такой же, как и прочие. И достоит мне прияти от Господа то, что надлежит по разумению Всевышнего.

– А травами лечишь!
– сказала старуха.

– Лечу, - сказал Сергий.

Та пожевала губами, подумала.

– То-то!
– произнесла она и пошла-покатилась клубочком по дороге, уже издали крикнув.
– Прощай! Князю Митрию поклонись от меня!

"И об этом ведает!" - покачал головой Сергий. Прижмурившись, посмотрел ей вслед. Призывая всех и вся к Миру и Единению, не должно ли и на древние, из веков, поверья взглянуть более добрым глазом? Единство– в многообразии! Вот - символ православия в противность грубой католической нетерпимости. В этом - наша сила! Но в этом же - возможна и слабость, если угаснет в русском языке энергия действования...

Мысли роились в голове после этого разговора, и даже представилось, как мохнатенькие лесовики толпятся у порога церкви, заглядывают внутрь, прижимают уши и жмурятся на возгласе дьякона: "Изыдите, оглашенные!" Всякая тварь да хвалит Господа... Всякая тварь! Когда-то давным-давно бесы гнали его с Маковца и только силой креста да молитвой спасался он от вражьего обстояния. А теперь ведьма, заговаривая хворь, поминает имя Господа! Может, так и надлежит? Не гонит же церковь все подряд обычаи и обряды, пришедшие из прежних, языческих времён. Хотя он, сколько помнит себя, никогда не участвовал в русальных играх, не прыгал и через костры в купальную ночь... Сергий поднялся на ноги. Болела поясница. Ноги следовало парить - тут старуха была права и травы назвала верно. Только парить, призывая не бесов, а имя Господа.

Глава 18

В Москве в этот раз царила растерянность. Сергия принимали суетливо. На его вопрошания часто не следовало столь же прямых ответов, люди юлили. Кремник, впрочем, стоял уже залеченный и обновлённый, с цветными прапорами на шатрах.

Княжеский младенец был живой, крепкий. Евдокия рожала князю хороших детей. В крещальне, опущенный в купель, он едва пискнул, больше кряхтел и отдувался, а помазанный миром, успокоился и зачмокал.

Всё было пристойно, прилепо, и Евдокия смотрелась здоровой, почти уже оправившейся от родов. Но Дмитрий на этот раз испугал Сергия. Он ещё потолстел, под глазами появились мешки, и в лице князя, когда сели вдвоём в укромном покое, обнажилось жалкое, - князь был сломлен. Следовало его ободрить, и Сергий говорил Дмитрию слова утешения, говорил о суедневном, простом и только после уже на вопрос великого князя высказал то, что тяготило его, ещё когда шёл по дороге от Маковца на Москву: что князь был не прав в своей ссоре с князем Олегом, и потому Господь не одобрил нынешнего похода московских ратей.

– Владимир Андреич воевода - добрый. Не можно его укорить какой оплошкой. Ведаешь то, княже, и сам! Русичам, однако, уже не достоит сражатися друг со другом. Надобно соборное единение, не то коли не татары, дак латины, та же Литва покончат и с Русью, и с верой православной, и с памятью пращуров твоих! Повиждь и помысли о князьях из рода твоего, прилагавших труд свой, дабы созидать и содержать эту землю! Ты, князь, в ответе за всех упокоившихся в земле и пред всеми ныне живущими и ещё не рождёнными! Ты обязан хранить землю и язык, сущий на ней! И теперь, ныне, охапив великое княжество Володимирское в руку свою, ты, князь, в ответе за каждого русича и не только за русича: за мерю, мордву, чудь, за каждого смерда, за каждую жёнку, уведённую в полон, за сгоревший дом и слезу дитячью. Пред лицом ворога, в днешнем обстоянии, не должно вам с Олегом затеивать новой свары. Уймись! Охолонь! Пойми свою вину и искупи её Любовью к ближнему своему, ибо нынче ближние для тебя - вся земля русичей!