Светоч русской земли
Шрифт:
Этот год был годом перемен на славянском востоке Европы. Только что совершилось объединение Польши с Литвой. Кревская уния, закреплённая женитьбой великого литовского князя Ягайлы на польской королеве Ядвиге, с последующим обращением Литвы в католичество.
Это было последней победой католицизма в его наступлении на Восток, против православных, "схимников", ибо девять десятых населения тогдашней Литвы составляли православные русичи и обращённые в православие литвины.
На Руси этот год начинался сравнительно тихо. Замирившись с Олегом и тем, развязав себе руки на южных рубежах княжества, Дмитрий готовил на осень поход на Великий Новгород. Обид накопилось немало, но главное,
Церковные дела также разладились. Ныне из Нижнего Новгорода архимандрит Печорский Ефросин пошёл ставиться на епископию в Царьград. Великий князь вновь посылал Фёдора Симоновского в Царьград: "Об управлении митрополии Владимирской". Княжество пребывало без верховного пастыря, что было гибельно перед лицом восставших ересей и латынской угрозы.
Отпуская Фёдора, Дмитрий был особенно хмур. В Смоленске снова бушевал мор, на этот раз пришедший из Польши. Боялись, что мор доберётся и до Москвы. Андрей Ольгердович Полоцкий устремился на Запад - возвращать отчий полоцкий стол. С ним ушли значительные литовские силы, до того служившие Москве. В боярах вновь разгорались нестроения. Фёдора Свибла обвиняли в военных неудачах и давешних ссорах с Рязанью.
– Я, што ль, един был за войну с Олегом? От тамошних сёл, от полей хлебородных никоторый из вас рук не отводил!
– кричал Свибл в княжой Думе.
– Хлеб - сила! На хлебе грады стоят! Не в ентом же песке да глине век ковыряться! Олег никогда того не осилит, что мы заможем! Ну не сдюжили воеводы наши, дак ещё и не то быват! За кажну неудачу казнить, дак и все мы тута в железа сядем!
Кричал, брызгая слюной, и был вроде прав... Дмитрий, дав боярам ещё поспорить, утишил собрание, перевёл речь на Великий Новгород.
Нынешнего своего князя бояре побаивались. Неведомо, что у него - на уме! О бегстве Василия из Орды знали уже все, но где - он, может, схвачен да и посажен куда в узилище? Не ведал никто. Не ведал того и князь, не мог ничем утешить Евдокию. Прихватывало сердце, порой становилось трудно дышать. Но князь упорно восстанавливал своё порушенное княжество.
Тохтамышев погром многому научил Дмитрия. Потому и в церковные дела вникал сугубо. О тревожных литовских переменах вести уже дошли. Чуялось, что католики и на том не остановятся. Потому и с Пименом надо было решать скорее, потому и Фёдор Симоновский был посылаем в Царьград.
Фёдор, простясь с князем, отправился к дяде, в обитель Святой Троицы, за благословением. Ехал в бричке, озирая боры и хороводы берёз. Мысленно уже ехал по Месе, среди толп Царьграда, направляясь к Софии. После смерти Дионисия Суздальского всё осложнилось, великий князь по-прежнему не желал видеть Киприана.
Сергий, когда Фёдор постучал в келью наставника, читал! Отложив книгу в "досках", обтянутые кожей "Жития старцев египетских", пошёл открывать. Племяннику не удивился, знал, что тот приедет к нему. Слушал рассказ Фёдора, кивал чему-то своему, познанному в тиши монастыря.
– Моя жизнь проходит, - сказал он.
– Чаю, и великому князю немного осталось летов. Грядут иные вослед нас, и время иное грядёт! Княжич Василий - жив, я бы почуял иное. А с Пименом... Одно реку, не полюби мне то, что творится там, на латынском Западе! Не полюби и дела цареградские. И ты будь осторожен тамо! Подходит время, когда православие некому станет хранить, кроме Руси. Это - наш крест и наша земная стезя. Нас всех, всех русичей! Егда изменим тому - пропадём!
Всё это было известно и понятно Фёдору, и поразили не слова, а то, как они были сказаны. Дядя словно завещание прочитал.
Фёдор вспомнил, что недавно окончил свои дни Михей, верный спутник Сергия на протяжении долгих лет. Не с того ли дядя - так скорбен?
Но Сергий был не скорбен, а задумчив. Смерть, даже близких, не страшила его. Смерть была переходом в иной, лучший мир. Оберегать и пестовать надо было тех, кто оставался здесь, в этом мире, по сю сторону райских ворот, тех, кто ещё - в пути. Племянник Фёдор был ещё в пути. В пути, но уже в конце дороги жизни был и он, Сергий. И сейчас, прислушиваясь к себе, Сергий отмечал движение времени, судил и поверял свою жизнь, приуготовляя её к отшествию в иной мир.
Федору вдруг так захотелось упасть в объятья наставника и выплакаться у него на груди. Но ударили в било. Сергий встал, принял от Фёдора посох и задержал на племяннике взгляд.
– И труды и муки, чадо, ти предстоят! И будь паки твёрд, яко камень, адамантом зовомый, ибо не на мне, но на тебе теперь судьба православия! И помни, что зло - побораемо, но одолевать его надобно непрестанно, вновь и вновь, не уставая в борениях!
Сергий улыбнулся, и Фёдор, минуту назад готовый зарыдать, почувствовал прилив сил. Дядя был прав! Не надо было ни рыдать, ни бросаться на грудь наставника, и ничего иного, что творят обычные люди в рассеянии и расстройстве чувств. Иноку подобают сдержанность и твердота сердца. И совместная молитва, на которую они сейчас шли с Сергием, больше даст его душе и смятённому уму, чем все метания плоти.
Ударил и стал мерно и часто бить колокол. Они спустились с крыльца, следя, как изо всех келий спешат к церкви фигуры монахов, братии и послушников, нет-нет да и поглядывая украдкой на своего игумена, к которому нынче приехал на беседу из Москвы племянник Фёдор, тоже игумен и духовник великого князя.
Глава 2
От красного кисловатого вина кружилась голова. Василий качнулся, остоявшись в сенях. Почему надо ехать отсюда в Краков, а не к себе на родину? Потому, что воевода Пётр ходит под их королём? Да и их король, Людовик, померший! Чепуха какая-то, бестолочь... Однако где тут? Он двинулся по тёмному переходу сеней, толкнулся в одну дверь, в другую... Вдруг услышал свою, русскую речь и не понял даже поначалу, кто говорил, а задело, что говорили о нём - и так, как не говорилось ему в лицо.
– А не убережём Василия?
– спрашивал один из собеседников.
– Пропадёт Москва?
– Почто!
– ответил другой голос (и теперь узнал враз и того, другого, первого).
– Буде Юрий вместо ево!
– И Акинфычи в новую силу взойдут!
– со вздохом заключил первый голос, путевого боярина Никанора.
И уже что там ответил ему стремянный Данилы Феофаныча, Василий не слышал. В мозгу полыхнуло пожаром: Акинфычи! Не пото ли Свибл и медлил его вызволять из Орды? Чужая душа потёмки, и открещивался, бывало, когда намекали ему, а... не ждал ли Свибл батюшкиной кончины, дабы Юрка вместо него на престол посадить? Вспыхнуло и словно ожгло. Он прошёл, распахнув, расшваркав наружные двери. Завернув за угол и оглядевшись, нет ли каких баб близко, помочился, стоя у обмазанной глиной стены... Заправляя порты, столкнулся с выбежавшей следом прислужницей, залопотавшей что-то по-местному, он махнул рукой - не надо, мол!