Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

– Пото и еду туда!
– сказал Киприан.

Смеркалось. В келье стало душно. Оба устремили во двор, ну а там уж ноги понесли к морю.

Ворота приморской стены были уже закрыты, но осталась отворённой никем не охраняемый лаз, в который выходили рыбаки, собиравшиеся на ночной лов. Мраморное море, невидимое во тьме, пахнуло на них запахом гниющих водорослей и свежестью. Всплёскивая, отблескивала вода. Дремали полувытащенные на песок лодки. Ройны с завязанными парусами смутно висели в чёрной пустоте ночи, осыпанные звёздами.

Всходила луна, над морем багровая, и даже по воде от неё пролегла тёмно-пурпурная дорожка. Поднимаясь, луна желтела, блекла, заливая всё вокруг

зелёным светом. Казалось, что город умер давным-давно и эти башни и стены, облитые луной, - остатки некогда бывшей здесь, но давно исчезнувшей жизни. Так что когда появился старый рыбак с вёслами на плече, оба вздрогнули. Рыбак подошёл к лодке и начал спихивать её в воду. Фёдор не выдержал и принялся помогать. Рыбак что-то спросил по-гречески, Фёдор ответил. Киприан смотрел на него издалека, дивясь этому всегдашнему хотению русичей влезать в делаемую на их глазах работу.

Наконец лодку спихнули. Она закачалась на волнах. Рыбак, поблагодарив, начал ставить парус, а Фёдор вернулся к Киприану.

– Как же можно полагать, что жизнь идёт сама по себе!
– начал он, ещё на подходе.
– Разве не ясно, что ни города, ни башен, ни Софии, и даже этой лодьи не было бы без усилий рук человеческих? Без воли Константина Равноапостольного? Без труда мастеров, что веками возводили дворцы и храмы? Как можно, воздвигнув такое множество рукотворных чудес, утверждать, что жизнь движется помимо нашей воли? Может, мы - молоды и неискушенны в философии и в риторском искусстве, но нам этого не понять! Мыслю, что Господь, наделив человека свободой воли, потребовал от него непрестанного деяния! Я только так понимаю Господень Завет: "В поте липа своего добывать хлеб свой!" Или вот в притче о талантах, там сказано, что скрывший талант свой - отступник веры Христовой! И кто больше других прилагает усилий, работая Ему, тот - и угоднее Господу!

– Вы - молоды!
– сказал Киприан.
– А что ты речёшь о разделении церковном?

– А что реку? Были люди едины, дак и возгордились и стали строить башню до неба! А уж как Господь разделил языки, дак не нам Его волю менять! Вот и весь сказ! И что бы там ни баяли католики теперь, то всё - от дьявола! В коей вере ты рождён, в той же и помереть должен! Иначе у тя ни веры, ни Родины не станет!

Фёдор заговорил горячо и Киприан сдержал возражение, хоть и очень хотелось ему подразнить русского игумена каверзными вопросами: что, мол, он думает в таком случае о том времени, когда церковь Христа была единой, и о принятии христианства Владимиром? Киприану хотелось разобраться теперь во всём этом многообразии мнений и вер.

Между тем рыбак вышел на сушу и приблизился к ним, выбирая якорь из песка.

– Скажи, - спросил его Киприан, - стал бы ты, если прикажут тебе, католиком?

Рыбак посмотрел недоумённо и покачал головой.

– Верят не по приказу...
– сказал он, - у католиков вера своя, у нас, греков, своя, мешать не след...
– сказал и пошёл к лодке с якорем на плече, волоча по песку просмолённое ужище, заменявшее ему якорную цепь.

– Простые-то люди и не думают о том!
– подхватил Фёдор.
– А головы за веру, ежели надо, кладут!

И Киприан умолк, вспомнив, как он бежал из Москвы. Может, останься он, города бы и не сдали.

– Всё равно бы сдали!
– сказал он почти вслух, забыв на миг, что рядом стоит симоновский игумен.

– Про Москву, што ль?
– догадался Фёдор.

Они постояли ещё, лодка уже отошла, и луна поднялась выше, осеребрив колеблемую равнину вод. Повернули к дому.

– Дак, по-твоему, не прилагающий к делу церкви своих усилий тем грешит перед Господом?
– спросил Киприан, когда они уже протиснулись в лаз в городской стене.

– Так!
– сказал Фёдор.
– Каждый миг надобно понуждать себя к деланию! Вера без дел - мертва! А кто грешил более других? Лодырь, да тот, на кого работают, а он без дела сидит! И почтение разжигается тем, и гордыня, и сребролюбие...

Тут уж был камень и в огород василевса Иоанна V, но оба перемолчали, не назвав сановного имени. Ругать императора, будучи у него в гостях, было ни к чему.

– Человек не имеет права жить только для себя!– сказал Фёдор.
– О таковых и сказано: "О, если бы ты был холоден или горяч! Но ты – тёпл, и потому извергну тебя из уст Своих!" Посему - каждый должен!

– Каждый людин делает дело своё, - попытался возразить Киприан.
– Жизнью руководят избранные, просвещённые светом знания, а также надстоящие над толпой, охлосом, игемоны и стратилаты, их же волей творится сущее в мире!

– А мужики, погибшие на Дону, избранные?
– прервал его Фёдор.
– А ведь могли побежать, да и не прийти могли на ратное поле! Нет, каждый людин держит ответ пред Господом, и токмо от соборного деяния всех творится жизнь!

– Остановишься здесь?
– спросил Киприан.
– Я уже говорил с настоятелем, дабы предоставить тебе и спутникам твоим келейный покой, а после моего отъезда займёшь и эту келью.

– На том благодарствую, нам ить боле и негде стать!
– сказал Фёдор.

Киприан уехал в Литву в мае, добившись о том соборного решения. Прибыл, наконец, и Пимен, долженствующий быть низложенным. И тут-то и началось самое главное действо, поначалу сбившее с толку Фёдора.

Глава 7

Пимен остановился в Манганском монастыре, невдалеке от Софии. С Фёдором они ежедневно встречались в секретах патриархии и раскланивались. Фёдор каждый раз, поглядывая на лицо Пимена - здесь, в столице православия, утратившее образ надменного величия, сущего в нём на Руси, где Пимена окружала и поддерживала святость сана, - чувствовал гадливость. И всё же приходилось, и разговаривать, и величать владыкой... Хочешь, не хочешь, а пребывание на чужбине сближает всех!