Светоч русской земли
Шрифт:
– Жиды бают, - подал голос Епифаний, - Мария была портомойка и понесла от римского солдата Пентеры...
– То лжа!
– взорвался Конон.
– Что ж он, Иосиф, али какой он там, Гамала ентот, шлюху подзаборную в жёны взял? Да и как узналось, как запомнили, што полторы тыщи лет тому назад было с какой-то портомойницей? Сочинили сплетку ту, да и доселе талдычат! Им признать Спасителя– беда сущая! Выходит, чаяли, ждали прихода Мессии, а пришёл - и на Голгофу Ево! Им Христа признать - дак каяти во грехе непростимом придёт! Уже и не отмолиться до Страшного суда! Тут не то что портомойницу тамо да римского ратного, а кого хошь присочинят! И, скажут, не было Христа! А уж коли припрёт, дак опять скажут: мол, Он иудей - из наших, стало! А какой иудей, когда Сын Божий, а родичи из Галилеи!
– Но Тохтамыш...
– Што Тохтамыш! Пьяны перепились! Кабы на тверёзую голову да с молитвой, николи б не взяли ироды Москвы! Опять сами виноваты, и неча на Бога валить! Неделю б токмо выстояли, Тохтамыш и ушёл! А то - сперва срамные уды татарам казать, а опосле и побежали кланяться: прости, мол, нас! Больше не будем... Воины! Не в монастыре бы, ещё и не то слово молвил про их!
– Ну, дак и мочно ли называть Русь святой, коли мы без пьяна никакого дела вершить не можем, а во хмелю способны ворогу Родину продать?!
– не выдержал кто-то из молодых иноков.
– А пото! Да, не безгрешны мы, никоторый из нас не свят, но Русь - свята! Пото что держим Христово учение без отмены, безо всяких там латынских скверн! Што такие есть среди нас, как игумен Сергий, как покойный владыка Алексий, да мало ли! Что мы - добры! Что русская баба накормит голодного татарина, что в избе, куда ты зайдёшь напиться, тебе нальют молока вместо воды, что страннику николи не откажут в ночлеге, что среди нас всякий людин иного племени принят как равный, как гость - будь то мордвин, мерянин, чудин ли, вепс, вогул, фрязин, - кто хошь! Что из Поморья, от немцев, бегут к нам, что со степи при всяком ихнем розмирье опять же к нам бегут: сколь крещёных татар ноне в русской службе! И никоторый нами не обижен! А осильнеем поди, и всему миру станем защитой! Ещё и пото Русь - свята, что в православие никого не обращают насильно, что святых книг не жгут на Руси! Да, храмы, быват, и горят - дерево дак! Но нету того, чтобы с намерением жечь, как ксендзы творят на Волыни! И чужие языки мы не губим, как те орденские рыцари, за то только, что не нашей веры! Пото мы - и великий народ! Пото и вера наша - вера не скорби, а радости! Наш Бог, прежде всего, - благ! Прибежище и пристань! Ибо Добром и Любовью ставилась наша земля! Да, да! И страшен - Господь, и премудр, но заглавнее - благ! Мир сотворён Любовью! Ты баешь - Стефан Храп. Дак Храп вон для зырян грамоту создал! Стало, у нас всяк язык славит Господа своим языком, а не то, что латынь тамо, и не моги иначе! И помни слово моё! Погинет Орда, и Русь возглавит совокупное множество народов, отселе и до Каракорума, ну хоть до Сибири!
Как только дело коснулось Святой Руси, спор разгорелся с новой силой. Заговорили сразу несколько голосов, среди которых опять выделился голос Конона:
– Духовная власть - выше мирской!
И снова вмешался тот, кого Сергий окрестил тайным католиком: мол, чем же тогда виновен папа, желающий упрочить свою власть над королями и императорами?
И опять ему начал возражать Епифаний:
– Потребно не обмирщение церкви, как в Риме, но надстояние её над мирской властью!
– Почто наш игумен и отверг сан митрополита русского!
– поддержал Конон.
– Ради Пимена?!
– О Пимене речи не было тогда!
– Дак ради Митяя!
– Не в том - суть! Люди - смертны! Греховен может оказаться и бездуховный глава, но опаснее, когда недостойный пастырь облечён мирской властью. А достойный всё одно будет почтён от людей, даже и, не имея высокого сана, как наш игумен!
– Соборность полагает согласие, а не власть силы, в том и тайна нераздельности Бога, на которую потщились замахнуться католики со своим филиокве!
– А как же тогда писать Святую Троицу?
– прозвучал отроческий голос, и Сергий понял, что это - Андрейка, сын Рубеля, возвращает противников к началу спора, и он улыбнулся в темноте.
– Как...
– Конон задумался, посопел.
– Одно скажу: не Авраам тут надобен, не пир, а Святая Троица! Я того не дерзаю, пишу по подлинникам, а токмо сердцем чую: что-то здесь - не так! Ещё не весь толк воплощён... Вона игумен наш о Святой Троице день и нощь мыслит! Тут и начала и концы, исток всего, всей веры Христовой!
– И, одобрев голосом, видно повернувшись к отроку, довершил.
– Вырастешь, Андрейша, станешь мастером, и помысли, как Её, Святую Троицу, писать!
В келье засмеялись, потом загомонили снова, но Сергий уже не внимал спору. Он отошёл от окна, улыбаясь. В далёких, юных годах, когда он ратовал здесь один, отбиваясь от волков, холода и бесовских наваждений, знал ли он, верил, ли наступлению нынешнего дня? Тогда одно лишь блазнило - уцелеть, выстоять! И вот теперь есть уже кому пронести духовную свечу во мрак и холод грядущих столетий! Он воспитал, взрастил смену себе и уже вскоре сможет отойти в Тот, Горний мир, к Которому смертный обязан готовить себя во всякий час в течение всей жизни. Ибо Вечная Жизнь на Земле была бы остановом всего сущего, гибелью юности, препоной движения бытия. Вечная Жизнь на Земле стала бы смертью человечества! И Господь во благости Своей предусмотрел, создавая ветхого Адама, неизбежность конца и обновления. И не так важно теперь, напишет ли Конон, или кто другой, или этот отрок Андрейка Святую Троицу такой, какой Она видится ему, Сергию. Когда-нибудь кто-то обязательно напишет Её! Слово - суетно, мысль, выраженная в иконном письме, больше скажет сердцу прихожанина. Да и можно ли словами изобразить веру Христову? Всю жизнь он не столько говорил, сколько показывал примером, что есть служение Господу, следуя, насколько мог, Заветам Спасителя. И вот теперь у него множатся ученики, как было обещано ему в видении...
Не изменит ли Русь своему высокому назначению? Не прельстится ли на соблазны латинского Запада, на роскошества бытия, на искусы богатства и власти, не падёт ли жертвой натиска грозных сил - всей мощи папского Рима, губящего днесь древнюю Византию и алчущего погубите Русь? Поймут ли далёкие потомки, что иной путь, кроме предуказанного Спасителем, – губителен для русского языка?
Небо померкло. Одна только пурпуровая полоса ещё горела на закатной стороне небесного свода, и по окрасу её виделось: завтра будет мороз.
Глава 10
Пока продолжались встречи, Василию не удавалось поговорить с родителем с глазу на глаз. Братья и сёстры за время его отсутствия выросли. Юрий фыркал, не желая близости с Василием. Только сёстры Маша с Настей сразу приняли старшего брата и ходили за ним хвостом, расспрашивая, как там и что. Какова - королева Ядвига, да как одеваются польские паненки, да как себя ведут? Пришлось показать и даже поцеловать ручки девочкам.
Всё родное, домашнее было ему внове. С гульбища теремов глядя на раскинувшийся у ног Кремник, вспоминал он игольчатые готические соборы Кракова. Крепостные белокаменные башни и стены сравнивались с каменными замками и стенами польских городов, и порой своё казалось и проще и хуже, а порой - узорнее и милей. Он даже от трудноты душевной обратился к Даниле Феофанычу, и спутник княжой подумал, помедлил, ухватив себя за бороду, и ответил так:
– Своё! Вона, татары в шатрах, в юртах ентих весь век живут, и не забедно им! Своё завсегда милей, да и привычней. У нас ить дожди, сырь! Выстрой себе из камня замок-от, дак простудной хвори не оберёшься! Русскому человеку без бревенчатой хоромины, без русской печи с лежанкой да без бани - не жисть!