Светоч русской земли
Шрифт:
Дмитрий слушал, свесив голову на грудь. Поднял глаза. В них была печаль.
– Молись за меня, отче Сергий!
– сказал он Маковецкому игумену, поднимаясь с лавки и становясь на колени, чтобы принять благословение Сергия...
Уходя из Москвы, Сергий уже знал, что князь пошлёт за ним, чтобы уладить свои мирские трудноты.
Глава 19
До осени шли пересылки с Олегом, но рязанский володетель, требуя всё новых уступок, мира Дмитрию не давал. Очередная малая государева Дума зашла в тупик, не ведая, что
– Был бы жив батько Олексий!
– сказал со вздохом Матвей Бяконтов.
Князь, до сих пор смотревший в окно на леса заречья, тут, боковым зрением, не поворачивая толстую шею, взглянул на боярина. Прохладный, полный лесных и полевых запахов ветер овевал ему лицо. И мысли текли. Батько Олексий, верно, измыслил бы какое спасение княжеству. Да где... И кто? Сергий разве?
– Сергия прошать!
– сказал он вслух. И в то же мгновение трое бояр произнесли то же имя: "Сергий!" И, произнеся, посмотрели друг на друга. Если сможет кто из духовных склонить Олега к миру, то это - троицкий игумен.
Иван Мороз, переглянувшись ещё раз с Бяконтовым и Вельяминовым, повернул проясневшее лицо в сторону князя. Дмитрий сидел большой, толстый, с мешками под глазами, но руки, до сих пор брошенные в колени, ожили, сжали навершие трости. Завёл обычай ходить с тростью нынешней зимой, как занемог и раза два падал, едва не скатившись с лестницы, - не держали ноги. О Сергии прежде не думал, сказалось само, но когда сказалось уже, понял: нынешняя надежда - только в нём!
Так и было решено, и Федор Симоновский отправился на Маковец - призывать дядю снова к земному служению, о чём старец уже знал, уведал заранее.
Уведал, знал, согласился, не спорил и с Фёдором, но слабость держала. Застуженные в молодости ноги этой осенью отказывались служить. И долгих трудов, и долгих переговоров стоило убедить Сергия отступить в час великой московской нужды от своего правила - пешего, вослед апостолам, хождения по земле - и воспользоваться княжеским возком.
Уговаривали Сергия все иноки. Уговаривал брат Стефан, седой как лунь и ветхий деньми, уговаривал келарь Никон, князь много раз присылал с поминками. Выбрали, ради Сергия, самый простой, тёмный, бурой кожей обшитый возок. Уговорили. И вот он поехал, прервав свой духовный подвиг, поехал за мирским, княжеским делом и делом всей страны, если посмотреть наперёд, вдаль времени. И потому и поехал! Сложив на коленях руки, ощущая телом забытое, юношескими воспоминаниями полнящееся колыхание возка, будто он ещё там, за гранью лет, и ещё только готовится принять на плечи подвиг Отречения. В слюдяные окошки возка бьётся ветер, кружат тускло-багряные листья и уже сквозь парчовую украсу осени проглядывает предзимье оголённых кустов и сквозистых рощ, приуготовляющих себя к сумеркам осени и к хороводу снежинок над уснувшей землёй.
Сергий молчал. Молчал столь глубоко и полно, что спутники не решались его о чём-либо спрашивать и даже между собой переговаривались, почитай, знаками. Он только перед Москвой разомкнул уста, повелев везти его к великому князю. С Дмитрием предстоял разговор, без которого и до которого, Сергий не ведал ещё, поедет ли он к князю Олегу.
Глава 20
А на Москве всё - по-прежнему. Суета, которую Сергий умел не замечать, бояре, походя благословляемые, осиротелая, без старшего сына, задержанного в Орде, княжая семья. Евдокия, падающая на колени. Малыши, со смесью страха и обожания в глазах подходящие приложиться к руке. О Сергии говорено и слышано досыта. Ему поднесли крестника. Малыш гулькал, тянулся, ещё плохо видя, выпростанной из свивальников ручонкой, и притрагивался к бороде... Ох, непростая судьба ляжет перед тобой, когда ты вырастешь, княжий сын!
Прошли в домовую княжескую церковь. Сергий попросил на несколько минут оставить его одного. Стал перед божницей, замер в безмолвной молитве. Явилось Одиночество. И холод, в княжеской молельне повеяло холодом неземных пространств.
Он сделал то, что делал всегда: перестал думать. Одна за другой отошли заботы. Долго не мог позабыть, отодвинуть от себя лицо племянника Фёдора. Наконец, и оно исчезло. Был холод и Тишина. И в Этой Тишине встало перед ним, промаячило, замглившись, успокоенное лицо Дионисия Суздальского. Сергий стоял, опустив голову. Слеза, осеребрив щёки старца, скатилась, запутавшись и утонув в бороде. Дионисий умер сейчас! И как с его смертью умалились иные искатели духовного престола! Как мал сделался Киприан, как исшаял Пимен, ныне пробирающийся к Царьграду. Их всех держало величие заключённого в Киеве нижегородского иерарха. "Как не понять сего?" - почти сказал Сергий вслух, подумав на этот раз о Киприане, убийце Дионисия. Одиночество повисало над Русью с этой смертью, которую Киприану можно было не торопить, ибо Дионисий и без того был близок к своему закату. Люди в борениях земных забывают о Вечном. О чём необходимо непрестанно мыслить христианину. Воистину много званых, но мало избранных на Господнем пиру!
Душевная боль всё не проходила, и Сергию много сил стоило умерить её к приходу великого князя. Он лишь спросил Дмитрия, нет ли вестей о заключённом в Киеве митрополите, и, услышав, что известий ещё нет, кивнул головой. Дионисий не был близок великому московскому князю.
Они помолились. Затем Сергия кормили, а он всё молчал, порой поглядывая на великого князя, изнемогшего плотью и душой. Когда остались одни, он сказал:
– Я не стану молить Господа о неправде, князь!
В покое повисла Тишина. Дмитрий повалился в ноги радонежскому игумену:
– Спаси! Княжество гибнет! Батько Олексий... Я виноват... Никто же не смог умолить...
– Встань, князь! Можешь ли ты поклясться сегодня перед иконами, что отложишь навеки нелюбие к князю Олегу и никогда больше не подымешь меч и не подымешь котору братню? Не часа сего ради, скорбного часа упадка сил и разора во княжестви, а навек? И чтобы нелюбие навек изженить из сердца своего? И чтобы при новом приливе сил, при новом устроении не помыслить послать полки ко граду Переяславлю Рязанскому, как бывало доднесь не по раз? Ибо в горести и обстоянии легко дать любую клятву. Но нарушивший клятву, данную Господу своему, отметается святых тайн и спасения в мире Ином не обрящет! Вот о чём должен ныне помыслить ты, князь!
Сергий говорил жёстко и знал, что надо так и говорить. Окончить нелюбие Москвы с Рязанью нельзя было иначе, чем правдой и истиной христианского Смирения. Ибо сказано Учителем: "Возлюби ближнего своего". И князь Дмитрий нынче, воротясь с побоища на Дону, не имел права мыслить по-иному о князе Олеге Иваныче Рязанском, хотя того и не понял вовремя.
Дмитрий лежал в ногах у радонежского игумена, понимая ужаснувшейся глубиной души, что Сергия нельзя обмануть, и, пока лежал, его мысли успокаивались и светлели. Всё яснее становилась нелепость последних походов на Рязань, да и всей этой затянутой борьбы, которая не принесла ему до сего дня ни славы, ни чести. И... не может принести? Да, не может!
– последовал впервые честный ответ князя себе. Его мысли мешались. Хотелось обвинить Свибла, иных бояр, даже Боброка за ту прежнюю победу на Скорнищеве... Он поднял голову. Выпрямился, не вставая с колен.