Свидетель
Шрифт:
– Чужестранец был в лиловом тюрбане. Солнце всходило, и в его лучах засияла на тюрбане брошь, так засияла, что я чуть не ослеп, - скрипел и покашливал старик-брамин.
– Вот в этом? С этой брошью?
– обвинитель поспешно достал из складок накидки потерянный Матхуравой тюрбан.
– Да, да!
– затряс головой старик.
– Всё так.
Шудра снова яростно указал на ювелира.
– Вот они, доказательства! Он, мерзавец, похитил мою невесту, почти жену, и держал ее у себя много месяцев, насиловал и мучил! Ювелир женился на ней, не имея права, и только потому, что испугался возмездия по закону, когда я нашел его! Он бросился на меня, как бешеный тигр, все вы знаете, что такое тигр-людоед, выходящий в деревню!
– Достаточно, - сказал пучеглазый жрец.
Но шудру было не остановить, он кричал в запале:
– Я требую справедливости! Я молю о справедливости мудрейших судей! Я требую смерти для этого тигра-людоеда!
– Что ты скажешь в свою защиту, Матхурава, сын Капура?
– спросил пучеглазый.
У ювелира пересохло в рту, он облизнул губы и поднял руку.
– Я возражаю! Я женился на Соне... Да, я взял ее в жены, нарушив законы дхармы в том что касается варн, а не в том, что касается брака. Вы знаете, почтенные Махаматры, что умыкание невесты и женитьба на ней силой называется ракшаса, но тоже не исключается законом Ману. Что же касается удара мечом, скажу: согласно дхармашастрам, если совершено насилие в защиту жены, оно не считается грехом и преступлением. Я грешен лишь в том, что женился, потому я готов понести наказание и быть изгнанным из своей варны.
Толпа зашумела. Возмущенные возгласы, оскорбления летели в сторону ювелира, пока стражники не приструнили присутствующих.
Встал старший жрец. Воцарилась тишина. Матхураве казалось, что все слышат, как от голода и страха у него урчит в животе, но это было не так унизительно, как во всеуслышание признать себя неприкасаемым, в мгновение ока превратиться из человека в пса.
– Согласно закону, женщина не может быть свидетелем в суде, “вследствие непостоянства женского ума”, но обстоятельства дела требуют, чтобы мы выслушали и ту женщину, о которой ведется спор, - он махнул стражникам: - Прадештары, приведите Сону, дочь кожевенника!
Сердце Матхуравы сжалось, а потом заколотилось нещадно в ожидании.
Люди вытянули шеи в сторону высоченных резных дверей. Они распахнулись, и в сопровождении дюжих стражников в зал вошла маленькая фигурка, закутанная в голубой платок. Сона! Всё существо Матхуравы потянулось к ней.
Она остановилась на отдалении и склонилась в глубоком поклоне перед брахманами, но не открыла лица. Впрочем, взволнованному ювелиру было достаточно и ее глаз, этих прозрачных черных бриллиантов под прекрасными дугами бровей. Как же она была сейчас напугана, переполнена отчаянием и робостью! Матхураве вдруг стало стыдно, что стоит перед ней такой - униженный, в цепях, что он не может, не имеет права спрятать ее за своей спиной от любопытных, жадных, пошлых взглядов мужчин. Сона лишь раз мельком глянула на него и отвела глаза, замерев в ожидании вопросов.
– Скажи, презренная, - начал пучеглазый жрец, - бежала ли ты добровольно с ювелиром Матхуравой?
– О нет, - смущенно ответила она, - он похитил меня, забрал против воли. Я просила и плакала, но он не послушал.
– Отчего ты не открываешь свое лицо, неприкасаемая?
– недовольно спросил старший жрец.
– Мне стыдно, о, почтенный брахман.
– Ты стыдишься прелюбодеяния своего?
Сона вздрогнула, а Матхурава так сжал кулаки, что зазвенели цепи на кандалах.
– Ювелир взял меня против воли, - чуть не плача, сказала она.
– Он знал про дакшину, знал, что я предназначена другому по велению отца и общины. Все эти месяцы он унижал меня и насиловал. Держал взаперти и не давал увидеть солнце, издевался...
Сона все-таки разрыдалась.
– Как же...
– вырвалось недоуменное и обиженное у Матхуравы. Но прадештар толкнул его, и мужчина замолчал, слушая обвинения любимой и чувствуя, что его душа умирает с каждым ее словом, сворачивается, словно скисшее
Словно в тумане Матхурава слышал, как старик-брамин из деревни рассказывал, что община позволила шудре жениться на неприкасаемой только потому, что ее отец был чужестранцем, а не парией по рождению. За такое разрешение крестьянин заплатил вдвое б'oльшую дакшину на благо деревни и принес самую щедрую пуджу богам, а свадьба была назначена на следующий, после похищения, день. Своим беззубым дряблым ртом брамин поведал, что отец Соны умер, не пережив позора, и просил жестоко покарать похитителя. Всего месяц назад умерли то ли от голода, то ли от непонятной болезни сестры похищенной и брат.
Ювелир видел, как при этих словах Сона опустилась без сил на пол, слово ее не держали ноги, и затряслась в рыданиях. Но Матхурава не жалел ее больше, потопленный обидой и безмолвным, отравляющим кровь гневом.
Выслушав всех и посовещавшись, судьи-брахманы встали. Стражники заставили подняться и Сону. Старший жрец объявил громко и четко:
– С благословения богов справедливое и законное решение вынесено! Брак ювелира Матхуравы с Соной, дочерью кожевенника, расторгается этим судом окончательно и бесповоротно. За попытку убийства крестьянина Прабхакара Матхурава будет обязан выплатить ему штраф в размере стоимости тридцати коров. За обман брамина, совершившего обряд невозможного брака, Матхурава выплатит в казну штраф в размере стоимости трех коров. Над женщиной, ставшей таковой в результате насилия, будет проведен обряд очищения, чтобы она перед Богами и людьми смогла называться «пунарбху2». После проведения обряда Сона будет отдана прежнему жениху - по закону Ману она всегда принадлежала ему, так как тот уже выплатил дакшину общине и отцу девушки. Однако если крестьянин Прабхакар, сын Ананда, не захочет принять невесту, он или его семья имеют право любыми способами возместить сумму дакшины, даже продав при желании дочь кожевенника в рабство.
– Нет, нет, я заберу ее обратно!
– закричал радостно темнолицый Прабхакар.
– Только совершите очищение! Грязной она мне не нужна!
– Жаль, я не прикончил тебя, сын ведьмы! Будь ты проклят!
– Стражник не смог помешать Матхураве плюнуть шудре в лицо. Стиснув зубы и кулаки, ювелир обернулся к Соне: - И ты! Будь ты проклята!
Она вздрогнула, словно он ударил ее, и закрылась платком, как щитом. Прадештары с двух сторон ткнули в Матхураву копьями, третий дернул за цепь, принудив бывшего ювелира встать на колени перед судом.
* * *
Я упала на колени на каменный пол, и очнулась от боли. За стеной еще плескались индианки. А внутри меня царила такая пустота, словно мою душу выскребли, выдрали, вытянули, оставив лишь телесную оболочку. На автомате я поднялась, провела ладонями по саднящим коленям и, почувствовав влагу, лизнула палец - кровь...
Насилие, одержимость, предательство, проклятия - не слишком ли много всего для меня одной? Непроглядный мрак застил все вокруг, теперь даже деревья за окном не светились. Впрочем, мне и не хотелось ни видеть, ни слышать, ни прилагать усилия, ни любить... Было это мое чувство или Матхуравы? Какая, к черту, разница?
Кто-то постучал в створку двери, и я услышала голос Ники:
– Варюнчик, не спишь?
Не дождавшись ответа, она вошла и обняла меня.
– Привет, моя девочка! Я знаю, что ты встаешь рано. Едва ворота в ашрам открыли, я сразу тут как тут.
Я еле сдержалась, чтобы не отбросить с моих предплечий ее руки с силой да так, чтобы она обо что-нибудь ударилась, но я лишь аккуратно высвободилась и, нащупав стул, села. Тьма, пусть будет тьма, я не хочу видеть даже контура Ники!
– Здравствуй, - выдавила из себя я.