Свод
Шрифт:
Свод был непроницаем:
— Не имею представления, о какой тайне вы говорите, однако, должен признаться, что я впечатлён рассказанным. Уж простите, мистер Эшенбурк, я никак не ожидал, что вы можете оказаться персонажем с такой богатой историей.
— Я понимаю, — застенчиво зарделся Никаляус, — худой, нескладный. Но уверяю вас, до болезни я был достаточно крепок…
— Бог с ним, Николос. Скажите, в связи с неким расположением, которое мы начали вызывать друг у друга, не составите ли вы мне компанию? Я намерен развеяться…
Вскоре Эшенбурк и Свод выехали из ворот замка. Погода располагала к прогулке. Серое, тяжёлое небо было неподвижным и лишь у костенеющей от ночных морозов земли замечалось слабое шевеление холодного воздуха.
Кто может объяснить эти странные настроения природы? Вот как объяснить, что точно такие же тучи зимой непременно грозят густым снегопадом, а такой же ветер поздней весной пронимает до самых костей? Сейчас же и тяжёлый полог туч казался пустым и выжатым, и ветер, холодный, но слабый, не донимал морозом, а лишь бодрил дух, и располагал к беседе. Грусть осенней природы дарила поверхностные, но настолько общие темы, что даже общение людей таких несопоставимых профессий как пират и учитель было лёгким и непринуждённым. Каждый, думая о своём, говорил или молчал, что называется, в удовольствие, наслаждаясь неброским богатством золота опавшей листвы, устилающей придорожные откосы и вдыхая полной грудью засахарившийся от первых холодов прохладный воздух.
— Николос, — задумчиво произнёс Свод, прерывая паузу, во время которой намечалась очередная смена темы разговора, — вот интересно, а что вы думаете о нынешнем положении литовцев? Я имею ввиду, — пояснил англичанин, отмечая, что расслабленный прогулкой Эшенбурк не совсем понял суть вопроса, — то, что они живут сейчас меж двух огней.
Учитель коротко пожал плечами:
— Что тут можно думать? — вздохнул он. — Они уже давно в таком положении и, смею вас уверить, ещё не скоро окажутся в другом.
— Грустно, очень грустно, — продолжил Ричмонд, хитро поглядывая в сторону главного врага пана Смолярека, управляющего одной из угольных шахт под Любеком. — А вы сами, Николос, если отбросить тот факт, что родились в Польше, чью бы сторону сочли для литовцев более выгодной? Или вы считаете, что им сейчас самое время задуматься о том, чтобы попробовать построить своё сильное и независимое ни от кого государство?
Учитель криво глянул в сторону собеседника. В заданном ему вопросе явно крылся какой-то хорошо замаскированный подвох и Эшенбурк задумался:
— Это достаточно сложный вопрос, — ответил он через какое-то время. — Но если вы хотите, я скажу, что думаю по этому поводу? …Хорошо, — начал окончательно разбуженный от былой мечтательности учитель в ответ на красноречивый взгляд оппонента, — попробуем рассуждать, как вы и говорили, отбросив факт места моего рождения.
Сразу хочу заметить, что пусть это и звучит не патриотично, но мне кажется, что лучший вариант для Великого Княжества Литовского, это поскорее попасть под власть надвигающейся Руси.
— Ого! — неподдельно заинтересовался подобным поворотом Ричи. — Но мне почему-то кажется, что это просто слова человека, обиженного на Корону, и причиной тому собственное изгнание.
— Нет, Свод, дело в другом. Должен вам сказать, что Корона и сама какое-то время назад переживала подобное неприятное время. Весомая часть польского королевства только сравнительно недавно стала считать себя настоящими ляхами. Это началось с правления князя Болеслава первого, Храброго. Хочу заметить, что в Польше за всё время её существования и было-то всего несколько подобных ему князей, людей - достойных почитания. Да, Болеслава Храброго почитают, и почитают за то, что смог втиснуться меж соседей и установить границы королевства в его нынешних пределах. Был ещё Казимиж третий, о котором говорят: «Он взял Польшу деревянной, а отдал уже каменной». …Мешко первый из рода Пяста, вот, пожалуй и всё. Лично я ничего хорошего не вижу в том, что поляки, усилием этих великих князей обрели свою видимую независимость от соседей? Да, конечно, авторитет этих королей столь велик, что оставшейся после них мощи хватит и для того, что бы ещё не раз раздвинуть границы своего королевства, но, повторюсь, хорошего тут мало.
— А плохого?
— Плохого, как это ни странно, много. Взять хотя бы то, что в скором времени само слово «поляк» станет сродни слову «торговец» или «меняла». В самой Польше так говорят о евреях, но тут в Литве, это уже относят к ляхам. Уж не знаю, с какой подачи в нынешнем польском королевстве развелось столько жуликов и всякого рода пройдох, но все люди, кто перебрался оттуда в Литву, в один голос твердят, что о поляках идёт дурная слава, и винят в этом, почему-то евреев. Нет, — отмахнулся пан учитель, — что ни говори, ляхи теперь не те. Думаете, от хорошей жизни они только в 1466 году вернули себе занятый тевтонцами Мариенбург? Великие князья в былое время большой кровью отбили эти земли у язычников Пруссов, а нынешние правящие потомки, эту, неимоверными усилиями сохранённую территорию, чуть не подарили тевтонскому Ордену. Тут, всё тем же полякам нужно было бы в ножки поклониться Литве за Грюнвальд[vii]. Если бы всем скопом там не побили тевтонов, те бы в скором времени у Польши отхватили половину земли. Они уже давно-о-о косо посматривали в сторону Кракова[viii]. Сами подумайте, разве подписали бы ляхи Кревскую унию[ix] 1385 года, если бы были в силе? А, — отмахнулся Никаляус и повторился, — что ни говори, мистер Свод, а дурная слава идёт о наших королях и о нынешней Польше. Зато, как ни посмотри, столько пустого гонору...!
Лицо Свода просто искрилось неподдельной заинтересованностью. Давненько ему не приходилось общаться с таким ушлым провокатором.
— Должен вам сказать, — осторожно вклинился в монолог учителя Ричи, — что я сразу заметил, как боль за страдания Польши и Литвы сильно тяготит ваше доброе сердце. Да, это видно, Николос. Я совершенно не знаком со здешней историей, а вы на многое открыли мне глаза. Однако, как мне теперь быть? Ведь в противовес вам, мой друг мистер Война и его отец весьма лестно отзываются о политике литовско-польского короля Жигимонта второго? Да, Николос, они серьёзно считают его сильным и мудрым королём.
Цепкий взгляд пирата моментально отметил перемену в лице Эшенбурка. Учитель словно жабу проглотил.
— Что же, — неохотно ответил он, — мнение столь уважаемых людей и для меня немаловажно, однако, всё равно я буду отстаивать свою точку зрения.
— «Как бы ни так», — подумал Ричи, а вслух произнёс, — должен вас предупредить, что и я буду на стороне пана Якуба и милорда. Я им друг, к тому же меня вполне удовлетворяет уклад местной жизни.
Эшенбурк был обескуражен:
— Вы же ничего не знаете об этой жизни и строите своё мнение только на основе пышного панского быта. А как же жизнь простых крестьян, их тяжкий труд?
— О, мистер Николос! Хочу заметить, что если бы и вы долгое время спали и кушали как пан, вряд ли бы потом стали так печься о черни. Вот и мне нет никакого дела до их жизни, а им, слава богу, до моей. Что же касается тяжкого труда, так это происходит на всей земле, а не только здесь. Если говорить уж совсем откровенно, не всегда и они, эти трудяги, так уж сильно надрываются, а коли и делают это, то всё для своего же блага. Мир жесток, мой друг, не будешь работать, не будешь есть. Вот посмотрите…, — Свод красноречиво указал рукой куда-то вдаль, где в пустынном поле двигалось едва различимое пятнышко.